Писатель: у некоторых деятелей русской поп-культуры надо будет спрашивать – ты действительно верил в необходимость убивать?

«Если говорить о русском бытовом языке, то я очень надеюсь, что центр формирования новых слов для него хотя бы в какой-то степени переместится из России в Европу. Хотя, конечно, в тех же Москве и Санкт-Петербурге до сих пор остается довольно большое количество интеллектуалов, блогеров, инфлюэнсеров, которые состоятельны вводить в обиход новые слова и понятия, никак не связанные с пропагандой и с военной машиной», — сказал писатель П. И. Филимонов в эфире авторской передачи Сергея Метлева «Гражданин М».

Творческий путь писателя П.И. Филимонова (настоящее имя Роман Фокин) начался в 2007 году. Тогда вышла его первая книга стихов, за ней последовал ряд прозаических книг. Позднее он стал лауреатом премии Капитала культуры Эстонии, также был удостоен премии имени Фридеберта Тугласа.

- В статье пятилетней давности в Rus.Postimees вы написали: «Только при написании текстов на русском я чувствую то, если хотите, языковое нахальство, ту лингвистическую наглость, без которой, как мне кажется, в этом ремесле делать нечего». В то же время большинство ваших произведений были изданы сначала на эстонском языке. Почему?

- Ну, потому что я живу в Эстонии, это моя страна. Если я хочу быть вписан в контекст культуры своей страны, то логично издаваться по-эстонски. А я хочу быть вписанным в этот контекст. На самом деле, если бы я даже сейчас не хотел этого, от меня бы уже ничего в этом смысле не зависело. Так или иначе, я уже в него вписан. Именно за счет того, что меня издают на эстонском языке. Скажем так, что эстонская культура меня как бы слегка апроприировала, против чего у меня совсем не было возражений.

Что же касается приведенной вами цитаты, то за прошедший с тех пор период я действительно стал писать некоторые произведения сразу по-эстонски. Правда, пока все-таки довольно короткие. Наверное, я до сих пор не могу сказать, что владею эстонским языком на таком же уровне, что и русским. Все-таки русский — мой родной язык, и я говорю и пишу на нем лучше, чем на эстонском. Это остается непреложным фактом. Но я немножко обнаглел и стал что-то действительно писать сразу по-эстонски.

- В одном из своих эссе вы писали, что вам сложно понять, что такое языковой патриотизм. Потому что язык — это, по вашему мнению, данность, которая нам выпадает по рождению.

- Да, я до сих пор так считаю. Наверное, я скажу сейчас немного крамольную вещь, но, пожалуй, мне сложно понять, что такое не только языковой, но даже просто патриотизм. Человек рождается волей случая, природы, кто-то скажет — волей бога, кто-то — согласно дарвинистской теории, и рождается в определенной точке мира, в определенной точке пространства. Это может быть Эстония, Руанда, Уругвай. И рождается он говорящим на определенном языке. Это может быть язык основного населения этой страны, или, как в моем случае, это может быть язык меньшинства этой страны. Ни того, ни другого факта человек не может для себя выбрать. Он не может тут ничего предугадать или изменить.

Мне действительно трудно понять, как у человека может быть какой-то врожденный патриотизм. Патриотизм может быть приобретенным, когда ты непроизвольно учишься любить свою страну. Просто за какие-то хорошие вещи, которые она для тебя делает. Но не просто так. То есть, я бы сказал, это не безусловная любовь.

- Что сейчас происходит во время застолий, в которых принимают участие языковеды, литературоведы, писатели, которые думают и пишут на русском языке, но проживают при этом в Эстонии? Наверняка вы общаетесь с этим кругом людей. Он не очень большой, но он все-таки есть. О чем говорят люди в таких ситуациях?

- Я не могу сказать, что я общаюсь с этими людьми вот именно во время застолий. Но, конечно, я с ними общаюсь. Насколько я знаю, те люди, которые пишут в Эстонии на русском языке и вообще делают культуру на русском языке, в подавляющем своем большинстве имеют схожий с моим взгляд на последние события в мире. Думаю, можно говорить о 90 процентах. Это меня очень сильно радует, потому что, честно говоря, я ожидал другого.

- Но есть и остающиеся десять процентов...

- Да, к сожалению, они есть, но с этими десятью процентами сейчас история такая, что они временно молчат. Мне кажется, они ждут, куда повернется ситуация. Если ситуация повернется туда, куда нам бы с вами хотелось, если она будет развиваться так, как мы все надеемся, то, наверное, эти десять процентов будут переобуваться, как модно сейчас говорить. Если же, не дай бог, ситуация повернется иным образом, эти десять процентов обязательно заговорят о том, о чем они на самом деле думают.

- Наверное, нельзя отрицать, что интерес к русской культуре со стороны мировой общественности, как интеллигентской, так и обывательской, понизился. Русская культура переживает период спада интереса к себе. Это явление, которому можно получить объяснение из множества исторических примеров. Отношение к стране-агрессору влияет на отношение к ее культуре. Вы наверняка можете рассказать, как воспринимается русский язык сейчас здесь среди издателей, среди людей, которые дают площадку для авторов. Что-то сильно изменилось или нет?

- Лично для меня нет. Лично для меня не изменилось вообще ничего, но, может быть, потому что все мои проекты, которые сейчас в работе, они были начаты еще до войны. Но у меня должны выйти в ближайшем будущем две книги. Одна уже совсем вот-вот, обещают, что в начале осени она выйдет. Вторая сейчас в процессе перевода с русского на эстонский. Вроде бы ничего не изменилось. Я думаю, что это связано именно с моей фигурой, потому что люди знают, что я говорю и что думаю. Может быть, для кого-то это положение и изменилось, я просто не могу рассуждать об этом на более широкой основе.

Мне очень нравится вменяемость культурной политики Эстонии. Никакой охоты на ведьм не происходит. Я бы даже сказал, что происходит нечто обратное. Моим мнением стали чаще интересоваться, причем не только о войне. О войне, конечно, тоже спрашивают, но спрашивают и об очень многих других вещах. Это немного напоминает период «Бронзовой ночи», когда всех, кто-то умеет как-то складывать тут слова по-русски, пресса стала выдергивать и просить поделиться мнением о происходящем. И сейчас наблюдается почти то же самое.

Мне кажется, что подсознательно происходит какой-то такой момент, что люди, которые, как вы сказали, предоставляют площадку, хотят и для себя удостовериться, что, мол, наши русские с нами, и другим показать это. Это мне уже не очень нравится, потому что я не очень люблю быть экспертом по русским вопросам. Надеюсь, что я все-таки не для этого тут существую. Мне казалось, что я уже прошел дистанцию от эксперта по русским вопросам до просто человека, мнением которого по разным вопросам порой интересуются, но вот ситуация в мире, к сожалению, вернула меня на этот путь.

- Как у Вас вообще получилось наладить многолетнее сотрудничество с издателями, которые постоянно заинтересованы в том, чтобы переводить ваши произведения на эстонский язык? И раз они это делают, значит, книги, продаются?

- В каком-то количестве, они, наверное, действительно продаются, но, если честно, я только один раз в своей жизни внимательно следил за продажами своей книги, и то лишь по той причине, что я в тот раз сам издал один свой сборник стихов. И вот в тот раз, когда я следил, та книга как раз продавалась очень плохо.

Я толком не знаю, почему так все сложилось. Возможно, у переводчиков есть интерес. В моем случае обычно все происходит так, что я параллельно общаюсь с переводчиком и с издателем. Я говорю издателю, что я написал новую книгу, готовы ли вы ее издать. Удивительно, но практически всегда первое же издательство, в которое я обращаюсь, соглашается. И одновременно я уже контактирую с переводчиками. У меня прекрасные отношнения с тремя замечательными переводчицами, с которыми я постоянно работаю. Не знаю, видимо, я чем-то интересен издателям. А, быть может, все это происходит как бы по накату. Если у человека получилось издать пять книг, шестая идет уже как бы автоматом.

- Наверняка до войны вы активно общались с коллегами из России...

- Конечно, такое общение есть, но я не могу сказать, что в моем случае оно было каким-то уж очень активным. Да, я ездил в Россию на несколько литературных фестивалей, но это было уже относительно давно. Наверное, около десяти лет назад. С некоторыми коллегами из России я общался и в Эстонии, когда они приезжали на наши литературные мероприятия. Это обычно не самые известные широкому читателю российские писатели, но с некоторыми российскими литераторами я действительно поддерживал общение.

- В этом общении что-то изменилось сейчас?

- Наверное, мы просто стали меньше общаться. Допускаю, что это произошло даже по моей инициативе. Они продолжают пользоваться Телеграмом, они могут пользоваться и фейсбуком, не считая мессенджера. Я мог бы писать им в Телеграме и спрашивать, как дела, но я стал делать это реже. И если пишу, то только тем людям, в которых я по-настоящему заинтересован. Естественно, что наши разговоры имеют теперь определенную направленность. Да, темы разговоров изменились. Раньше мы обсуждали возможные встречи, то, когда они приедут ко мне в гости, или же когда я приеду к ним. Теперь есть понимание, что в ближайшее время такие встречи нам не суждены. Просто говорим, кто чем живет, кто о чем думает. Какие настроения в обществе, и все такое прочее.

- Как вы думаете, как влияет новый железный занавес на бытовой и на литературный русский язык? Если внимательно присмотреться к российскому информационному пространству, к мейнстримной его части, то там появилось огромное количество псевдослов, полутерминов, которые скрывают за собой в действительности довольно страшные вещи...

- Ну да, это очередной какой-то новояз, который там развивается. Я не могу смотреть на то, что там в этом поле происходит, я физически не выдерживаю того, чтобы наблюдать за кричащими Соловьевым, Скабеевой и подобными людьми. Раньше это было просто смешно, сейчас это и смешно, и страшно одновременно.

Если говорить о русском бытовом языке, то я очень надеюсь, что центр формирования новых слов для него хотя бы в какой-то степени переместится из России в Европу. Хотя, конечно, в тех же Москве и Санкт-Петербурге до сих пор остается довольно большое количество интеллектуалов, блогеров, инфлюэнсеров, которые состоятельны вводить в обиход новые слова и понятия, никак не связанные с пропагандой и с военной машиной. Поэтому, конечно, что-то будет в этом направлении происходить и в России, но что-то будет происходить и в Европе.

Мне кажется, что эти две ветви как-то, возможно, разделятся. Но в то же время я не думаю, что нынешний железный занавес будет таким же непроницаемым, как предыдущий, потому что сейчас есть интернет. Тогда не было интернета, сейчас же настолько закрыть именно пространство общения не получится ни у кого. Можно закрыть границы, можно закрыть торговлю, можно закрыть культурный обмен, но общение закрыть не получится.

- Если допустить, что сейчас действительно формируются две России, как это было после 1917 года, зарубежная и та, которая осталась на своем месте, в каких направлениях будут развиваться вот эти два условных русских языка?

- Если опять-таки начать теоретизировать, то самое простое, что приходит на ум, это то, что так называемая зарубежная Россия будет все больше интегрироваться в западную жизнь. В русский язык этой России все больше будет попадать англицизмов, а в той России, что осталась на месте, в языке начнет преобладать что-то вот такое сермяжное, кондовое, патриотическое. Ясно, что страна к востоку от нас двигается в прошлое. Я думаю, что и с языком в ней будет происходить то же самое.

- Недавно в этой студии на вашем месте сидела поэтесса, писательница, переводчица Елена Скульская, вместе с которой мы пытались выяснить, ответственна ли русская культура, которая формирует русских людей, за массовые преступления, совершаемые против украинского народа. Елена Скульская утверждает, что русская культура всегда существовала и существует в духе гуманизма и никогда не потворствовала государству в его преступлениях. Скульская очень четко отделяет происходящее в Украине от русского культурного достояния. Как вы смотрите на такой подход?

- Мне кажется, что все не так однозначно в этом вопросе. Я согласен с Еленой Григорьевной, что в целом, в больших масштабах культура не может быть виновата в том, что один человек или несколько, начитавшись каких-то философов, начнут действовать ужасным образом.

Мне кажется, что ни один из философов, излагающих свои мысли на бумаге, не задумывается о тех последствиях, которые могут повлечь неправильные интерпретации его трудов. Едва ли Ницще представлял, что его работы могут попасть в руки такого человека, как Гитлер.

С другой же стороны, если копать глубоко, нужно признать, что классическая русская культура всегда была культурой империалистической. Тот же Пушкин, которого вбивали в нас с детских лет, доводя до отвращения к нему. Он абсолютно имперский поэт. У него очень много оговорок там и тут, что русские — это самый главный народ, а в Европе живут непонятно кто. Этого всего очень много в русской классической культуре, но, как мне кажется, она все равно не виновата в происходящем в Украине. Я думаю, что отменой этой культуры не отменить того, что там происходит.

У меня есть очень большие вопросы к нынешней русской культуре, к современной. К русской поп-культуре, которая не то чтобы стала заменой высокой культуре, но оказывается сейчас как бы поважнее. К каким-то певцам, к каким-то актерам, к каким-то даже современным писателям, если можно их таковыми назвать, которые, грубо говоря, обслуживают режим. С ними, мне кажется, потом нужно будет разбираться, причем очень подробно и конкретно. Разбираться с каждым, спрашивая, почему ты это делал. У тебя просто с мозгами не все в порядке, или ты верил в необходимость убивать людей в другой стране и оттяпывать у другой страны куски.

Нельзя всех стричь под одну гребенку, но, безусловно, есть такие культурные деятели, которых я просто вычеркнул из своего восприятия, отношение к которым изменилось очень сильно. Вплоть до бойкота с моей личной стороны.

Возьмем, например, Николая Расторгуева и авторов песен группы «Любэ», которая, кажется, является любимой группой президента одной соседней страны. Скорее всего, они знают, что очень нравятся президенту, и хотя эта группа вроде бы не поет песен, в которых прямо призывалось бы убивать украинцев, «Любэ», тем не менее, участвует во всех этих Z-концертах, подчеркнуто обслуживая режим. Когда все это законится, хотелось бы как минимум выслушать их, зачем они все это делали. Отсутствовал ли у них гуманизм, или разум, или им за это очень много платили. Или они искренне поддерживали политику, которую проводил их президент. В соответствии с их ответами с ними и нужно будет как-то поступать.

- Как простому потребителю культуры провести такую личную люстрацию, чтобы не споткнуться при этом об этический камень?

- Мне кажется, нужно просто держать глаза открытыми. Понимать, что происходит. Мы говорили о том, о чем я беседую на застольях с деятелями культуры; когда мы встречаемся на таких застольях, мы обсуждаем не ход военных действий, не новости о принятии Финляндии и Швеции в НАТО. Мы обсуждаем именно то, кто оказался сволочью, а кто нет. Почему один из братьев Самойловых поет песню «На Донбасс», а другой выступает против войны. Перебираем имена, говорим, кто повел себя плохо, а кто не повел.

Мне кажется, что очень просто очертить сейчас какие-то рамки, провести красные линии, за которые нельзя выходить. Нравится тебе очень какой-то актер, писатель, художник; нужно понять, при каких условиях ты можешь оставаться ценителем его искусства. Например, если он молчит сейчас, это еще нормально? А если он впрямую выскажется за «спецоперацию»? Думаю, нужно с каждым таким случаем отдельно разбираться.

Например, лично меня расстраивает молчание некоторых российских музыкантов. И я хотел бы услышать от них хотя бы постфактум, почему они молчали.

- Мы понимаем, что украинский и русский этносы поссорились, скорее всего, навек. Во всяком случае, мы с вами, наверное, не увидим того, когда прощение станет возможным. Немцев прощали очень долго, и многие до сих пор не простили. Нынешние преступления даже в контексте одного театра военных действий довольно сильно напоминают события Второй мировой войны. Как вы думаете, должны ли все люди, которые делают русскую культуру, вне зависимости от своих изначальных установок, заниматься искуплением?

- Однозначно нет. Я думаю, что тут все довольно просто. Во-первых, нужно понимать, что та прослойка русской культуры, которая находится за пределами России, не имела ко всему этому ужасу никакого отношения. Те представители и носители русской культуры, которые моментально уехали из России, уже тоже не имеют к этому отношения. Те же люди, которые остались в России и продолжают заниматься созданием культурных произведений, должны быть готовы к тому, что им придется тяжелее всего. Им и сейчас приходится тяжело, поскольку многие из них не понимают того, что происходит на самом деле, а в будущем им станет еще труднее.

Подробнее смотрите в видео!