Покинувшие Россию - не жертвы: культуролог Ян Левченко об эмигрантах военного времени

Очередным гостем передачи «Гражданин М» стал публицист, культуролог, бывший профессор московской Высшей школы экономики Ян Левченко. Он родом из Эстонии, окончил Тартуский университет и сделал блестящую карьеру в России. После начала войны Ян, как и сотни тысяч талантливых и способных россиян, принял решение покинуть страну. С мая работает редактором газеты Postimees на русском языке.

- Недавно ты покинул Россию, в которой сделал потрясающую карьеру. Чувствуешь ли ты себя белым эмигрантом?

- Не знаю, можно ли чувствовать себя «черным» эмигрантом в моем положении. И не могу сказать, что моя карьера была потрясающей, хотя чье-либо воображение, наверное, она может потрясти. Белая эмиграция — это исторический феномен, и то, что сейчас происходит, наверное, называется как-то иначе. Само название существует, процесс поиска имени пока не завершен. Параллели есть, но ситуация иная.

- И твоя личная ситуация довольно сильно отличается от той, в которой находятся твои разбросанные сейчас по всему миру друзья.

- Моя личная история отличается хотя бы тем, что я вернулся домой: я родился и учился в Эстонии, долгие годы жил в России, потом мне пришлось вернуться. Война в Украине стала последней каплей и своеобразным катализатором, который заставил меня совершить этот шаг. Те, кто приехали сюда, может быть, даже имея какие-то приятельские, дружеские или профессиональные связи, но не жившие в Эстонии, конечно, находятся в принципиально другом положении.

- Ты общаешься с бывшими коллегами, знакомыми и друзьями, которые живут теперь повсюду: начиная от Тбилиси и заканчивая Вашингтоном. О чем говорят и думают эти люди?

- Главным образом они пытаются прийти в себя. У кого-то это получается удачно, и это возникает в том случае, если человека быстро находит работа. Это именно так формулируется, потому что, несмотря на все поиски работы, человек проявляющий очень много стараний и привыкший к успешности своих карьерных шагов, испытывает ужасную фрустрацию, когда его вырывают из привычных связей. Как бы он ни старался, работа должна найти человека. Это должен быть аспект везения, потому что сейчас люди выброшены, как шары из бильярдных луз, и катаются по сукну в разных направлениях. Это тот образ, который возник как раз в связи с белой эмиграцией, когда людей вышвырнуло и они стали кататься по Европе, попадая туда разными способами.

Нынешний способ попасть в Европу в силу той авиационной блокады, которая в первые же дни войны была объявлена Россией, имеет очень узкую горловину. Люди попадают в Закавказье через Турцию, и в этом смысле велик соблазн проводить параллели с белой эмиграцией, потому что тогда был тот же путь, тот же маршрут. Но люди распределяются гораздо быстрее, чем тогда. Они распределяются по разным странам, по разным континентам, многие уже в США.

Если ограничивать взгляд Европой, то только что я получил сообщение от коллеги, который добрался до Швейцарии, сидит и с изумлением смотрит на озеро с балкона своих родственников, в квартире которых он расположился. Очень много людей находится в Армении и Грузии в силу двусторонней лояльности этих стран, в силу того, что они лавируют между Россией и Западом, хотя они, конечно, в сложном положении. Но там возможно пребывание с российскими банковскими карточками, что немаловажно. Мой петербургский товарищ, который во время начала спецоперации находился в Берлине на исследовательской программе, написал, что успел вытащить туда семью, но банковские карточки со всеми сбережениями превратились в закладки для книг. Только берлинская стипендия остается у него до середины июля, а что дальше делать — неизвестно.

Поэтому сейчас люди лихорадочно занимаются инсталляцией себя в новые контексты, не забывая о старых. Многие к вящему неудовольствию тех, кто остались в России, ищут работу в России, то есть они уехали, но занимаются поиском новых проектов, потому что не могут так сразу обрубить концы. Это часто вызывает непонимание и возмущение у тех, кто остался.

Люди очень разнятся по своему статусу в зависимости от страны. Одно дело — Польша, которая занимает весьма ястребиную позицию по украинскому вопросу, по понятным причинам: это соседняя страна, принявшая на себя основной удар в виде беженцев, она много инвестирует, много помогает. Конечно, у нее непримиримая позиция по отношению к России как к агрессору. Но есть Германия, которая мечется между самыми разными политическими полюсами: там тоже много беженцев, страна берет на себя многое, но она не может просто так отвернуться от тех россиян, которые приезжают туда, тоже являясь жертвами войны. В меньшей степени, чем украинцы, но они тоже жертвы.

- Германия является довольно специфической средой, где очень сильны пропутинские настроения. Это мощно контрастирует даже со многими традиционными русскоязычными общинами ближнего зарубежья: в Эстонии никто не катается с российскими флагами в автоколоннах, а в Берлине это происходит весьма часто. Те россияне, которые сейчас в рамках эмиграции устремились в Германию, видят там то, от чего они бежали.

- Дело в том, что Германия является одной из самых густонаселенных стан Европы, там проживает 80 миллионов человек на весьма скромной территории. Там огромные диаспоры, например, турецкая или, скажем так, русскоговорящая. Это бывший Советский Союз, третья волна эмиграции, которая постепенно перерастала в четвертую. То есть это непрерывный процесс, который происходил с 70-х годов прошлого века. Разумеется, на этом фоне не смогли не сформироваться некоторые реваншистские настроения.

Русскоговорящие люди, живущие там давно, которые эмигрировали еще из Советского Союза, испытывают эту традиционную и в общем прогнозируемую ностальгию и во многих точках соприкасаются с теми, кто остается в России и там испытывает ностальгию по Советскому Союзу. Они считают, что испытывают ностальгию примерно по одному и тому же, но у них очень разные оптики. Но при этом все равно результат часто схожий. Так что Германия — это действительно интересный пример, поскольку там очень сильны традиционалистские, воспроизводящие сами себя представления о недавнем прошлом, которое постепенно становится давним, но от этого не перестает быть мифогенным. Поэтому русскоговорящие люди в Германии часто оказываются своеобразной группой риска, которой консервируют, как бы закукливают мифологические представления о позднем СССР и о том, почему он был разрушен. Остальные европейские страны не подвергаются такой сильной интервенции со стороны русскоговорящей диаспоры.

- Конечно, напрашивается вся эта послереволюционная терминология, но есть один аргумент, который приводится очень часто против того, чтобы сравнивать эти два исторических отрезка. Аргумент следующий: на самом деле многим людям из тех, которые сбежали, в России ничего не угрожает физически; они могли бы существовать в определенных рамках, разумеется, не нарушая драконовские законы, но при этом и дальше зарабатывать деньги и попытаться сориентироваться в этой постоянно сужающейся, усыхающей российской экономике и жизни. Я просмотрел много интервью с политэмигрантами, и в них сильно чувствуется комплекс жертвы. Люди иногда перемежают чувство вины, которое у них возникает как у интеллигентов, с чувством того, что они тоже жертвы. И таким образом они это декларируют. Это очень противоречивые вещи, на мой взгляд, часто они уживаются в одной и той же личности. Порой создается впечатление, что на самом деле они оттуда сбежали не из-за реальной угрозы, а просто из дискомфорта. И это не до конца оправдывает их поступок. Не то чтобы я с этим полностью соглашался, но я очень часто это слышу. Что ты об этом думаешь?

- Мне кажется, что многие люди, которые сделали выбор в пользу отъезда, действовали в точке паники. Потому что если выйти за пределы этого экстремального состояния, в котором люди проснулись 24 февраля 2022 года, то, в общем-то, ретроспективный анализ говорит о том, что множество тревожных звонков поступало начиная с 2014 года. Они продолжали поступать, люди приспосабливались и пытались принимать новые правила игры и тем не менее продолжали посмеиваться в соцсетях над усиливающимся режимом. Потом становилось все менее и менее до смеха, развороты постоянно происходили на несколько градусов и ситуация становилась все менее выносимой. Когда люди проснулись 24 февраля, то кинулись покупать билеты на доступные авиарейсы, потому что стало понятно, что дальше разворотов не будет: произошел разворот на 180 градусов по отношению к той стране, в которой они себя ощущали, если застали 90-е годы.

И это переключение, о котором ты говоришь, - когда один человек шизофренически или шизоидно комбинирует в себе комплекс вины по отношению к народу, на который напала Россия, с ощущением, что он тоже жертва режима. Люди постоянно перемещаются от одного полюса к другому, потому что это и есть двойственное паническое состояние, когда они не могут определиться, где они находятся на этой шкале. Они сейчас находятся в состоянии драматической, тяжелой и выматывающей динамики. Я не могу сказать, что у этих людей нет права называть себя жертвами, с другой стороны, стоит изобрести - и сейчас этот процесс идет - какой-то новый язык для обозначения того, кем являются все эти люди, покинувшие Россию.

Соглашаться с тем, что они жертвы, конечно, нельзя. Дело даже не в том, что это какая-то аморальная позиция или вызывает чье-то раздражение, это просто терминологически неверно. Многие из них способствовали укреплению режима, например, я, работавший до конца августа 2021 года в государственном университете в РФ. Разве у меня есть моральное право утверждать, что я пламенно боролся с режимом? Я пытался создать его человеческое лицо, я пытался настолько, насколько это возможно в отведенном мне профессиональном сегменте, взаимодействуя со студентами и не ведя с ними подрывную работу, потому что я знал, что им жить в этой стране, разработать тот язык и тот формат общения, который был бы приемлемым для сохранения себя в этих обстоятельствах и получения президентских грантов.

Чтобы при необходимости уметь написать на них заявку и подать прогрессивные темы в необходимых консервативных терминах, чтобы это можно было реализовать как проект. Это очень важно. Я не могу сказать, что у меня есть компетенция написания проектов в недавней России, я больше реализовывал их в альтернативном виде, потому что работал с фондами, которые скорее можно было отнести к иностранным агентам, но я продолжал работать в государственном университете, я продолжал использовать этот капитал. И я не считаю, что действовал неправильно, что мне нужно было как только произошла крымская кампания, как только началась аннексия Восточной Украины, немедленно закрывать все, уходить отовсюду. Были ощущения, были надежды, что мы можем в некоторых сегментах все-таки добавиться, может быть, локальных целей, которые будут иметь глобальные последствия. Мы очень на это рассчитывали, и когда я смотрю на студентов, с которыми мне приходилось работать эти годы, уже выпускников, которые сейчас находятся по всему миру, от Чикаго до Мельбурна, я могу сказать, что это было не зря.

Подробнее смотрите в видео!