Сто лет со дня рождения ⟩ «Взрывом был сам Лотман, каждая его статья, каждая лекция»

Юрий Лотман. Фото: ut.ee

Сегодня, 28 февраля, исполняется сто лет со дня рождения Юрия Михайловича Лотмана — одной из ключевых фигур культурной жизни нашей страны. Мы попросили бывших студентов и коллег легендарного ученого поделиться своими воспоминаниями.

Все собеседники Rus.Postimees говорили о ЮрМихе, как называли его студенты, с большой теплотой. Они отмечали не только его блестящие лекции, книги и научные статьи, но и человеческие качества — чувство юмора, отзывчивость, интеллигентность и уважительное отношение ко всем без исключения.

Любовь Киселева: след в душе на всю жизнь

«Юрий Михайлович Лотман — часть моей жизни, не только прошлой, но настоящей и, надеюсь, будущей, поэтому мне трудно находиться в модусе "воспоминаний". Кажется, что стоит только внимательно всмотреться в расписание отделения славистики (при Лотмане оно называлось отделением русской филологии), как узнаешь, в какой аудитории будет его лекция по истории русской литературы или спецкурс. Интересно — какой в этом году?…» — сказала профессор-эмеритус Тартуского университета Любовь Николаевна Киселева.

Профессор подчеркнула, что Лотман для нее неотделим от его лекций — блестящих, искрометных, вдохновенных и одновременно таких насыщенных, глубоких, что оставляют след в душе на всю жизнь. «Неотделим он от кафедры, на которой, хотя она и находится теперь в совершенно другом здании, все равно он присутствует. Неотделим от дома на улице Бурденко (что нынче Вески), где, открыв дверь, продолжает подкладывать в печку дрова или колдовать у плиты. Пригласив в кабинет, пропускает вперед, и ты проходишь меж книжных полок до большого импровизированного стола, заваленного книгами, бумагами, письмами. Усадив на стул напротив своего обычного места за пишущей машинкой, откуда торчит лист бумаги с текстом начатой статьи, устроившись сам, говорит: "Я слушаю". Это значит, что надо рассказывать, что успел сделать со времени последней встречи, над чем думал, что успел написать (тогда надо еще и рукопись протянуть). Слушает внимательно, соразмышляя и сопереживая, и потом начинает комментировать — строго и очень доброжелательно, щедро, как всегда бывало, когда на семинаре или на студенческих конференциях кто-то делал доклад, не всегда удачный, но очень нуждающийся в слове поддержки и в совете, как идти дальше. Так неизменно бывало на любой конференции — любого статуса — где все докладчики ждали слова Лотманов — Юрия Михайловича и Зары Григорьевны Минц», — вспоминает Любовь Николаевна.

Она отметила, что Юрий Михайлович обладал неподражаемым чувством юмора, которое часто прорывалось в коротких репликах, но особенно в рисунках и автошаржах. Сам он их не хранил, но ей как лаборантке, а потом и преподавателю кафедры удавалось подобрать эти забытые на кафедральном столе или попросту выброшенные в мусорный ящик листочки: «Теперь эти рисунки (сохраненные, конечно, не только мной, но и многими другими) воспроизводятся в интернете, на обложках изданий, а автопортреты изданы в Таллинне в специальной хорошо оформленной книге. Один из рисунков стал символом нашей кафедры».

«Лотман не делится на отдельные эпизоды или отдельные рассказы о войне, о Ленинградском университете времен его студенческой молодости, о людях, с которыми встречался. Он — то целое, то большое явление, которым нас одарила судьба и которое навсегда останется с нами», — заключила профессор.

Галина Пономарева: история первой публикации

Старший научный сотрудник Таллиннского университета Галина Михайловна Пономарева рассказала Rus.Postimees о работе с Юрием Михайловичем, в частности — историю своей первой публикации. «В 1980 году я окончила Тартуский университет и три года работала в университете старшим лаборантом лаборатории биофизики и электрофизиологии. Находилась эта лаборатория в подвале здания языков, но я там была всего один раз. На самом же деле я находилась в подчинении Ю. М. Лотмана, который тогда увлекался изучением работы правого и левого полушарий мозга и сотрудничал как с ленинградскими физиологами, так и с тартускими психологами (П. Тульвисте, Ю. Розенфельд)», — поделилась воспоминанием Галина Михайловна.

По ее словам, работа была необычной: ей пришлось заниматься анализом текста басни больными после того, как их подвергали лечению электрошоком. Текст они помнили плохо, но вот мораль басни помнили всегда.

«В 1981 году мы провели в Тартуском университете первый семинар на тему "Мозг и культура". В закрытом городе (два авиационных полка) было всего две гостиницы. Гостей удалось устроить. Юрий Михайлович незадолго перед этим сломал руку, одеваться ему было тяжело. А он привык ходить на все научные семинары и конференции в костюме и галстуке. В начале семинара питерские физиологи и единственный среди них гуманитарий уже были на месте. А хозяева еще не приходили. На второй день Юрий Михайлович и Зара Григорьевна пришли вовремя. Гостей же еще не было. Зара Григорьевна сказала на это радостно-удовлетворенно: "Мы их перевоспитали". После семинара Юрий Михайлович предложил мне: "Давайте на себя донос писать" и начал диктовать мне статью о семинаре для русской версии газеты "Тартуский государственный университет". Статья была подписана только моей фамилией. Юрий Михайлович когда-то говорил мне о своих газетных статьях: "Они отражают этапы моего материального благосостояния." Но гонорара за статью я не получила, поделиться деньгами не могла, а сам текст украсили изображением человека с лампочкой в голове. Я возмущалась и выговаривала редактору газеты по поводу "лампочки Ильича". Такой и была моя первая публикация», — рассказала Галина Пономарева.

Сергей Доценко: каждый, с кем ЮрМих общался, непременно оказывался в кругу света и обаяния его личности

Доктор филологических наук, доцент Гуманитарного института Таллиннского университета Сергей Доценко сказал Rus.Postimees, что у него сохранились разные воспоминания о Лотмане, прежде всего в жанровом смысле. «Разумеется, в памяти остаются обычно самые яркие, необычные эпизоды, слова, жесты», — отметил он. У Юрия Михайловича было прекрасное чувство юмора: «Вспоминается такой забавный случай, по сути дела — анекдот. В 1979 году наш курс, как это было установлено традицией, устраивал посвящение в студенты первокурсников. Посвящение проходило в старом студенческом кафе, рядом со зданием, где размещались кафедры филфака. После ритуала посвящения в студенты был запланирован банкет. При входе в кафе решили разместить стол, покрытый длинной темной скатертью, и первокурсники, чтобы попасть в кафе, должны были пролезать под этим столом. Это было как бы частью обряда посвящения. В последний момент моя однокурсница Лена Яборова предложила новую идею: преподаватели отделения русской филологии облагались дополнительным сбором в размере… трех рублей. Когда появился ЮрМих и узнал, что от него требуется сдать "трешку" на это празднество, он со смехом вытащил из кармана трехрублевую купюру и сказал: "Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец!" Вообще все посвящения в студенты проходили весело, и всегда на них были преподаватели кафедры русской литературы в полном составе».

Он рассказал и о другом курьезном случае, который произошел в июне 1980 года на экзамене по «Теории литературы». «Наша группа собралась сдавать экзамен в назначенный день и в назначенное время на кафедре литературы, рядом с бюстом М. Лермонтова. Прошло пятнадцать минут, затем еще пятнадцать, а ЮрМиха все нет. Надо сказать, что в Тартуском университете существовало старое неписаное академическое правило — правило «академической четверти»: преподаватель имел право опоздать на пятнадцать минут. Тогда после недолгого совещания мы решили отправить к ЮрМиху домой делегацию — сообщить, что мы, дескать, пришли сдавать экзамен. Выяснилось, что ЮрМих то ли проспал, то ли вообще забыл, что ему надо в этот день принимать экзамен. Тем не менее, через некоторое время он появился на кафедре и широким жестом предложил студентам самим выбрать себе экзаменационный вопрос, а не играть в лотерею. Мне же ЮрМих предложил вопрос под названием "Сонет". Я бодро рассказал все, что знал о сонете, и, как мне казалось, вполне удовлетворительно. В качестве дополнительного вопроса ЮрМих прочитал какой-то сонет и спросил: "Кто автор?" Я, откровенно говоря, сел в лужу — не смог ответить что-то вразумительное. ЮрМих процитировал сонет Ф. Петрарки в переводе… поэта-символиста Вячеслава Иванова, поскольку он помнил, что я посвятил творчеству этого поэта две курсовые работы. Увы, переводы Петрарки, сделанные Ивановым, я не читал — тогда меня интересовали иные темы и проблемы его творчества, и отсюда такой конфуз… Однако этот мой конфуз на оценку не повлиял, и я получил не совсем заслуженную "пятерку"», — вспоминает Доценко.

Из того же курса «Теория литературы» ему запомнился анекдот о Борисе Эйхенбауме, который рассказал Лотман, видимо, в связи с русскими формалистами 1920-х годов. «Когда ЮрМих учился в Ленинградском университете, Б. М. Эйхенбаум был профессором филфака. И вот ЮрМиху понадобилась какая-то книга, которая была в домашней библиотеке Эйхенбаума, и тот любезно предложил студенту Лотману зайти за этой книгой к нему домой. ЮрМих сказал, что он не знает номера домашнего телефона Бориса Михайловича. На что Эйхенбаум ответил: "Так его очень легко запомнить, это же чистый формализм: 33-1-33!" Не могу ручаться, что я точно запомнил номер телефона, но суть анекдота была именно в этом», — поделился воспоминанием он.

Сергей Доценко рассказал еще об одном случае, поучительном, но отнюдь не забавном. Перерывы между лекциями он, будучи студентом,  обычно проводил либо в студенческом кафе, либо в читальном зале библиотеки. «И вот сижу я, читаю какую-то книгу, и вдруг входит ЮрМих и направляется мимо стойки выдачи книг прямо ко мне. Когда ЮрМих подошел, я стал вставать и второпях — закладки у меня не было — перевернул книгу с отрытыми страницами и положил ее на стол обложкой вверх. ЮрМих это увидел и очень вежливо заметил: "Коллега, это нефилологично". В общении со студентами ЮрМих использовал обычно обращение "коллега". Этот случай я запомнил на всю оставшуюся жизнь и старался никогда так более не делать. А мораль сего случая была проста: филолог должен обращаться с книгой бережно и уважительно», — такой урок из общения с Юрием Михайловичем вынес будущий доцент ТЛУ.

Сергей Доценко отметил, что Лотману были присущи интеллигентность и демократичность. «И каждый, с кем ЮрМих общался, непременно оказывался в кругу света и обаяния его личности», — подытожил он.

Роман Лейбов: он всегда был тем, кем казался

Поделился с Rus.Postimees воспоминаниями о Лотмане и доцент Тартуского университета Роман Лейбов. «Последняя книга Лотмана называется "Культура и взрыв". Он на войне был связистом в артиллерии: взрыв для него был не просто метафорой. Для тех, кто учился у Лотмана, название этой его книги прямо проецировалось на личность автора», — отметил Лейбов.

«Подчеркнуто старомодная, даже старорежимная внешность, неизменные костюмы и галстуки, поверхностное сходство с Эйнштейном, бросавшееся в глаза. Изысканная речь петроградского — именно так назывался город в год рождения ЮМ — интеллигента. Легкое заикание. Обязательное приподымание шляпы на улице и поклон при встрече с любым знакомым, независимо от пола и возраста. Неизменное обращение по имени-отчеству к студентам в аудитории — первокурсники краснели, не говоря о первокурсницах. Рабочее место дома: низенький стол, заваленный бумагами и книгами, югославская машинка на столе, музыка из проигрывателя. Все это было культурой в разных значениях слова: бытовой, высокой, семейной», — вспоминает он.

По словам Лейбова, взрывом был сам Лотман, каждая его статья, каждая лекция. «Профессор ходил по аудитории, иногда останавливаясь за кафедрой и постукивая по ней рукой в такт речи... размышляя на ходу, отклоняясь от повествования, но неизменно возвращаясь к оставленному сюжету и облекая мысли в ясные и точные словесные формулы. Рисовал мелом на доске с сильным нажимом, записывал имена и даты. Мел крошился и летел. История прямо на наших глазах взрывалась в настоящем. Наука Лотмана была красива, как искусство», — рассказывает ученый.

Роман Лейбов вспомнил, как покойный Мирон Семенович Петровский однажды сказал ему: «А знаете, на кого на самом деле похож Юрий Михайлович? На Чаплина». Лотман написал некролог Чаплину, он опубликован в студенческой тартуской газете и доступен в интернете. Там речь идет о контрасте между трагическим и комическим, между амплуа бродяги и джентльмена. Герой Чаплина, пишет Лотман, "всегда переодет, не тот, кем кажется. Чарли — это человек, захваченнный водоворотом событий, человек, сорванный с места, знавший лучшие времена и брошенный жестокостью мира кризисов и войн на дно, в толпу беженцев или безработных".

«Наблюдение М. С. Петровского тем остроумнее, что сам Лотман не был Шарло — маленьким человеком в воронке большой истории. Взрывы XX века не могли сорвать его с места, которое он себе выбрал, как артиллерист выбирает позицию. Он всегда был тем, кем казался», — констатировал он.

Марианна Тарасенко: остались поколения, поцелованные Лотманом

Посчастливилось быть студенткой Лотмана и литературному редактору Rus.Postimees Марианне Тарасенко. «О великих принято говорить с придыханием, но всегда ли люди понимают, что им посчастливилось общаться с великими? Я этого в полной мере не осознавала. Ну, ТГУ и ТГУ, филфак и филфак, Лотман и Лотман. Ну, ученый с мировым именем, неординарно мыслящий эрудит, блестящий лектор, еще и "какой-то семиотик"… Но ведь это университет — и все так и должно быть, разве нет? Сначала школа с хорошими учителями, потом вуз с хорошими преподавателями, а потом будет что-то другое, еще лучше. Тогда казалось, что жизнь развивается по нарастающей», — рассказывает Марианна Викторовна.

По ее словам, лекции Юрия Михайловича записывать было невозможно: «Только слушать. Да и обидно было отвлекаться на писанину от театра Лотмана и танца его усов. Вот они взмывают вверх, вот опускаются вниз, а вот уже располагаются строго горизонтально — и снова начинают движение… И практически любая лекция — чему или кому бы она ни посвящалась – все равно заканчивалась Пушкиным. Например, я в жизни столько не узнала о Пушкине, как на годовом спецкурсе по Лермонтову. А экзамены Лотману было сдавать легко, и вообще общаться с ним было легко, хотя, конечно, в минуты гнева он мог произвести вполне устрашающее впечатление. При этом был отходчивым, вспыхнул — и остыл».

Также неизгладимое впечатление на нее произвели манеры Юрия Михайловича. «Это был высший класс, и мне на всю жизнь запомнились его слова "только лакеи не подают друг другу пальто". Духовно и ментально он был русским дворянином в лучшем смысле этого слова. Только он смог объяснить нам, беспринципным детям конца 20 века, почему — несмотря на все запреты и наказания — были неистребимы дуэли. Эпоха дуэлей закончилась до его рождения, а ушел он вместе с той эпохой, в которую представление о том, что честь и принципы бывают важнее жизни, еще можно было хоть до кого-то донести.

Теперь-то я прекрасно понимаю, как несказанно нам повезло. И "свет звезды, такой далекой, до нас немножко долетел". И даже отблески оставил. И — наравне с поцелованными ангелами — остались поколения, поцелованные Лотманом. Но все равно для меня Юрий Михайлович в первую очередь не великий ученый, а замечательный теплый человек с прекрасным чувством юмора, в доме которого постоянно паслись и кормились студенты — и не только пищей духовной. Думаю, это неформальное общение сыграло ничуть не меньшую роль, чем собственно обучение. Закрываю глаза и вижу: огромная гостиная с длинным накрытым столом, за которым восседает разношерстная компания — ученые и студенты вперемежку, галантный хозяин, улыбающаяся Зара Григорьевна, а вокруг слоняется очень гостеприимная собака. Смех, обсуждение то чего-то серьезного, то какой-то ерунды… Золотое время, которого уже не вернуть, золотые люди, которых больше нет», — завершила свой рассказ Марианна Тарасенко.