Об эмиграции я всерьез задумывался и до 2014 года. Но в том году мне исполнялось 50, любимая работа была связана с русским языком и других не предвидилось. Внешние трудности и дурные предчувствия множились, как снежный ком. Казалось, не остается другого пути, как уходить во внутреннюю эмиграцию, тем более что у меня, прожившего в СССР заметную часть жизни, был богатый опыт внутреннего сопротивления...
Для меня война началась не в 2022, а в 2014. Тогда происходили события, очень похожие на нынешние: оккупация, гибель мирного населения, пытки «на подвале», миллионы беженцев, героическое сопротивление. Но отличие заключалось в том, что та война была невидимой. Вернее, ее не желали видеть. Она вызывала «глубокую озабоченность». Мягкие санкции, усиленные контрсанкциями, были скорее на пользу России. Цены на нефть и газ росли. В результате восьмилетнего следствия виновными в гибели Боинга были признаны три пенсионера, один из них – гражданин Украины. Германия требовала уступок от Украины, чтобы не злить Путина и сохранять его лицо. Наступила «новая нормальность».
Но для меня все это виделось иначе из-за небольшой случайности. Машины с «тремястами стрелковцами» повернули на Славянск – город, в котором я прожил значительную часть своей жизни. (Автор имеет в виду интервенцию на Донбасс не 300, но всего 52 "спартанцев", т. е. бойцов добровольного бандформирования под командованием Игоря "Стрелкова" Гиркина в ночь на 12 апреля 2014 года - Прим. ред.) Я отстраненно возмущался событиями в Грузии в 2008 и даже захватом Крыма, но сводки из Славянска вызывали у меня глубокую, буквально физиологическую реакцию. Топонимика Славянска для меня находилась не на абстрактной Google Map, а на живой карте памяти; мне казалось, что все эти события разворачиваются внутри меня. К слову, знание Славянска позволяло распознавать дезинформацию. Например, когда «коренная славянка» рассказывала о мальчике, распятом на билборде на площади Ленина, которая на самом деле Соборная площадь, бывшая Октябрьской революции.
Оставаться во внутренней эмиграции стало невозможным, хотя бы не попытавшись сделать все, что могу, чтобы оказаться вне России. В течение «этих восьми лет» я занимался принятием гражданства Украины (что представлялось всем моим знакомым большой глупостью и оказалось кафкианским квестом), ушел с одного из лучших гуманитарных факультетов России, попытался создать свои независимые проекты и независимые источники средств к существованию, найти надежную крышу над головой. Открыл в себе неожиданные суперспособности: оказывается, с больной спиной я могу жить месяцами в палатке и со множеством неврозов кочевать из хостела в хостел. Серьезно пошатнулась моя хроническая мизантропия: на пути всегда встречалось множество хороших людей, и это было удивительным открытием. Потом начался ковид.
Так получилось, что в конце февраля я лечился чистым воздухом у друга в деревне, и ждал, когда начнется весна. Но вместо весны началась война, или ее вторая острая фаза.
24 февраля я внезапно проснулся около 4 часов утра и почувствовал, что уже не засну. Я зашел в Фейсбук и узнал, что началась массированная атака на Украину. В какой-то степени я предвидел такую возможность, но все же считал более вероятным, что Россия займется в ближайшее время новопризнанными ДНР и ЛНР, мелкими провокациями в сторону территорий, контролируемых Украиной, в надежде создать casus belli, а уж потом, после весенней хляби, массированным вторжением. Но Путин, как всегда, всех перехитрил.
Особого выбора, куда лететь, не было: Армения была практически единственной возможностью, и через некоторое время я оказался в Гюмри, а на следующий день в Ереване. Хостелы уже были забиты россиянами: многие искали квартиры и хотели остаться, для других Ереван был перевалочным пунктом, в котором можно прийти в себя и определиться с дальнейшими планами.
Эмигранты делились на две неравные, как численно, так и по статусу, части. Одна – молодые айтишники (просторечное название ИТ-специалистов в России - прим. ред.). Для них перелет в Ереван не был особой трагедией – они привыкли перемещаться и чувствовали себя гражданами глобальной виртуальной цивилизации. Война для большинства из не составляла моральной проблемы: они обсуждали российскую и украинскую военную технику и тактику так, будто речь шла о компьютерной игре. Отъезд из России тоже не был судьбоносным решением, многие давно задумывались о переезде, происходящие события стали лишь поводом. То, что они избрали (или их избрал) именно этот момент, было вызвано опасением, что границы могут закрыть, что будет объявлена мобилизация, что в России будет трудно работать, получать приличные деньги и жить обычной жизнью. Уверен, у них все сложилось хорошо.
Но были и другие люди – ошарашенные, для которых решиться на переезд было очень трудно. Это нередко люди с рабочей профессией, которая некогда могла помочь им устроиться скажем, в Польше, но теперь оказалась невостребованной. В Армении высокая безработица и низкая заработная плата, а цены неожиданно выше, чем в Москве. С удивлением они смотрели на ценник пакетика с лапшой, не решаясь дотронуться. Цены на квартиры, взлетевшие в разы, и информация о ситуации в соседних странах также удручали. Почему они решились на этот шаг? Некоторые задумывались о том, что происходит с Россией, у некоторых были украинские корни или жена – гражданка Украины. Удалось ли им устроиться и вывезти семью? Не уверен, но они по крайней мере попытались.
Эти люди вызвали у меня глубокое сочувствие, но я понимал, что правильнее действуют, скорее, айтишники. Им не придется убивать и жертвовать своей жизнью, они ослабляют экономическую систему – и как работники, и как потребители, и как клиенты банков, и как налогоплательщики. То, что уезжающие начинают задумываться, что такое налоги, на каком основании мы должны их платить, куда они идут, очень радует. Вопрос о сладкой участи оспаривать налоги, к которому «великая русская литература» начиная с Пушкина относится крайне пренебрежительно, это одна из важнейших линий, отделяющих архаику от модерна. Общество, в котором люди, солнечный свет, вода – личная собственность деспота, собирающего дань и тратящего ее по своему произволу, и общество граждан, для которых налоги – это способ коммуникации с властью и воздействия на власть. В XIV веке великий диссидент Уильям Оккам, подсудимый, беглец и беженец, писал памфлеты о праве Пап и императоров устанавливать налоги. Россияне немножко отстали, но то, что у кого-то появляются такие мысли, позволяет надеяться, что свободная Россия будущего возможна.
В Армении, кроме не очень дружелюбных цен, смущали дружелюбные пророссийские настроения. Часто можно было услышать агрессивные выпады против Украины, которую Россия должна вскорости «порвать». Любовь армян к России – вообще, странное явление. Понятно, что Россия воспринимается как союзница в борьбе с Азербайджаном и Турцией, но в реальности Россия мало способствует разрешению конфликта, но, скорее, нагнетает его, охотно снабжая оружием обе стороны. Раздуть реальный конфликт, насытив его наемниками, боеприпасами и дезинформацией, а потом заниматься небескорыстным миротворчеством, – фирменное ноу-хау, применявшееся в Приднестровье, Абхазии, Южной Осетии, на Донбассе. Печально, что многие армяне не понимают, какова истинная роль России в конфликте. Разумеется, были и другие армяне, в основном из деревень, носители здравого смысла, которые считали абсурдом не только российско-украинскую войну, но даже армяно-азербайджанскую. Всегда существуют конфликты, столкновение интересов, но как можно оружием решить конфликт, а не усугубить?
У многих людей эта российско-армянская дружба вызывала опасения – на станет ли Армения высылать диссидентов по просьбе России? Не будут ли закрываться границы, в первую очередь, с Турцией? Не станет ли Армения частью восстанавливаемой Российской империи? Из Армении люди стали переезжать в Грузию, Турцию, айтишники – в Мексику, откуда было можно попасть в США. Немного придя в себя, я тоже почувствовал необходимость двигаться дальше. Больше всего привлекала Грузия. Полгода назад я впервые приехал туда и прожил более месяца, чувствуя себя очень комфортно среди ее людей, природы, способа жизни. Именно комфортно – слово, до такой степени чуждое «великой русской культуре», что Пушкина оно отвращало физически. Он даже писал это слово латиницей, comfort, как бы не желая пачкать об него русский язык. Но комфорт – это не уют, не покой. Основное словарное значение этого слова, совершенно не учитываемое Пушкиным – религиозное: утешение, прибежище. Наверное, это то, что сейчас больше всего необходимо всем. В Грузию мне хотелось вернуться. Но попасть туда мне было не суждено: дважды меня завернули с границы без объяснения причин. Оставалась только одна опция – Турция, с которой у Армении, несмотря на враждебные взаимоотношения и наглухо закрытую сухопутную границу, прекрасное авиасообщение.
Так закончилось мое краткое пребывание в Армении, в которой я был впервые. Тронула ли меня красота ее природы и культуры? Едва ли я был способен это воспринимать, тем более что на почве стресса и плохого питания у меня разболелась печень, так что большую часть времени я пролежал на раскладушке в хостеле. Сталинский ампир, которым застроен центр, отличающийся от минского или московского только узорами и темно-розовым туфом, скорее удручал своими имперскими коннотациями. К счастью, хостел был на холме, в аутентичном районе из узких кривых улочек, причем этот район был превращен в открытый выставочный зал: местный художник разрисовал стены абстрактными композициями. Так что в безумном калейдоскопе этих дней были и яркие стеклышки.