Кира Немировская ⟩ Приличные люди из России захлебываются невысказанным

Кира Немировская. Фото: личный архив

• Россияне, спасшиеся от войны, не становятся беженцами
• Проблема стыда – теперь часть повседневного эмоционального пейзажа
• Отсутствие публичного осуждения войны – не синоним ее поддержки

Россия с совестью – молчит. Даже если у кого-то и получилось уехать, признается петербургский журналист Кира Немировская.

Глобальное общество упрекает россиян в молчании. Война идет четвертый месяц, а приличные люди в России, за исключением отчаянных смельчаков, захлебываются невысказанным. Телеграм-канал, публикующий анонимные письма граждан против войны, удручающе монотонен: 1) спасибо вам, теперь я вижу, что не одна (не один); 2) я пробовал(а) выступать с протестами, и меня уволили (ребенка выгнали из школы, сказали «тебе больше всех надо», нужное подчеркнуть); 3) я не узнаю своих коллег, близких друзей, родителей – они за убийство, а я проиграла (проиграл) телевизору; 4) мне просто очень, очень плохо.

У тебя нет слов. От того, что ты оказываешься по другую сторону границы, их не становится больше. Нет слов описать ужас, который ты день за днем читаешь, слышишь и видишь. Невозможно описать стыд, который каждый день чувствуешь. У тебя нет морального права кричать, рыдать, рвать на себе волосы – ты не жертва. Не тебя бомбили, насиловали и грабили. Убежав от войны, ты не делаешься беженцем. Уехали наспех всей семьей: никто не остался защищать свои – да и твои – моральные ценности с оружием в руках.

С другой стороны, не тебя вчера арестовали по статье о «фейках, порочащих армию России», за запись в социальной сети, плакат «Миру мир» и желто-синюю куртку. Ты уже за холмом. Что толку скандировать «Путин – фашист» на площади свободного города, завешенного в знак солидарности с Украиной желто-голубыми цветами? Здесь и так думают так же, как думаешь ты.

Внезапно ты обнаруживаешь, что здесь, на свободе, многие люди, включая милейших и приятнейших, думает так, как большинство в стране победившей пропаганды. Телевизионная лексика, базарная интонация – они добрались и сюда, что для тебя полная неожиданность. Ты замираешь, как кролик перед удавом. Тебе объясняют про сложную историю прошедших десятилетий, что «у всех своя правда», но ты не понимаешь, и снова, снова не можешь найти слов. Кто ты, чтобы кого-то здесь переубеждать? Тебя здесь не было.

У тебя есть повседневность. Нет дома, но есть жилье. Нет близких, но есть знакомые. Лишившись мира вещей, ты чувствуешь облегчение, как ящерица без поношенного хвоста. Главное везение, что удалось сохранить работу. Ты работаешь, учишься новому городу, обживаешь новую среду, по чуть-чуть запоминаешь трудные слова на новом языке, запоминаешь свой новый номер телефона, и даже покупаешь ботинки – те, которые эмигрировали вместе с тобой, уже порвались. Ты заставляешь себя не привыкать, не пытаться нормализовать то, из чего вытекает и к чему прилагается новый быт, – не сживаться с войной. Каждый день войны это дается все труднее.

Там, откуда ты уехала, тоже продолжается жизнь. Мобилизацию пока не объявили, погромы отложили до лучших времен. Блистательное выступление российского министра иностранных дел Сергея Лаврова про еврейство Адольфа Гитлера щекочет твое миноритарное самолюбие: вот и на нас напали, убеждаешь себя ты. Но – нет: еврею в тебе наплевать на министра Лаврова. Антисемитизм – это вообще не еврейская тема, хотя, конечно, еврейская проблема. Но слова министра Лаврова задевают тебя главным образом как держателя российского паспорта. Ведь стыд чувствуешь даже тогда, когда не веришь в коллективную ответственность.

Вопрос о стыдном становится привычной частью твоего ежедневного эмоционального пейзажа. Вроде бы большая уже девочка, а заново решаешь, что такое хорошо и плохо. Надо ли чувствовать стыд за годы, прожитые в России на фоне отчетливого понимания, что режим ужасный, и год от года становился бессовестней и наглей? Но ведь ты и твое окружение все это время пытались расчистить свой маленький угол – учили и просвещали, не пятнали себя сотрудничеством или обслуживанием идеологии, участвовали в благотворительности, умирали от страха, когда наши дети бегали на митингах от полиции. Тебе уже не хочется высчитывать, наработано ли всем этим на индульгенцию. Ты думаешь, что, рационально говоря, за порядочную и небесполезную частную жизнь нечего извиняться. Но все равно иррационально стыдно, что тебе в твоем пузыре хорошо жилось в плохой стране.

Ты смущаешься, когда звонишь тем, кто остался в родном городе. Вы используете одни и те же слова, но, когда их произносят они – это отважный поступок и гражданская позиция. Когда их говоришь ты, это всего лишь газетный заголовок. Ты не советуешь друзьям уезжать: все участники разговора знают, что в т. н. свободном мире надо на что-то жить.

Тебе ужасно повезло: среди сколько-нибудь близких людей нет никого, кто был бы за войну. Тебе не с кем ссориться, некого воспитывать. Подруга рассказывает, что каждый день объясняется с кем-то из коллег на работе. Она внушает взрослым интеллигентным людям, что война – это война, убивать и воровать плохо, а защищаться хорошо. Она работает в большом коллективе, где ее считают городской сумасшедшей. Ты думаешь, что подруга – герой; ты примеряешь этот сценарий на себя и понимаешь, что обязательно бы от этого уехала. От всех этих «да ладно тебе», «все не так однозначно» и «тебе англосаксы мозги промыли». Собственно, ты и уехала.

Ты размышляешь, не пора ли уже написать в своем профиле в соцести, по крайней мере, где ты теперь живешь. Нет, выбираешь промолчать и об этом. Написать было бы, по нынешним временам, некоторым хвастовством. При этом тебя раздражают эмигранты со стажем – недавние трамписты, привычно хулящие «рашку». Да если и не трамписты, если не «рашку», – детали могут варьировать. Все, кто с чувством морального превосходства, почти с удовольствием отмечают, что «всегда так и говорили», «все к тому и шло», «давно это было понятно». Покойную и вольную речь этих самоуверенных знакомых, с комфортом расположившихся в соцсетях, легко объяснить. К ним на страничку не прибегут российские патриоты рассказать о злых бандеровцах и биологических экспериментах НАТО. Отчего же и не подтвердить свою правоту в спокойной обстановке.

Тебе кажется, что борьба против «отмен» русской классики – это ненужное сотрясение воздуха: не жалко ни Чайковского, ни Достоевского, от них не убудет. Но жалко кинокритика Андрея Плахова и режиссера Малику Мусаеву, которых отфутболил Каннский фестиваль. Жаль, что гуманитарным издательствам от самых маленьких до флагманского «Нового литературного обозрения» перестали давать права на публикации переводов хорошей гуманитарной литературы.

Ты думаешь, что так крупнейшие западные издательства помогают Путину укреплять власть тьмы. Твой приятель хвастается на фейсбуке, что написал жалобу в израильскую филармонию. Они устраивали концерт пианиста Трифонова, в то время как пианист Трифонов не удосужился выпустить ни малейшего антивоенного заявления. Тебе хочется дать приятелю в морду. Представляя архаическую цивилизацию, ты думаешь, что кляуза – это все равно нехорошо, а Трифонов молодец, что не ходит строем. Ты веришь, что есть презумпция невиновности, что психически здоровый человек против захватнической войны априори, почему об этом нужно специально заявлять? Однако, теперь именно так, теперь и правда не все так однозначно.

И ты ничего не отвечаешь приятелю. И там, где продолжают высказываться о музыке, больше ничего не пишешь о Трифонове. Ты больше не чувствуешь уверенности в себе и не ощущаешь твердого права на мнение, даже на приземистую табуретку своего блога: залезешь – не увидят. Слова изменяют тебе, как больному изменяют силы. Ты молчишь. Ты включаешь на Youtube ролик. Трифонов играет Баха. У тебя привычно нет слов.

Кира Немировская – журналист, музыкальный критик, выпускница Санкт-Петербургской консерватории им. Н. А. Римского-Корсакова и Европейского Университета, многолетний автор издательского дома «КоммерсантЪ».