Филолог Михаил Трунин: из вопроса о владении эстонским языком пора исключить идеологию

Михаил Трунин. Фото: личный архив

• Ни один язык не может быть сам по себе важнее или правильнее другого языка
• В изучении государственного языка нет места никакой идеологии
• Эстония признательна всем, кто пытается говорить на ее языке

Я вырос в центральной части России – наверное, одном из самых моноязычных регионов мира. Иностранцы там воспринимались как пришельцы с другой планеты, а люди, прилично овладевшие иностранным языком, – как априори принадлежащие к высокой культурной страте.

В постсоветской России (или, как минимум, в европейской ее части) советское наследие в восприятии иностранных языков, кажется, удалось пре одолеть в паре десятков крупных столичных школ. В основном изучение языков связано для россиян с сильным стрессом и быстрой потерей мотивации.

Отсюда же и двойственность в отношении к иностранцам и всему, что с ними связано (в том числе их языку): уважение, переходящее в подобострастие, легко сочетается с презрением, доходящим до ненависти. Нынешняя российская власть умело делает акцент на последних составляющих этой конструкции, а идею исключительности русского народа переносит и на его язык – «этот клад, это достояние», если воспользоваться формулировкой Тургенева.

В Эстонии ситуация иная. Здесь я впервые увидел людей, которые прилично говорят на трех или четырех языках, при этом совсем не обладая глубокими знаниями в других сферах. Это было столь же удивительно, сколь и отрезвляюще.

Язык прежде всего инструмент, а не краеугольный камень, лежащий в основе чьей-то интеллигентности или национальной идентичности.

Для последней и вовсе невозможно найти объективные критерии, поскольку национальная идентичность – это эмоциональная, а не природная связь, она воспитывается, а не передается вместе с генами или родным языком.

Украинская трагедия показала, к каким последствиям приводит абсолютизация одного языка. Тезис о первенстве русского языка среди восточнославянских едва ли не большая фикция, чем пресловутые «демилитаризации» и «денацификация» Украины. В мартовском интервью нескольким русскоязычным СМИ Владимир Зеленский отдельно сказал: «Не надо говорить, что [украинский] это язык неграмотных людей. Я готов поспорить с теми, кто это говорит». Для меня ответом на вопрос, нужен ли такой спор на государственном уровне, служат воспоминания о том, сколько раз с детства я слышал, что украинский язык – это «испорченный русский». Теперь блюстители чистоты русского языка приехали в соседнюю страну на танках с известными латинскими маркировками.

Невозможно объявить эстонский язык ухудшенным вариантом русского, потому что они принадлежат к разным языковым семьям. А вот заклеймить «отсталым» и «недоразвитым» по сравнению с «великим и могучим», оказывается, можно. Полагаю, я не единственный, кто слышал подобные утверждения от местных русских.

Павший жертвой коалиционного конфликта закон о переводе дошкольного образования на эстонский мог бы стать эпохальным. Из обязательного овладения государственным языком давно пора исключить идеологическую составляющую. Для русского человека в Эстонии знание эстонского не должно быть связано с тем, любит ли он Россию, поддерживает ли Путина или чтит память покойных предков. Владение эстонским с детства должно быть естественной частью местного пейзажа, такой же, как ласточки или васильки.

Пять лет назад мне уже приходилось писать о том, что отдавать русскоязычных детей в эстонский детский сад не только не страшно, но и необходимо. Тогда у меня было три аргумента. Первый – позитивное отношение к языку: в детском возрасте иностранный язык усваивается естественно, а не воспринимается как стрессогенный фактор. Второй – понимание, что разные языки и культуры в Эстонии существуют на расстоянии вытянутой руки, что взаимодействовать с ними и увлекательнее, и безопаснее, чем закрываться от них, прячась в языковое, культурное и бытовое гетто. Третий – это функциональное разделение. У левого и правого полушарий человеческого мозга – разные функции. Похожим образом работают и усваиваемые с детства несколько языков: дети легко говорят с воспитателями и учителями по-эстонски, а потом непринужденно переходят с родителями (и прочими родственниками) на русский.

В позднесоветской педагогике бытовал стереотип, будто ребенок вместо освоения двух языков может не освоить ни одного.

Однако все ровно наоборот – и это мой четвертый аргумент – регулярное переключение между двумя языками служит надежным инструментом обучения и тренировки мозга, профилактикой умственных заболеваний.

Так утверждается в опубликованном в 2020 году исследовании, изучавшем особенности испано-каталанского билингвизма жителей Барселоны. Сходные результаты дают и более свежие (январь 2022) данные, полученные группой ученых из Великобритании, Италии и России, где изучались особенности когнитивного старения у людей, владеющих более чем одним языком. Наконец, пятый аргумент – бытовой, а не научный – удивительная толерантность эстонцев, их искреннее желание поддержать любого человека, который пользуется их языком. Об этом писал в недавней колонке Ян Левченко, с которым я могу только согласиться и дополнить его аргументацию несколькими примерами из собственного профессионального и родительского опыта.

Когда восемь лет назад я начал писать по-эстонски первые тексты для публикации, я был поражен бескорыстием и доброжелательностью моих редакторов. Они были готовы переписывать, исправлять, доводить до пристойного вида любой текст, написанный на моем выученном и далеко не идеальном эстонском. Понятно, что ни с русским, ни с английским такое невозможно: никто не будет возиться и исправлять твои падежи, неверные согласования, предлоги, артикли и прочее только потому, что ты написал текст по-русски или по-английски. А эстонцы будут – причем не только исправлять, но и благодарить и подбадривать.

Апофеозом такого отношения, мне кажется, служат детские учреждения в районах, где преобладает русскоязычное население. Там фактически уже произошел переход к смешанной образовательной модели. Двое моих детей ходили в эстонский детский сад, сейчас учатся в эстонской школе, и от трети до половины их одногруппников и одноклассников – такие же русскоязычные, как и они. Я долго смотрел на это сквозь призму приведенной выше аргументации, то есть думал о том, какие плюсы моим детям дает эстоноязычное образование и как я буду относиться к тому, что они скорее всего еще долго не научатся грамотно писать по-русски. И вот на днях старший ребенок написал маркером на доске: «Дома хорошо». Именно так – не «haraso», как он писал пару лет назад, и даже не «харашо», как стал писать чуть позже. На мой вопрос, откуда ему известно нормативное написание, он ответил, что у них с одноклассниками есть русскоязычный чат в телеграме, и телефон при вводе столько раз исправлял упомянутое слово, что мой сын запомнил, как правильно. Что тут еще сказать: дома действительно хорошо – даже если государственный язык отличается от твоего родного.