Праздник победы над дискриминацией. Кто готов услышать призывы к терпимости?

Тартуский вице-мэр видит свой город открытым и свободным. Фото: Александр Шкут

Солидарность и принятие – это лучшие формы борьбы с ксенофобией, убеждена вице-мэр Тарту Геа Кангиласки.

Большую часть людей можно отнести к тому или иному меньшинству – национальному, гендерному, социальному, – положение которого в обществе далеко от справедливого. К сожалению, часто те же люди, оказавшись в составе большинства, являются угнетателями обладателей других признаков, будь то иной цвет кожи, религия, пол или сексуальность.

Геа Кангиласки, вице-мэр города Тарту, в конце мая была удостоена награды от сообщества LGBT+ (так называют людей, объединяющихся на основе сексуальной ориентации и гендерной идентичности – прим. ред.). А 11 июня, в Тарту прошел большой прайд – акция, в ходе которой заявляют о себе представители LGBTQ+. Postimees поговорил с политиком о том, почему ценности терпимости, равенства и свободы защищаются под радужным флагом, и почему это повод для радости каждого.

– Эта награда значима для вас, как политика?

– Три года выдается награда в этой номинации, и если посмотреть, кто были предыдущими ее получателями, мы видим, что это депутат от Эстонии в парламенте ЕС Марина Кальюранд, за представительство на уровне Европы, и Керсти Кальюлайд, президент, за представительство на уровне Эстонии. И на третий год я, на уровне самоуправления. Я очень этим горда – следом за такими сильными женщинами быть удостоенной внимания сообщества. Узнав об этом, я просто потеряла дар речи и всплакнула.

– За что вы награждены?

На награждении было сказано – “на протяжение всей карьеры обращала внимание на сообщество LGBT+ и важные для нас темы. Также известна как один из голосов интерсекционального феминизма”.

И это ведь правда – я всегда была скорее не представителем, мне это и не нравится, а единомышленником, сподвижником. Солидарность – это когда ты понимаешь, что ты один из тех, кто говорит вместе с другими, а не заслоняешь их собой. И мне при этом очень нравится именно это упоминание интерсекционального феминизма – который защищает права всех угнетенных групп, а не какие-то отдельные категории женщин.

Мы же не можем потребовать от русских в Эстонии, чтобы они перестали быть русскими из-за того, что делает Россия.

– Какие категории нуждаются в защите? Как они связаны?

Если посмотреть на роль женщин в обществе, то в одних социальных аспектах женщина может быть успешной, но в других – совсем не так. Национальность, регион, принадлежность к LGBT+ – всё это может влиять, и зачастую больше, чем пол, на то, какие у тебя есть возможности, сталкиваешься ли ты с травлей и дискриминацией. Скажем так, у средней женщины, по национальности эстонки, тоже есть сложности, но если женщине случилось быть русской, принадлежать к LGBT+, то это даже не сравнимо, насколько больше у нее трудностей в обществе. 

– Именно русским особенно сложно?

Многие сталкиваются с отторжением внутри своей группы – при несоответствии идентичности человека принятому в религии, которую он исповедует, или в национальной общине.

Люди оказываются в ситуации, когда приходится для сохранения одной идентичности отказываться от другой. Это, опять же, проявилось при нынешнем военное положении. Мы же не можем потребовать от русских в Эстонии, чтобы они перестали быть русскими из-за того, что делает Россия. Ощущение культурных корней должно оставаться. И это нужно понимать. В этом смысле “большая Россия” не обязательно является неотъемлемой частью идентичности, а ее захватническая политика – вовсе не обязательно часть русской культуры.

– А наивный вопрос – откуда ненависть к LGBT+?

– На это есть много традиционных причин, и одна из них как раз связана с темой этого прайда. В советское время гомосексуальность, а конкретнее, сексуальная связь между мужчинами, была криминализирована, и нынешний прайд как раз и отмечал ее декриминализацию 30 лет назад. Но многие из тех, кто вырос в советском обществе, продолжают нести усвоенные в детстве стереотипы. И здесь проявляется разница между поколениями. У молодых этого нет. Эта нетерпимость не нормализована.

– А что позволило вам смотреть на эти вещи так широко? Вы с пониманием смотрите на LGBT+, на русских… У вас есть свое слабое место, уязвимость?

– Да, самое существенное – мое собственное прошлое, это семейное насилие в моем детстве. В первую очередь, насилие со стороны отчима. И, возможно, это вырастило во мне чувство эмпатии. Я считаю, эмпатия – в основе всего. Способность почувствовать себя в шкуре другого человека. Понять, что причиняет ему боль, что на него влияет, что для него важно. С этого начинается понимание. Если сам столкнулся с тем, что твою боль не понимают, есть два пути – стать более эмпатичным, и стремиться к тому, чтобы в обществе было меньше насилия, или ожесточиться, и закрыть на всё глаза. Я выбрала первый путь.

Есть два пути – стремиться к тому, чтобы в обществе было меньше насилия, или ожесточиться. Я выбрала первый путь.

– Для консервативных кругов сам прайд – прямо-таки красная тряпка.

– Я думаю, это в то же время очень нужно. Общество не изменится, если его вовсе не раздражать. Сами по себе изменения не произойдут. Так и женщины никогда бы не получили избирательные права, если бы они не отвоевали их на улице. Очень важно, чтобы LGBT+ люди были заметны, чтоб их проблемы были заметны. Марш LGBT+ в этом смысле повторяет женские марши и выступления за свои права в давние времена. До тех пор, пока ситуация в обществе ненормальна для многих людей, это раздражение необходимо. Конечно, вместе с ним нужны разъяснительная работа, образование. А еще важна демонстрация солидарности со стороны тех, кто сами не являются представителями LGBT+, чтобы они не боялись выказывать поддержку. Тогда более свободно все общество, для всех людей, независимо от их предпочтений – и не только сексуальных предпочтений, но и религиозных, политических…

– Я спрошу о риторике – как обеспечить надлежащее использование постоянно меняющегося языка? Поручить языковому департаменту решать, что есть риторика ненависти, что нет?

– Это вопрос в первую очередь, к себе. Но мы не можем давать предписаний. История с риторикой ненависти не может превратиться в контроль над словом. Необходимо представление о такой шкале, на одном конце которой порочащие высказывания, а на другом – прямые призывы к насилию. В этом диапазоне можно действовать, не нужно всё смешивать, так достигнешь меньшего. Ведь многие используют эту лексику по незнанию.

– А для осведомления, воспитания могут быть ограничения? Мы радуемся повышению возраста сексуального согласия, но хотим, чтоб те же дети получали сексуальное образование в школе. Где проходит граница?

– Здесь и проходит! Конкретные отношения между людьми. Совершенно поддерживаю этот закон, но в этом случае мы говорим о возможном использовании молодого человека как сексуального объекта и причинении ему вреда. И образование должно быть подано с надлежащей осторожностью, чтобы человек мог сам исследовать свою сексуальность, идентичность, создавать самого себя. То есть, мы никого не удержим от того, чтобы кто-то обнаружил, например, свою трансгендерность, отнимая у него терминологию. Такой человек лишь будет в смятении недоумевать, что со мной не так, не имея возможности выразиться.

– Все еще живо восприятие, будто исследуя свою сексуальность, человек становится испорченным.

– В обществе движение к большей свободе было постепенным. Тех, кто чувствует себя непригодным для общества, что не отвечают каким-то представлениям о человеке, и несчастных от этого, становится все меньше. Важно, чтоб у человека была самостоятельность. И как человек левых взглядов, я несколько боюсь, так сказать, плохого индивидуализма, эгоистического. Когда начинаешь себя чувствовать лучше других. Но для терпимого человека это неприемлемо.

– О, да. Как меня ранили слова одного человека, мол, я живу тут в Эстонии, и вот прибывает беженец, и что, у него такие же права? Да!

– Верно. Если мы посмотрим на прошлое эстонцев, то у всех из нас есть родственники, когда-то вынужденные быть беженцами. Вот и нынешнее военное положение демонстрирует всю человеческую трагедию. Я бы сказала, ксенофобия – также ненависть, направленная на какую-то группу, в данном случае, на беженцев, – не исходит ни из чего, кроме страха утратить определенные привилегии в обществе. Возможная причина страха в том, что самооценка, то, что сам о себе думаешь, очень хрупко, в подозрении, что ты на самом деле хуже другого, кто достойный и работящий. Спрятанный в человеке страх не преуспеть выражается в ксенофобии.

Спрятанный в человеке страх не преуспеть выражается в ксенофобии.

– Можно ли сравнить в этом смысле и национальные меньшинства и LGBT+?

– Непросто ответить. С одной стороны, LGBT+ означает, конечно, меньшинства связанные с полом и сексуальностью. Но, с другой стороны, да, как интерсекциональная феминистка, я заявляю, что мы всегда должны говорить обо всех тех аспектах, почему кто-то относится к меньшинству, чувствует себя меньшинством, находится под большим, чем другие, давлением – какие бы то ни были аспекты, они должны находиться в поле общественного внимания, и учитываться. То есть можно говорить обобщенно о меньшинствах. К ним относится как сообщество LGBT+, так и те, кто не является меньшинством, например, женщины, которых на самом деле в обществе больше. Получается, к меньшинствам можно отнести всех тех, кто подвергается угнетению, даже если они в большинстве, такой оксюморон.

Вице-мэр Тарту Геа Кангиласки выступила с речью перед участникам тартуского прайда со ступеней горуправы. Фото: Александр Шкут

– Удалось ли нам здесь в Тарту что-то сделать ради равенства LGBT+ людей? Тарту отличается от других городов?

– Отличается. По моему ощущению, Тарту самый открытый город, где свобода очень ценится. Это и в жителях, и в том, что город университетский, многонациональный, у города много контактов по всему миру. Это проявлялось и в том, в Тарту реагировали на разные события в обществе. Например, консерваторы пытались воспрепятствовать сексуальному образованию в молодежном центре, если я правильно помню, даже угрожали поджечь его. И организовали на Ратушной площади митинг, на который также пришли LGBT+ люди, и солидарные с ними, те, кто говорил – слушайте, оставьте детям возможность получать образование.

А на политическом уровне, это первый город, где прямо в коалиционном договоре прописано, что при планировании городских услуг мы относимся ко всем людям как к равным, вне зависимости от их сексуальной, религиозной и других принадлежностей. Мы так чувствовали, что это не будут только слова. То, что местное самоуправление, осознает для себя, что доступ к услугам у разных групп населения разный.

– А есть ли у вас какие-то призывы, или личные цели, что эстонские политики должны сделать для LGBT+ сообщества? Какие следующие шаги?

– Равные права на вступление в брак, разумеется.

– Что можно сказать по поводу проведения Прайда в Тарту и годовщины декриминализации отношений нашим читателям?

– Я хотела бы, чтобы все чувствовали, что это наш общий праздник. Это праздник, когда мы радуемся тому, что 30 лет назад людям были даны определенные фундаментальные права и свободы. Очень многое еще предстоит сделать, но сейчас обратим внимание и порадуемся, что один важный шаг был сделан. И нужны следующие.