ИНТЕРВЬЮ ⟩ Броня немецкого танка от деда-партизана спасла жизнь его внука в 2022 году

В студии Rus.Postimees украинец Максим Касянчук, ученый из Украины, который в первые дни полномасштабного вторжения России в Украину очутился в Мариуполе. Он на себе ощутил все «прелести» оккупации и боевых действий.

– Максим, скажите, как прошел ваш первый день, 24 февраля?

– Я бы не сказал, что как-то необычно, потому что в ожидании опасности Мариуполь жил начиная с 2014 года. Но, тем не менее, первый день 24 февраля я четко помню, что проснулся около 4 утра от того, что где-то рядом произошел сильный взрыв. Около 10 часов утра я вышел посмотреть и выяснить что случилось, то буквально в 500 метрах от дома я обнаружил что над одним из домов взорвалась ракета и тот дом, в принципе, перестал существовать. К счастью, жертв не было, поскольку дом был нежилой, но, тем не менее, это был явно не военный объект.

– Давайте уточним: вы же живете не в центре города?

– Это условная окраина – восточная часть Мариуполя. Это та сторона города, которая была ближе к фронту, местам боевых действий, которая и в 2015 году приняла удар градов, и вот сейчас, в 2022 году.

– Взрыв произошел и какие были ваши первые действия?

– Проснулся, осмотрелся. Ну, ок, где-то что-то взорвалось, но поскольку крыша над головой есть, отопление в тот момент было и я лег спать и уже с утра пойти как обычно. Повторяю, Мариуполь живет в этой ситуации уже очень давно.

– То есть, мариупольцы думали, что это все закончится быстро на окраинах города?

– В общем, да. Начиная с 2014 года под Мариуполем были построены многочисленные фортификационные сооружения. Но ракеты достают, да, артиллерия тоже достает. Но, тем не менее, мы надеялись, что основные бои будут на подступах к городу. И начиная с 5 или 6 дня, когда мы уже поняли, что бои уже очень близко, когда бои начались на улицах города, мы поняли, что все совсем серьезно.

– Кстати о боях. Понятно, что всей картины боев в Мариуполе вы видеть не могли. Но вот оборона вашего квартала, как она происходила?

– Частный сектор, есть главная улица и второстепенные. Вот за эти главные улицы побольше шли основные бои. Маленькие улицы оставались в стороне. Конечно, да, мы слышали, падала артиллерия на ближайшие улицы и дома. Ну, скажем так, в 100 метрах. Идут военные, пули долетают и у меня на заборе следы остались. Очень пострадала соседняя улица Чкалова. Вот туда квадрат за квадратом, били-били. Ночью было слышно, что вот какая-то машина едет – стрельнула, проехала 50 метров – снова выстрел.

– Где вы прятались от обстрелов?

– В своем подвале. У меня подвал очень интересный. Когда дедушка работал на заводе Азовсталь, тогда немецкие танки там переплавляли. Ему тогда удалось часть танковой брони принести тогда домой. И, собственно, весь наш подвал был укрыт этой немецкой танковой броней. Это была скорее психологическая защита. Я понимал, что в случае прямого попадания ничего не спасет. Этот толстый металлический лист над головой как-то успокаивал.

– Напрашиваются аналогии с Азовсталью, где работал ваш дедушка, и там-же долго держался украинский контингент войск. Это просто невероятно.

– Да, это, действительно, совпадение. Дедушка там партизанил во время немецкой оккупации. Тогда это называлось «козлили печь». Когда доменная печь в процессе работы просто останавливается и тот металл внутри застывает, и после этого печь можно только заново построить.

– Был ли у вас какой-то запас пищи или воды на время, пока вы прятались от обстрелов?

– Вода и продукты из магазинов исчезли буквально в первые 2 – 3 дня. Исчезло также электричество, газ, интернет 2 марта тоже исчез, ничего нет. Запас еды в подвале конечно был, мама еще 8 лет назад огурцы наконсервировала и их можно есть, свои припасы какие-то были и это была не проблема. В середине марта, когда город был уже полностью в окружении, соответственно, подвоза, ничего не было. И вот, когда мы уже ночевали в драмтеатре, нам тогда украинские военные сказали: вы можете идти – вскрывать магазины и склады, и брать все, кроме алкоголя. В Мариуполе эти склады были очень большие. Вот, например, даже на 52 день перед моим отъездом еще продолжали находиться эти склады, в которых были конфеты и все остальное. Основное – это свои припасы, дополнительное, скажем так – санкционированное мародерство.

– И вы тоже ходили за продуктами вот в эти магазины?

– Да, это выглядело так: прибегает сосед и говорит, что вскрыли склад, пошли. Ну мы берем сумки, идем, а там уже толпа людей. Никакой хаотичности не было. Стоит очередь, по одному заходим, берем что-то, сколько можем унести и идем назад.

– Вы упомянули, что были в Драмтеатре. Сколько человек там находилось?

– Больше сотни точно. В драмтеатре есть фойе, есть бельэтаж, то вот они все были заполнены. Кроватей не было. Те декорации, которые были найдены, те и служили лежаками. Это помещение, вот, приблизительно как Таллиннский драмтеатр, и вот оно заполнено людьми, очень разными. Начиная от медсестер и фельдшеров, которые помогали тем людям, и заканчивая к примеру большими цыганскими семьями, которые тоже в восточной части Мариуполя лишились жилья, которые вынуждены были искать защиту. Там было очень много детей, потому что семьи и многодетные. Даже допустим это не многодетная семья, но, допустим, без машины, то куда идти? Бомбоубежища на тот момент в городе были уже переполнены и в которых эпидемия дизентерии началась, либо вот в это новое место, которое, на тот момент, 10 апреля, был драмтеатр.

– Российская пропаганда тогда говорила, что там были якобы какие-то националисты, военные.

– Ну, военных точно не было, потому что у военных есть свои казармы. Полицейские, естественно, заходили посмотреть, все ли в порядке. Ну, они зашли, посмотрели и ушли. Поскольку все люди были страшно напуганы, то конфликтов за место, за лежак не было. Да и там особо прятаться негде. Фойе, вот внутри – зал и это была смертельная ловушка. Как потом и оказалось, если падает вот этот потолок, то зал превращается в коллективную могилу. Подвал тоже был под зрительным залом и это тоже была коллективная могила.

– Вам предлагали переместиться на Азовсталь?

– Мне – нет. Я пришел – ушел и попытался найти выход из города на тот момент. Переночевал ночь в драмтеатре и увидел, что никакой эвакуации из города нет, поэтому вернулся назад. Но многим предлагали разместиться в бомбоубежища под заводом. Это громадные убежища, они, в принципе, безопасные и да, это был выход.

– Как вы переместились из правого берега на левый, из дома в драмтеатр?

– Пешком, если быть кратким. Это 7 километров по набережной. Идете по берегу реки и, соответственно, вы открыты вот вообще всему. На реке 3 моста и два из них взорваны. Идешь осторожно, но не в том смысле, что ползешь по земле, потому что если снайпер захочет – то пристрелит. Дошел – спасибо, не дошел, ну, значит не дошел. Но на тот момент пройти было можно, потому что это была еще контролируемая Украиной территория. Да, по ходу дела какие-то обстрелы шли, снаряды падали. Я один раз шел возле автовокзала, засвистело, я пригнулся и в 30 метрах упал большой снаряд, но за забором, поэтому вся взрывная волна пошла вверх, и я отделался легким испугом.

– Снайперы на тот момент уже активно работали?

– Да, но только с тех точек, с которых можно было работать. Это какие-то высотные места. В нашем поселке это была местная церковь, на колокольне. Либо какие-то недостроенные здания, либо если достроенные, то жильцов выселили, и снайперы туда зашли и стреляли не из легких орудий а из чего-то потяжелее.

– От многих украинцев приходится слышать, что во время войны многие граждане Украины сплотились, и стали помогать друг другу. Наблюдали ли вы подобное явление среди ваших соседей в вашем квартале, была ли какая-то взаимопомощь?

– Да, конечно, иначе бы мы не выжили. Ну, во-первых, наши соседи уже поколениями живут на одном месте, поэтому мы конечно все друг друга знаем. Ну а те, кого не знаем, то познакомились вынужденно. Была помощь очень конкретная. Вот, допустим, мой сосед Вася, дай Бог ему здоровья, он сейчас еще остался в Мариуполе, он делился со мной живыми перепелками, я с ним делился мукой. Второй сосед мне помог наладить мою солнечную станцию, которая перестала работать после первых обстрелов. Это помогло нам зарядить телефон, ноутбук. У кого-то какие-то лекарства есть, у кого-то нет. Но, опять же, сходить вместе за водой не так страшно, как одному идти. Какие-то новости обсудить, потому что кто-то радио смог поймать, услышать. Я ходил в центр города и оттуда какие-то новости приносил.

– Пробивалось ли к вам украинское радио?

– Нет. Сначала пробивалось радио ДНР. Там, конечно, оно очень однообразное в том плане, что это специально был создан пропагандистский канал, который передавал бравурные марши и «Солдаты, офицеры ВСУ – сдавайтесь!», ну и какие-то новости. А потом в последние дни мой квартирант, который жил у меня в доме, он как-то приспособился со своим телефоном ставши на крышу и вот так поймать российские каналы и тут пригодилось наше умение с советских времен дешифровать официальные сообщения прочитывая между строк. Например, Лавров сказал то-то, значит это скорее всего вот это.

– Как во времена холодной войны?

– Да, других новостей не было. Это только вот какие-то слухи, никаких официальных объявлений нет. Максимум, это пришли солдаты, сказали, «Так, 15 минут на сборы, сейчас тут будем зачищать».

– Российские солдаты?

– Либо российские, либо ДНРовские.

– Кстати, как у вас складывалась коммуникация с оккупационной армией?

– Общение складывалось по-разному. В основном, без эксцессов. В городе стояли 3 категории солдат.

Первая категория – кадыровцы. Они не находились в зоне боевых действий, они были очень вежливые, на самом деле, делились пайками. С ними можно было поговорить, естественно, не о философии, но о каких-то будничных вещах. Они очень спокойно объясняли почему что-то нужно делать, а что-то не нужно. У них была декоративная функция, они всегда были хорошо одеты, вычищены, занимали хорошие дома, ездили на хороших отжатых автомобилях, на заборах писалось: «здесь живет царь Ахмат».

Вторая категория – это местные из Донецка, Макеевки и окрестностей, мобилизованные из ДНР, у них была полицейская функция. Они стояли на блокпостах, проверяли документы, переписывали захоронения, с ними можно было о чем-то договориться. То есть, можно ли перейти эту улицу или лучше обойти и так далее. Они достаточно спокойно на это реагировали. Ну и по акценту было слышно, что это местные.

Третья категория – «Вагнеровцы». У них на машинах буква V латинская. Те просто отбитые на всю голову. Если они где-то на задании, то они просто тупо стреляют не спрашивая, свой ты или чужой.

– Как вы попали в Эстонию?

– По слухам, находишь нужный блокпост, откуда автобусы отправляются на территорию ДНР, там ночевка одна, две или три, как повезет. Это полицейский участок или тюрьма на территории ДНР. Я попал в Старобешево под Донецком. Там анкета, дактилоскопирование, отпечатки пальцев, легкий допрос и, в теории, все. Потом тебе выдают бумажку и с ней ты можешь ехать куда хочешь. Со мной это было сложнее, потому что я был объявлен в розыск, как оказалось. Меня посадили в камеру на сутки, потом дали решение суда, о том, что я объявлен в розыск.

– За что вас пленили?

– Из Донецка я выехал в 2014 году. На фильтрационном пункте сказали, что меня объявили в розыск в 2019 году. Мол, что-то я сделал в Донецке. Но я же там физически не был. Потом оказалось, что они мне насчитали какую-то квартплату с 2016 года и вот я такой страшный должник и тут вот сам пришел. Ну, ок, слава Богу деньги были, и я официально заплатил ту квартплату. Задержание, естественно, было без протокола, без всяких юридических гарантий, просто посадили.

– Каким был ваш путь потом?

– Донецк – Успенка, это погранпункт на российской границе, оттуда еще одно такси до Москвы. Там буквально дверь в дверь пересаживаешься в другую машину следующее такси до границы с Латвией. Сначала это был пункт Пыталово. Оттуда я поехал в Вильнюс, где я остановился у друга, где я прожил месяц, а, по сути, просто приходил в себя. И после этого я решил, что пора двигать в Эстонию. Здесь уже было все в порядке, быстро нашел дешевую и хорошую квартиру.

– Российские пограничники легко вас выпустили?

– Нет, не легко. Во-первых, очень долго, во-вторых у меня был допрос в ФСБ. И этот допрос был не под запись, это была просто беседа с каким-то конспектом. Вопросы были очень прицельные. Пытались выяснить мое участие в событиях Евромайдана, мои связи с силовыми структурами, а я был преподаватель в полицейской академии, половина мариупольской полиции – мои выпускники. У них был протокол одного их моих допросов в СБУ в 2013 году, очень мило. Но здесь я могу поблагодарить имперские замашки россиян, они не догадались поискать обо мне информацию на украинском языке, они искали на русском, хотя паспорт перед ними лежал на украинском языке. Естественно, они ничего не нашли. Я честно врал, нет, ничего не делал, никаких связей, и, вообще, ни разу, я простой ученый. Вот, видите, сколько учебников. Можно сказать, украинский язык спас меня.

– Скажите, Максим, насколько пророссийским был Мариуполь? Ждали ли местные люди Россию?

– В последние годы это не было так ярко, как в 2014 году, когда люди ходили с российскими флагами. Это был вполне проукраинский город, с парадами вышиванок и прочими внешними атрибутами. Я спокойно преподавал в Мариупольском государственном университете, обучал полицию на украинском, я мог спокойно в магазине говорить на украинском языке и мне отвечали продавцы на украинском, все нормально. И вот, даже в разгар бомбардировок мои соседи говорили, что понимают, откуда это все летит и от чего нас освобождают – от хорошей жизни. У на сбыло все хоршо, но вот теперь в моем огороде торчит мина. Прилетело у соседа, крышу сорвало и кинуло мне в огород, другого соседа просто прибило на месте. Это было более чем очевидно, кто враг.

– Что изменилось в сознании мариупольцев, почему они стали более проукраинскими?

– Не могу сказать за всех, скажу только за свою маму. В 14 году все начиналось, тогда еще российские каналы действовали. Она неработающая пенсионерка, сидела целыми днями и смотрела какие-то передачи и в какой-то момент она ко мне подходит и говорит: вот, эти вуйки со Львова приехали и, значит, что-то там едут нас пугат. Я ей говорю, мама, выключи телевизор. Потом Мариуполь выключает российские каналы, через две недели мама подходит ко мне и говорит, что вот там, в центре города сидели бандиты (Боевики ДНР – ред.).