Игорь Грецкий ⟩ Тени «русофобии» сгустились до непроглядной тьмы

Игорь Грецкий. Фото: Kermo Benrot

• Масштаб термина «русофобия» в постсоветскую эпоху неуклонно расширялся
• Ссылки на «русофобию» начинались всякий раз, когда России требовалось скрыть промахи
• «Русофобом» называют всякого, кто позволяет себе малейшую критику в адрес РФ

Несколько недель назад мне довелось посетить одну из конференций исследователей Восточной Европы. По понятным причинам в дискуссиях доминировало обсуждение военной агрессии России против Украины и ее последствий для региона. Внимание многих участников привлекло выступление профессора русской филологии, которая заявила аудитории, что после начала войны она в своей деятельности столкнулась со случаями русофобии. Уточнять, в чем именно это проявилось, она не стала, загадочно намекнув, что всем известно, о чем идет речь, пишет научный сотрудник Института внешней политики Эстонии Игорь Грецкий.

В современном политическом лексиконе сложно найти столь же многогранное слово, содержащее объемные наслоения смыслов. В советские времена оно было синонимом антисоветского национализма и использовалось официальными СМИ, чтобы «разоблачать» хитроумные «козни Запада», эксплуатирующего любые силы для дискредитации «страны Советов».

Постепенно значение менялось – «русское» становилось синонимом «советского» не только на Западе, но и в самом СССР. С приходом к власти Михаила Горбачева начались дискуссии о необходимости секвестирования военных расходов и уменьшения объемов поддержки странам «социалистического содружества». Консервативная часть партийной элиты восприняла эту идею негативно.

Ослабление «единства и сплоченности социалистических народов», проявлявшееся в стремлении стран Центральной и Восточной Европы к подлинному суверенитету и независимости, тут же подверглось суровой критике как проявление навязанной «западными империалистами» русофобии.

После распада СССР, сопровождавшегося появлением в российском обществе мощнейшего постимперского синдрома, диапазон использования слова «русофобия» существенно расширился. Чаще всего им пользовались национал-популисты и КПРФ. В «русофобии» они подозревали и освободившиеся от навязчивых братских объятий Кремля постсоветские республики, и Запад, который якобы патологически боится «непобедимой» России и только грезит о том, что бы прибрать к рукам ее территорию и природные богатства. Доставалось и ельцинским младореформаторам: дескать, модернизация на европейский манер России не нужна, потому как Россия – великая держава, и у нее свой «особый путь». При этом лидер российских коммунистов Геннадий Зюганов не стеснялся перекладывать всю ответственность за тотальный крах советской системы хозяйствования на Михаила Горбачева, подчеркивая, что русофобия якобы была главным орудием его политики «перестройки». 

У населения, ошеломленного падением уровня жизни и разрушением привычного жизненного уклада, подобные объяснения пользовались большим спросом. Значительная часть того советского поколения к новой системе координат приспособиться так и не сумела. Конкуренция и рыночная экономика так и остались для нее чужой, если не враждебной средой.

Многие российские политики – Владимир Жириновский, Сергей Бабурин, Дмитрий Рогозин и другие – сделали себе стремительные карьеры, постоянно указывая на происки русофобов. Неудивительно, что подобного рода конспирология постепенно перекочевала в официальный российский дискурс. Она оказалась исключительно удобной, чтобы уходить от ответственности за неудачи и промахи.

Например, известный режиссер Станислав Говорухин, будучи в 1995 году председателем думской комиссии по Чечне, уверял всех, что свидетельства о зверствах российских солдат в отношении чеченского населения являются плодом «пьяного угара русофобии».

Поскольку постимперский синдром и поиски «врагов России» позволяли исправно набирать политические очки, российское руководство никогда не проявляло деликатность в чувствительных для постсоветских государств вопросах.

Москва бесцеремонно игнорировала их суверенное право самостоятельно определять свою политику в области образования и культуры, а также не спешила расставлять точки над i в сюжетах, касавшихся советского периода истории. Такая позиция вызывала у соседей России большие сомнения в серьезности ее намерений подвести красную черту под своим тоталитарным и имперским прошлым. На это Кремль неизменно отвечал обвинениями в русофобии.

При Владимире Путине эти тенденции лишь глубже укоренились. «Проявлением русофобии» Москва стала среди прочего называть критику в свой адрес со стороны международных организаций и зарубежных государств, регулярные высылки российских дипломатов за несовместимую с их статусом деятельность, а также стремление бывших стран «народной демократии» к вступлению в НАТО. Попытки историков предметно разобраться с мрачными страницами советского прошлого вызывали в Кремле сильное раздражение и всякий раз клеймились как «русофобия».

Как и 30 лет назад, российские политические элиты сегодня легитимируют свою власть посредством эксплуатации травм и инерции мышления старшего поколения, которое так и не смогло найти себя в новой – несоветской – реальности. Путин пошел дальше своих предшественников, спланировав блицкриг против Украины в расчете на то, что пророссийски настроенное население ее восточных регионов откликнется на пропагандистские призывы и выйдет встречать оккупационные войска с цветами. И то, что этот план провалился, вовсе не исключает попыток повторения этих сценариев.

Сегодня слово «русофобия» является одним из ключевых концептов российской пропаганды. Оно регулярно звучит из уст официальных представителей России в ответ на любое осуждение преступных действий российских оккупационных войск, будь то массовое убийство мирных граждан в Буче или нанесение авиаударов по гражданской инфраструктуре украинских городов.

Тем самым Москва сознательно стремится девальвировать любые неудобные для себя аргументы и свести все к иррациональному страху перед Россией. Даже протестные антивоенные акции у российских посольств Кремль называет проявлением русофобии.

В последние несколько десятилетий официальная Москва награждала эпитетом «русофоб» очень разных людей. Многих из них объединяет основанная на исторических фактах убежденность в том, что следование России по имперскому пути неизменно оборачивается трагедиями как для самой России, так и для ее соседей. В 2008 году в русофобии упрекали тех, кто предрекал, что после войны России против Грузии наступит очередь Украины.

Они же говорили в 2014 году, что на аннексии Крыма Владимир Путин не остановится – и оказались правы. В итоге именно они оказались ближе всего к истине, реалистично оценивая колоссальный потенциал тоталитарного путинского режима создавать экзистенциальные угрозы безопасности как соседним государствам, так и континенту в целом.