«Сирано» Джо Райта и Питера Динклэйджа: маленький человек с великой душой

Сирано – Питер Динклэйдж, Ле Бре - Башир Салухуддин. Фото: Кадр из фильма

Фильм британского режиссера Джо Райта «Сирано» - не экранизация знаменитой пьесы Эдмона Ростана, а киноверсия мюзикла, созданного композиторами братьями Аароном и Брайсом Десснерами из рок-группы The National и сценаристкой Эрикой Шмидт, женой Питера Динклэйджа, для которого и был написан мюзикл. Сейчас эта картина вышла на наши экраны.

Для Джо Райта, когда он имеет дело с классической литературой, важно не «что?», а «как?». Он берет известный сюжет и преломляет его по-своему. Что автор хотел сказать своим читателям, публика знает и без кинематографа; а вот как режиссер прочувствовал классический текст, что задело его душу и заставило поделиться своими чувствами: восхищением, презрением, насмешкой, негодованием или всем вместе – именно этим он делится с публикой, изобретая для каждого обращения к классике единственно возможные – как он считает – форму и киноязык.

Поэтому «Гордость и предубеждение» Джейн Остин – для нас, сегодняшних, невыносимо сентиментальная и претенциозная тягомотина, которую бросаешь читать, пробежавшись взглядом по первым двум десяткам страниц – стали для него ироничным пересказом мифа о «доброй старой Англии». А главный герой, м-р Дарси, чей образ некогда так волновал девиц, рыдавших в подушку при чтении романа, оказался воплощенной заурядностью, которая много – и напрасно – понимает о себе. Для нас – чуть ли не близнец Евгения Онегина, тоже всего лишь «добрый малый, как вы, да я, как целый свет». Не более!

А «Анна Каренина» с Кирой Найтли, которую наши простые зрительницы и столь же простые критикессы не приняли в роли Анны за то, что уж больно тоща, картина, сценарий которой для Райта написал лучший драматург Европы Том Стоппард, шокировала одних и восхищала других тем, что режиссер и сценарист уловили в жизни российского великосветского общества 1870-х годов искусственность и выморочность, иначе сказать: театральность, превращавшую жизнь в набор условностей. Беда Анны – по Стоппарду и Райту – была не в том, что она завела роман на стороне (кто этим не грешил, пусть бросит в авторов фильма увесистый камень!), а в несоблюдении условностей. (Впрочем, граф Лев Николаевич именно это и сказал!) Театральность, сдобренная нарочито исчерпывающим арсеналом штампов «западного повествования о русской жизни», вошла в киноязык картины и полностью подчинила его себе.

Оставить с носом

Снимая фильм о Сирано де Бержераке, неустрашимом бойце и великом непризнанном поэте XVII века, человеке, который в своих романах «Комическая история государств и империй Луны» и «Комическая история государств и империй Солнца», предсказал многоступенчатую ракету, телефоны и лампы накаливания, Райт, опираясь на замечательную музыку и гениальный дар актера, играющего заглавную роль, пошел, как поступал при жизни его герой, против течения. Против представлений о Сирано, закрепившихся в массовом сознании с 27 декабря 1897 года, когда в театре «Порт Сен Мартен» состоялась премьера героической комедии Эдмона Ростана.

С тех пор повелось: актеру, игравшему Сирано, приклеивали огромный нос: ведь такой нос, согласно свидетельствам современников, был у поэта – и Сирано очень переживал из-за этого, считал себя уродом, но был готов драться на дуэли с любым, кто позволил бы себе насмешку над его несчастьем. А так как Сирано великолепно владел шпагой, то желающих со временем поубавилось.

Но в конце концов, такое ли несчастье - большой нос? Как говорится, нам с лица не воду пить, был бы человек хорошим! Постепенно в театральных и кинопостановках пьесы Ростана нос Сирано превратился в символ. В свидетельство того, что герой – не такой, как все. Пусть те, кого герой ненавидел: за низость, торгашество, двуличие, стукачество, привычку гнуть спину перед вышестоящими и попирать тех, кто внизу - отпустят замечание по поводу носа. Какой прекрасный повод бросить им вызов и скрестить шпаги. Или заставить отказаться от поединка и выставить трусами. В последний монолог своего героя Ростан вложил гордые слова:

Я был убит за то, что видел высший свет

Не в том, что называлось высшим светом.

И я настаивал на этом

Как человек и как поэт!

В виденных мной постановках пьесы Ростана, с Сергеем Шакуровым, Александром Домогаровым, Сергеем Безруковым и телефильмах с Георгием Тараторкиным, Григорием Гладием и Жераром Депардье нос был всего лишь необходимой данностью, печкой, от которой начинаешь плясать, но уйдя от нее на некоторое расстояние, забываешь о печке. Тараторкина почти все время снимали анфас, так что нос не портил его красоту. Шакуров вовсе обошелся без приклеенного носа, Домогарову грим сделали очень щадящий, а Безруков в нужные моменты – когда назревал конфликт или когда герой понимал, что его любовь к Роксане безответна – вынимал из кармана нос и прикладывал к лицу. Только французы в фильме режиссера Жана-Поля Раппно соблюли традицию, но у Жерара Депардье настолько нестандартная внешность, что с наклеенным носом или без оного он все равно был бы не таким, как все!

На стыке мелодрамы и трагедии

Джо Райт оставил ревнителей традиции с носом, сняв в роли Сирано Питера Динклэйджа. И от этого выбора изменилось звучание произведения и изменился жанр. Ростан считал «Сирано де Бержерака» героической комедией, вероятно, от того, что в пьесе много юмора самой высокой пробы, и хотя в финале герой гибнет, он уходит из жизни моральным победителем. В мюзикле Шмидт – Десснеров – Райта юмора поубавилось, оставшийся приобрел горький оттенок, а жанр балансирует между мелодрамой (как пишут во всех аннотациях к фильму) и трагедией.

Сирано – Питер Динклэйдж, Роксана – Хейли Беннет. Фото: Кадр из фильма

Фильм Райта ведет диалог с пьесой Ростана: то в согласии с оригиналом, то в споре с ним. Роксане (Хейли Беннет) сценарист и режиссер дали более подробную биографию, чем Ростан. По фильму она – бесприданница, а оттого слишком долго остается не замужем, еще чуть-чуть, и превратится в перестарка. Это волнует ее основательную и заботливую дуэнью Мари (Моника Долан), та советует Роксане быть уступчивее с герцогом де Гишем (Бен Мендельсон); в конце концов, он едва ли не последний шанс Роксаны, к тому же очень завидный. (У Ростана Гиш жениться не собирался, он предназначал ее в жены человеку из своей свиты, виконту де Вальверу, который должен был прикрыть греховную связь вельможи со своей женой.)

Вальвер (Джошуа Джеймс) впервые появляется на экране в карете Гиша, в которой герцог с Роксаной едут в театр. Вальвер в своем бледно-зеленом камзоле жеманен донельзя и с явной «голубизной»; кажется, он не просто приближенный Гиша, но и его миньон. Вообще все, что связано с образом Гиша в картине, принадлежит, безусловно, XVII веку, (у Ростана время первых трех актов обозначено конкретно, 1640 год), но с поправкой: Гиш и Вальвер пришли на экран, скорее, из Англии времен Карла II Стюарта, веселого короля, при котором аристократия, отправившись от кошмара кромвелевской диктатуры, кинулась в самый отчаянный и неприкрытый разврат. Райт когда-то снял о Карле II мини-сериал «Последний король» и, как человек рачительный, включил в новую картину какие-то штрихи из старой.

Режиссер вообще не упускает возможности при необходимости включать зрительскую ассоциативную память. Когда на экране впервые появляется бредущий сквозь людской водоворот бедный, но гордый провинциал Кристиан де Невильет (Келвин Харрисон), когда он у ворот театра «Бургундский отель» пересчитывает на ладони монетки: хватит ли, чтобы уплатить за вход. Тут же вспоминается такой же нищий, но гордый провинциал д’Артаньян. Ведь Невильет, так же, как герой Дюма, прибыл в Париж, чтобы вступить в элитную воинскую часть.

Как и Ростан, Райт позволяет зрителю ощутить атмосферу времени и места действия. Его Париж вовсе не так наряден, как тот Париж, который мы представляем в первую очередь себе по Дюма (и сериалам российского производства): улицы здесь тесные и грязные, в театре не протолкнуться. Типажи той эпохи Райт рисует в согласии с Ростаном, тут и торговка сладостями, и опытный вор, поучающий юных «стажеров», как воровать кошельки у зазевавшейся публики, и пожилой буржуа, приведший в театр сына-подростка. И надутый, как индюк, нелепый Монфлери (мгновенная гротескная зарисовка Марка Бетона); у публики, видно не все в порядке со вкусом, если она так приветствует «любимого артиста».

Все это – экспозиция. А затем приходит время Сирано.

Роксана (Хейли Беннет) и письма Сирано. Фото: Кадр из фильма

Питер Динклэйдж переводит образ героя и всю картину из мелодраматического в трагическое измерение. Если безнадежность положения ростановского героя была во многом условностью, талант, отвага и ум перешивали такую пустяковину, как плохая форма носа, и Сирано загонял себя в уныние, в невозможность поверить, что прекрасная женщина способна его полюбить, из-за каких-то собственных (отчасти, может, и верных, а отчасти все же надуманных) комплексов, то Динклэйдж не оставляет сомнений в том, что мрак, который царит в его душе, ничем не избыть. Режиссеру тут ничего не надо делать: достаточно дать крупным планом лицо героя. Какая боль видна в его взгляде. Даже когда Сирано – Динклэйдж улыбается, он улыбается одними губами, а в глазах остается страдание.

Рост и телосложение карлика заставляют Сирано постоянно ожидать удара из-за угла и быть готовым ответить на удар. Но даже победа над негодяем, который ничего, кроме разящего удара шпагой не заслужил, не радует, а вызывает сожаление. Дуэль с Вальвером снята оператором Шеймасом МакГарви блестяще, с невероятной динамикой: вместо ростановской «Баллады о дуэли», которая все-таки возможна только на сцене, а не в киномюзикле, яростный обмен репликами и фехтовальными выпадами - и убитый долговязый Вальвер кулём повисает на своем маленьком противнике. Мы видим глаза Сирано, в них растерянность и сожаление. Он не хотел убивать этого слизняка, но тот сам нарвался. И таких будет еще много. К сожалению для Сирано.

Противник пал, беднягу жаль, но наглецы несносны.

Легко упрятать в ножны сталь…

Но гордый нрав нельзя упрятать в ножны.

И вслед за этой дуэлью – еще шикарнее снятая оператором сцена боя Сирано против десятка наемных убийц, в лучших традициях фильмов плаща и шпаги – и вот тут противников не жалко!

Твоим умом я буду, а ты – моею красотой

Создатели фильма – и в первую очередь сам Динклэйдж – настаивают на том, что сочинять за Кристиана любовные письма к Роксане для Сирано и счастье (впервые он волен излить любимой женщине душу), и страдание (с каждым письмом он все больше уступает ее другому).

Нужно сказать, что Кристиан у Харрисона – вовсе некрасивая, но бесчувственная дубина. Он способен тонко чувствовать, переживать, вот только выразить свои чувства словами не умеет: воспитание не то.

Кого-то (сужу по появившимся рецензиям) малость покоробило, что и Харрисон, и так точно играющий единственного настоящего друга Сирано, капитана гвардейцев Ле Бре (Башир Салухуддин) – темнокожие актеры. Но для западного кинематографа уже стало обычным, что афроамериканцы, афробританцы и афрофранцузы снимаются в фильмах и о Римской империи, и по трагедиям Шекспира (возьмем хотя бы «Пустую корону» или ту экранизацию «Короля Лира», в которой заглавную роль исполнил Энтони Хопкинс). Речь ведь идет о том, чтобы передать на сцене или на экране жизнь человеческого духа. А тут, как говорил Дэн Сяопин, неважно, какого цвета ваш кот, важно, как он ловит мышей. А Харрисон и Салухуддин своих «мышей» ловят отменно.

Сирано, вкладывая в письма к Роксане свой талант, свое непревзойденное владение словом, которое тем ценнее, что он абсолютно искренен, создает из себя (поэта) и Кристиана (красавца) синтетический образ, и именно этот образ любит Роксана. (Влюбилась в Кристиана она за его красоту, но влюбленность – первое и поверхностное чувство, а настоящая любовь пришла, когда перед Роксаной открылась душа того, кто сочинял эти письма, душа наложилась на внешность Кристиана, но в конце концов Роксана стала понимать, что внешность тут не главное.)

Музыка и вокал сцен, в которых Сирано пишет письма, невероятно чувственны. И подтверждают то, в чем я давно убежден: эротика – это не постельная сцена, не раздевание актрис и актеров, даже не обязательно объятия. Если вы наполнили чувственностью все пространство кадра, выразив ее через слово, музыку, цвет, шевеление занавески в окне – это и будет эротикой!

Когда-то мы много говорили с Александром Домогаровым о его самых знаковых ролях – графе де Бюсси и Сирано; говорить с ним было чертовски интересно, Домогаров по складу своему человек романтический и в романтических ролях он раскрывался более всего и откровеннее всего. Для него история с письмами была тем единственным местом роли, в котором, если ставить слова Станиславского с ног на голову, играя доброго, ищи, где он злой. «Вот здесь в нем открывается черная сторона, - говорил артист. - Он же играет двумя людьми, как марионетками. И что получается?»

Приходится согласиться с Александром Юрьевичем: Сирано запустил опасный эксперимент, за который пришлось расплатиться всем троим.

Но у того Сирано, которого играет великий трагический и романтический актер Динклэйдж, есть оправдание. Он считает себя уродом, который пусть заслужил любовь, но никогда не получит ее. Только гордость и мечта поддерживают волю Сирано к жизни. В поединки он ввязывается ведь и потому, что перестал ценить жизнь, он будет сражаться до последнего, в поддавки со смертью не сыграет, но если падет – так тому и быть! А Кристиан, требуя от Сирано писать любовные письма Роксане, отказывается от себя ради любви. В какой-то момент он понимает это, догадывается, что Сирано вынул из него живую душу, оставил только красивую оболочку, и вложил другую душу, прекрасную, но чужую. Кристиан пытается бунтовать, отказывается от помощи друга, которая так дорого ему обошлась, но остается без нее беспомощным – и ради счастья своего капитулирует.

Неизвестно, знал ли Ростан неоконченную драму Байрона «Преображенный урод», только там коллизия, на которой построен «Сирано», выражена еще сильнее и жестче. Несчастный бедняк Альберт, страдающий от своего уродства, встречает в лесу демона, который предлагает превратить его в красавца. После превращения прежняя оболочка Альберта остается лежать на земле, демон решает войти в нее; теперь красавец Альберт – аристократ, воин, а демон, принявший для смеха имя Цезарь, выдает себя за его слугу. Пьеса осталась недописанной, но, судя по записям Байрона, между Альбертом и Цезарем должно было разгореться соперничество за любовь прекрасной женщины, и демон побеждал. Жаль, что пьесу Байрона не ставят: двойная роль Альберта (прежнего) и Цезаря – это для Динклэйджа!

Конфликт между оболочкой и душой – это его трагическая тема. Во времена Шекспира считалось, что каков человек внешне, таков и внутренне; шекспировский Ричард III (в отличие от своего исторического прототипа) был уродлив и телом, и душой. Романтики, напротив, считали, что под жалкой оболочкой может таиться великая, готовая к самопожертвованию душа (Гуинплен и Квазимодо у Виктора Гюго). Ростан через полвека продолжил линию Гюго в своем «Сирано»; романтизм вышел из моды, но Ростан бросил вызов театральной моде и всему неромантичному, торгашескому духу современного ему общества.

Динклэйдж играл на сцене Ричарда III (судя по тому, что писали нью-йоркские критики, сыграл великолепно). А затем в «Игре престолов» стал Тирионом Ланнистером; вот здесь гениальность актера проявилась в полной мере, его герой оказался самым привлекательным во всей эпопее; Роб Старк разочаровал своим неумением разбираться в людях, которое и погубило его в эпизоде «Кровавая свадьба», Джон Сноу – своей анемичностью и нерешительностью, а Дейенерис, честно говоря, с самого начала меня раздражала своей упертостью. Ее желание нести народам новую прекрасную жизнь очень уж напоминало слова Бармалея из прекрасного фильма Ролана Быкова «Айболит-66»: «И у меня вы все будете счастливы! А кто не будет счастлив – тех в бараний рог согну».

Нынче под этим лозунгом очень удобно совершать «спецоперации».

Но Сирано сегодня – вершина актерского творчества Динклэйджа.

Рай — это там, где я упаду

Сильнейший эпизод фильма Райта – война.

Она не имеет ничего общего со сценой осады Арраса у Ростана, в которой есть и юмор, и неожиданный приезд Роксаны, которая приехала на свидание с Кристианом и привезла с собой еду для изголодавшихся солдат, и насмешки над горделивым, но совершенно никудышным полководцем де Гишем, с которого гвардейцам удается сбить спесь. Всё намного суровее. Снега. Горы. Маленькая фигурка, прокладывающая себе путь по снегу – это Сирано идет через вражеские форпосты, чтобы передать нужному человеку письмо для Роксаны.

Здесь Кристиан, наконец, поймет, что Роксана любила того, чьи слова были обращены к ней. И не от шальной пули падет, а еще до начала атаки с криком перемахнет через бруствер, поняв, что жизнь не состоялась. Но еще до этой гибели будет потрясающая сцена прощания солдат с родными. Зная, что впереди гибель, они пишут письма домой, письма, которые если и дойдут, то будут прочитаны уже после смерти тех, кто написал. Яркие типажи. Старик, пишущий домочадцам; юноша, адресующийся к своей девушке.

Испытываешь острую боль за этих людей, которые по приказу своего бездарного полководца де Гиша, назначенного за близость ко двору, пойдут умирать. За что? Уж не за амбиции ли параноика, возомнившего себя вправе диктовать свою волю полумиру.

И атака, бессмысленная и беспощадная, когда рота идет в гору, с песней «Рай – это там, где я упаду». И исчезает в снеговой круговерти.

А потом – эпилог, Сирано, постаревший, нищий, к которому так подошли бы слова из пьесы Ростана:

Он жил, конечно, многим не чета --

Не титул герцога, увы, ему награда,

Но в комнате его мороз и нищета,

И сам он гол, как собственная правда.

Впрочем, чем заканчивается эта история, вы и так знаете. Для меня важнее то, каким Сирано был в исполнении Питера Динклэйджа. Не похожим на героя Ростана и все же из всех исполнителей этой роли самым близким к нему.