"Я постою у края бездны"

Киев, 2019 год. Елена Скульская (слева) в гостях у юной подружки, бывшей студентки Театральной студии Лилиан Бакуненко. Фото: Частный архив

У любимого моего друга, погибшего в двадцать два года киевского поэта Леонида Киселева, есть поразительные стихи о быстротечности жизни. Они написаны на украинском языке, но понятны любому, кто знает хоть какой-то славянский язык. Я их твержу не одно десятилетие, пугаясь их справедливости.

***

Рано ще, рано.

Ще i мати не вставали

I до мене не гукали:

Вставай, сину!

Ще i батько не вставали

I до мене не гукали:

Ходiм, хлопче!

Рано ще, рано.

Ще Марiя не вставала

I до мене не гукала:

Вставай, Йванку!

Старшина ще не вставав

I до мене не гукав:

Кроком руш!

Рано ще, рано.

Ще i донька не вставала

I до мене не гукала:

Вставай, тату!

Ще й онук мiй не вставав

I до мене не гукав:

Ходiм, дiду!

Рано ще, ой, рано.

Леонид Киселев умер, непоправимо заболев, – вполне мирная трагедия, он знал о скорой своей гибели, а потому в отпущенный ему срок написал обо всем, о чем думает поэт всю жизнь. По-русски он написал:

Я постою у края бездны

И вдруг пойму, сломясь в тоске,

Что все на свете – только песня

На украинском языке.

Мои родители родом из Киева. Их молодость прошла среди счастливого романтизма украинской речи. Бесконечно давно они привезли меня в город своей любви, город карих каштанов с полузакрытыми зелеными веками, и я навсегда соединила его в своей душе с чувством песни и поэтической строки.

На семинаре молодых поэтов, впервые получив туда направление в начале 70-х годов минувшего века, я читала в Ленинграде знаменитому и недосягаемому, а теперь моему другу Александру Кушнеру:

Киев,

карий,

глазами каштанов опавших,

приоткрытых,

с зелеными веками…

… Киев,

поводырь времени доведет до тебя,

но только напрасно,

мне не дано повториться,

это тебе воздается сторицей

это тебе дано повториться

каштанами павшими.

Ну, что можно было писать в двадцать лет, когда ирония к самому себе еще не проснулась? Кушнер стихи ругал, весь большой цикл о Киеве, но вдруг выловил несколько строчек: в стихотворении шел разговор о том, что Киев — это красота и боль, боль и красота, но окружающие лирическую героиню грубые люди относятся к поэтическим признаниям просто как к застольной болтовне. А героиня побывала на экскурсии:

«Голос экскурсовода:

– Вспомним про дни Батыевы!

Мой разговор о Киеве

Уже подают к столу».

И вдруг Александр Кушнер стал эти строчки хвалить и уверять, что в них есть что-то настоящее.

Что же настоящее в них было? То, что войско Батыя встало под Киевом в 1240 году?

Украина для меня на всю жизнь связана с поэзией. Но сегодня ее самым главным жанром стали хроники, которые пишутся кровью, не расходуя ни чернил, которыми я начинала писать, ни картриджей.

У Лёни Киселева были такие стихи, посвященные Осипу Мандельштаму:

Поэту невозможно умереть

В больнице или дома на постели.

И даже на Кавказе, на дуэли

Поэту невозможно умереть.

……………………………..

Поэты умирают в небесах.

И я шепчу разбитыми губами:

Не верьте слухам, жил в помойной яме,

А умер, как поэты, в небесах.

Существовала такая Международная русская премия, придуманная в Москве литератором Татьяной Восковской, возглавлял ее главный редактор «Знамени», знаменитый литературный критик Сергей Чупринин, а я входила в состав жюри вместе с прекрасным киевским поэтом Александром Кабановым. Он именно сейчас, в эти дни, находится в Киеве, пишет, что день солнечный, и размещает в Фейсбуке такие, например, стихи, где лирический герой переспал со Смертью:

……………………………………………..

…Где-то на Ukraine, у вишневом садочку - понесла она от меня сына и дочку, в колыбельных ведрах, через народы, через фрукты-овощи, через соки-воды…

Говорят, что осенью - Лета впадает в Припять, там открыт сельмаг, предлагая поесть и выпить, и торгуют в нем – не жиды, не хохлы, не йети, не кацапы, не зомби, а светловолосые дети:

у девчонки – самые длинные в мире пальцы, у мальчишки – самые крепкие в мире яйцы, вместо сдачи, они повторяют одну и ту же фразу: «Смерти – нет, смерти – нет, наша мама ушла на базу…»

Это жесткие, страшные стихи, но в них есть сила и лихость без публицистического визга и срывания на фальцет.

Когда умер мой отец, я писала:

Чума подскажет замыслы богам.

Цветут – как спиртом залитые бельма –

Твои каштаны. Выпуклое зренье

из зелени выводят по слогам.

Скажи два слова. Дерево в крови

у нас с тобой. Прибило к сердцу щепы. –

Скрои ладью, вода уходит в Днепр,

А днище украшают соловьи.

Большую подборку стихов киевского Александра Кабанова недавно опубликовала московская «Новая газета». А Русскую премию – первое место – получил как-то эстонский поэт Ян Каплинский.

Настоящие поэты не расстаются. Они всегда воюют на одной стороне. Язык создан прежде всего для поэзии. Именно поэзия есть высшая форма и одновременно норма языка. Черно-белый мир уйдет, уйдет ненависть, публицистика, крики, фанатизм, категоричность, сама война уйдет в прошлое. А поэзия останется. На эстонском, на русском, на украинском, на любом языке, существующем на планете. В самые ужасные минуты, в самые горькие мгновения помните, что поэзия не дает разрушиться нашему миру, что все поэты, взявшись за руки, держат его своими строками.