«Банька моя, я твой тазик»

Филипп Киркоров. Фото: Vyacheslav Prokofyev

В заголовок я вынесла цитату из самой знаменитой песни Филиппа Киркорова «Зайка моя, я твой зайчик». Не надо обладать глубокими знаниями мировой поэзии и вообще высокой академической образованностью, чтобы испытать, как минимум, легкую тошноту от уникальной пошлости, которой насыщено это «произведение». Не надо обладать и особенно изысканным вкусом, чтобы без всякого насилия над собой никогда не посещать концерты этого «короля эстрады» разодетого с пернатой роскошью павлина, индюка или попугая, пишет писатель и поэт Елена Скульская.

Всегда была, есть и будет так называемая массовая культура (то есть бескультурье), смысл которой сводится к сплетне, слухам, жаркому обсуждению сексуальной ориентации, длины юбки, искусственно увеличенной груди, накаченным губам и прочей изнанке пустой, бессмысленной жизни, на которую с презрением не обращает внимание культура настоящая, истинная.

Неужели любое мнение Киркорова о кровопролитной войне в Украине, о чудовищном преступлении против братского народа имеет для нас значение? Зачем мы сами создаем ему славу гонимого, неужели мы его боимся? А не лучше ли было бы впустить его в пустой зал, куда бы не было продано ни одного билета, чтобы он убедился в единодушии нашего народа, в его презрении к тем, кто оправдывает агрессию? Или, значит, мы не доверяем своему народу, своему обществу, боимся, что концерт Киркорова будет пользоваться успехом, и он будет исполнять свою «Зайку» в переполненном зале?

Тогда, может быть, стоит разобраться в своей культуре, в своем культурном запросе?!

Без зайчиков

Эстонский союз писателей провел несколько очень, на мой взгляд, достойных акций в поддержку Украины. В частности, был вечер, когда мы продавали свои книги в пользу беженцев. Собрали около двух тысяч евро, простояв по пять часов за прилавками. Я должна обязательно отметить, и это видели мои коллеги: больше всего у меня покупали книгу «Любовь в русской литературе»; у меня были экземпляры только на эстонском языке, и покупавшие эстонцы говорили: «Настоящая русская литература не имеет отношения к войне!». Более того, эстонцы у меня покупали и романы на русском языке, говоря, что хотят этим продемонстрировать отношение к тому русскому искусству, что им дорого.

Вот прекрасные сценические произведения: в Молодежном театре идет «Шинель» Гоголя, в Городском театре идет «На дне» Горького, в Драме идет «Амадей» Шеффера, написанный по мотивам пушкинской маленькой трагедии «Моцарт и Сальери», и при этом зрители, посмотревшие спектакли, не заражаются идеями, оправдывающими войну.

Эстония всегда отличалась высочайшей театральной, музыкальной, литературной культурой, и мне обидно, что в нашей стране всерьез обсуждается опасность дешевой «попсы», что мы собираем подписи, запрещающие въезд этой попсы в страну.

Почему мы мало обращаем внимание на призывы, стихи и статьи ведущих русских писателей и деятелей культуры, которые в отчаянии уехали в Польшу, Армению, Латвию, Германию, Америку, Израиль, чтобы не сидеть в тюрьме в России или не ждать каждый день ареста? Мы не говорим о них, редко пишем, не протягиваем им руку солидарности!

А есть ведь и те, кто продолжает бесстрашно писать почти каждый день стихи протеста, кто никуда не уезжает, но яростно выступает против войны. Подумайте, огромное количество русских стихов традиционно было когда-то посвящено победе российского оружия, доблести российского воинства, и вот сейчас настоящая мужественная русская поэзия восстала против своего оружия, своего воинства и создает стихи, которых никогда еще не было в русской словесности.

И многие поэты не уезжают, они остаются. Потому что как написал Вадим Жук:

Потому что бежит меж гранитов родная река

Потому что не знаю английского языка

Потому что не выбрал какого надеть пиджака

Потому что Одетта когда-то войдёт в фуэте

Потому что назло выходящей в фавор гопоте

Потому что про это шепнул мне один на кресте

Потому что здесь Герман Алёша был ласков ко мне,

Потому что Стругацкий смеялся написанной мною херне

Потому что картошка в кастрюле а цветок на окне.

Потому что меня обнимала и глядела в глаза

Потому что чердак и вино а снаружи гроза

Потому что ребёнок слеза и вся эта буза.

Потому что смотрел Смоктуновского в «Арсе» кино

Потому что всплывал на поверхность толкнувшись о дно

Потому что кому суждено уж тому суждено.

Потому что оделся и вышел на улицу в дождь проливной

Потому что мы выпили в рюмочной к двери спиной

Потому что «Со мной?» я сказал ты сказала «Со мной».

Потому что там чуть ли не больше чем здесь

Потому что не весь я умру а умру я не весь

Потому что повисла над полем алмазная взвесь

Потому что три четверти века держу на весу

Потому что пусть сумрачен лес но я вырос в лесу,

Потому что я маме в ладони лисичку несу.

Это стихотворение о том, что невозможно бросить родину, как бы страшна и дика она ни была сейчас. И долг у писателя один – писать. Писать правду.

Трагедия русской культуры

Эта правда горька. Была великая русская культура, прежде всего – литература. Я не боюсь употребить слово «великая» и не боюсь употребить его в прошедшем времени. Именно в прошедшем, что, по сути, перечеркивает не только мою, но и жизнь многих и многих моих товарищей. Хотим мы этого или не хотим, но сегодня мы – русские писатели – становимся представителями не великой, а маргинальной, второстепенной, подпольной, затаенной, молчащей и умирающей культуры. Может быть, это пройдет, а может быть, уже не пройдет никогда.

Плохо всем русским писателем, но ужасно тем, кто живет в России. Впервые, кажется, в истории российские деятели культуры, именно КУЛЬТУРЫ, желают поражения своей армии, желают поражения своему государству. Это страшное чувство, поскольку в глубине души каждый человек хочет быть патриотом своей страны, хочет гордиться своей родиной, чувствовать себя частью своей культуры и языка. Но – невозможно!

Москва опустела: нет больше «Новой газеты», возглавляемой лауреатом Нобелевской премии Дмитрием Муратовым. Это выдающийся литератор, прославившийся на всю планету, создавший уникальную газету, говорившую честно и бесстрашно, талантливо и ярко; у него работали писатели и журналисты разных поколений, цвет русской КУЛЬТУРЫ сегодняшнего дня. Кто-то остался в Москве по тем или иным причинам, не все ведь могут собрать чемоданы и уехать, – что с ними будет, как они смогут применить свой ярчайший талант? Неужели наше государство должно поставить на паузу отношения с ними?! Дмитрий Муратов сказал мне в интервью, что получил свою премию за всех журналистов «Новой», которых убили, подвергали гонениям, травили, но они гибли за правду и не сдавались. И вот с этой культурой мы хотим порвать? И вот этих людей мы, может быть, хотим поставить в один ряд, в один список с размалеванными попугаями, увешенными перстнями? Вспоминается история графа Григория Орлова: Екатерина Великая так жаловала своего любимца, что за ним слуга нес шляпу, наполненную драгоценностями, которые он не в силах был надеть на себя. Неужели тяжесть бриллиантов и изумрудов в короне Киркорова можно сравнить с тяжестью угрызений совести достойнейших людей? Этот певец для меня образ собирательный, их много, у них, на самом деле, разные фамилии, но как не стыдно называть его и ему подобных представителями русской культуры?!

Закрыли радиостанцию «Эхо Москвы». Это радио слушали во всем мире: ранним утром, днем, поздним вечером, ночью, весь мир узнавал правду благодаря этим голосам. Что с ними станет, на что они будут жить, как они смогут не сдаться и выдержать?

В минувшем году я вела на Prima Vista вечер москвича Виктора Шендеровича, теперь его уже нет в Москве. В этом году мой собеседник на Prima Vista – Александр Генис, давным-давно живущий в Нью-Йорке. Русскую литературу разбросало по всей карте мира. Прошлое у русской литературы точно есть – ну, не отменит же мир Достоевского или Булгакова, Шаламова, или Довлатова. Довлатову, кстати, еще совсем недавно собирались поставить памятник в Таллинне… Довлатов писал: «Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить— кто написал четыре миллиона доносов? Дзержинский? Ежов? Абакумов с Ягодой?

Ничего подобного. Их написали простые советские люди. Означает ли это, что русские— нация доносчиков и стукачей? Ни в коем случае. Просто сказались тенденции исторического момента.

Разумеется, существует врожденное предрасположение к добру и злу. Более того, есть на свете ангелы и монстры. Святые и злодеи. Но это— редкость. Шекспировский Яго, как воплощение зла, и Мышкин, олицетворяющий добро,— уникальны. Иначе Шекспир не создал бы «Отелло».

В нормальных же случаях, как я убедился, добро и зло— произвольны. Так что, упаси нас Бог от пространственно-временной ситуации, располагающей ко злу...»

Бог нас не упас. Это случилось. Но давайте все-таки различать добро и зло. Не будем дальтониками в черно-белом мире. Не будем ставить на паузу отношения с людьми, живущими в России, но своими текстами – прозой, стихами, публицистикой (труднее это сделать спектаклями и фильмами) бесстрашно осуждающими бесчеловечную войну. Не будем ставить на паузу отношения с теми, кто тихо и скромно отдают последнее, чтобы помочь украинским беженцам. Теми, кто уехал и, страдая вдали от родины, желает ей возврата к человеческой жизни. Теми, кто создает настоящее искусство,

согревающее нашу душу, – даже если это искусство не про войну, такое искусство тоже, на самом деле, восстает против войны. В одном из своих воззваний Борис Акунин, эмигрировавший из России, призывает не бойкотировать российские книги, пока их еще издают, пока еще издают хороших писателей. Пока еще выходят толстые литературные журналы, пока еще остаются достойные издательства. Пока...

Мне очень хочется сказать тем, кто создает списки запретов: доверяйте своему народу, доверяйте своим избирателям, доверяйте тем, кто привел вас к власти. Пожалуйста, не считайте, что «филиппы киркоровы» являются представителями русской культуры. Давайте поговорим о настоящей русской культуре, поговорим, стараясь отделить ужас происходящего в Украине от того света, которым насыщено подлинное искусство. Я понимаю, что это трудно, понимаю. Но все-таки в самой безвыходной ситуации нужно сохранять надежду. И в русской культуре, которая почти всегда безнадежно печальна.