Мнение ⟩ «А жизнь идет» как новый российский консенсус

Российские туристы на паспортном контроле при въезде в Финляндию, 28 июля 2022 года. Фото: AFP / Scanpix

• Место культуры в современной российской общественной жизни весьма расплывчато
• Транслировать в соцсетях жизнь с тусовками и вечеринками в РФ – сейчас акт особого бесчувствия
• Наплевать на ближнего – принцип, к которому россияне привыкли еще во время пандемии

Российская просвещенная публика стремительно прошла путь перевоплощения от плача, битья себя в грудь и «мы-все-виноваты-нет-нам прощения» до обильной, вплоть до переедания, культурной жизни. Особенно театральной, которая по законам психологии замещает что-то другое и выглядит гротеском, занимая непропорционально большое место в жизни на фоне войны.

Очевидно тотальное несовпадение внешней и внутренней оптики. То, что снаружи, из открытого мира смотрится как фестивали на крови, летние террасы на костях, чередуется в лентах с постами о ранениях и смертях, фотографиями разрушений, следами издевательств и изнасилований, изнутри, из закрытой России, подается как «выживание», «глоток свободы», «возможность не сойти с ума», «отключиться от негатива».

Параллельная театральная и шире – культурная реальность служит анальгетиком, позволяя многим выразить свое отношение, не подвергаясь все большей опасности прямого протеста, тогда как театр других – военных – действий где-то там далеко. Место культуры в меню современной российской общественной жизни весьма расплывчато: то ли первое блюдо, то ли десерт. Неизменен гарнир из жалости к себе. Помнится, первый фильм Кирилла Серебренникова назывался «Изображая жертву»; там шла речь о юноше, подрабатывавшим в полиции исполнением роли жертвы в следственных экспериментах. Здесь тоже имитация чужих страданий, позволяющая не поступаться комфортом.

Как подросток, примеряя на себя аксессуары и одежду, начинает чувствовать себя кем-то другим, более «крутым», соответствующим условным представлениям об успешности и красоте, так и для российских горожан «лавандовый раф» (кофейный напиток на сливках с ароматическим сиропом – прим. ред.), велосипедные дорожки, и «продвинутая» культурная жизнь заменили путь цивилизации. Россияне сразу скакнули в стандарты европейского комфорта, минуя глубинные преобразования общества от декоммунизации до деколонизации, не говоря уж о покаянии и люстрации. Виноваты всегда не мы, а взрослый Запад. А наш инфантильный повеса даже летом 2022 продолжает глядеться в зеркало.

Куда поскачет наш проказник этим последним летом? В бары-рестораны-театры, на фесты-концерты-пикники. Или может, махнуть в Европу? Визы перестают давать, но пока же дают!

Венеция кишит туристами из РФ. Шорты, шлепанцы, темные очки, летние платья, ухоженные лица, веселый смех. На каждом шагу русская речь. Люди проводят отпуск. Потом домой. Они ни от чего не бегут. Война? Какая война? Где война? Мы чисто по культуре и чашечке капучино!

Возможно, за этим таится исконное, удалое-фаталистичное: гуляем на последние, судьба – индейка, а жизнь – копейка. И своя жизнь, и чужая. Или же это просто приобретенная толстокожесть травмированного сознания не в первом поколении. А восприятие Европы как зоны отдыха и культурного курорта роднит россиян по обе стороны от буквы Z.

Все и так было хрупко: ведь это лишь тонко прорисованный очаг папы Карло был и был залогом, точнее, завесой, чтоб не видеть переполненные зоны и раздутые силовые структуры. Но вот холст порван, и за ним бушует война, хозяйничает смерть. И что? А ничего. Спустя три месяца нарисованный очаг в целом пристойно восстановлен и водворен на место. Кое-где просвечивают прорехи и руины, но с этим власть готова мириться ради поддержания эффекта бесперебойности жизни и прочего «куда деваться?».

«Культура не виновата» – это месседж на экспорт. «Жизнь идет» – для внутреннего пользования. Факт производства российского культурного контента адаптирует потребителя к войне. Сейчас это работает сильнее, чем любой Эзопов язык, который пытаются встроить в наиболее прогрессивные продукты культуры. Эго производителей этих продуктов не дает увидеть истинных масштабов своего влияния. Власти на руку тщеславие, которое заставляет художников трудиться.

А то, как яростно комментаторы «изнутри» объединяются и опровергают любую критику своего образа жизни и ее репрезентации и то, как яростно отстаивает на это право сытый туризм в Европе, которая тем временем занята военной помощью в Украине и принимает миллионы беженцев, лишь подтверждает негласный консенсус – «жизнь идет». Для одних благодаря. Для других вопреки. Лишь для единиц замерла, порвалась, покрыта горем и стыдом, наполнена попытками что-то сделать для жертв, помочь беженцам и депортированным. А для миллионов по другую сторону границы она порвалась так, что никакого «наладится» в отношении пирующих и отдыхающих «хороших русских», которые «против войны», нет и не предвидится. И уж точно уже ничего не «наладится» в отношении тех «плохих русских», кто устроил резню в Буче или обстрел женщин и детей в Виннице. Но есть ощущение, что мало кто из россиян это понимает.

Люди держат лозунг: "Мы русские, мы против войны, Путин военный преступник!", Венеция, 24 февраля 2022 г. Фото: MANUEL SILVESTRI/Reuters

«Жизнь-идет». Идет по трупам. Повестки и гробы приходят не в столицы и большие города. Внутренний колониализм цветет. Никакой всеобщей мобилизации нет и не будет, а попытка сделать «лицом войны» далеких бурятов устраивает всех, кроме самих бурятов, которых никто не спрашивал. Это же не «нормальные россияне», а опять какие-то «они». Точно так же десятилетиями не вызывают широких протестов объявления о сдаче столичного жилья «лицам славянской национальности». Внутренний шовинизм – крепкий шов. Веками вшитые в культуру и повседневность империализм, ксенофобия, мизогиния, расизм сильнее наскоро выдуманных «духовных скреп».

Удивительно даже не само это «жизнь-идет». Оно в целом понятно, особенно у молодых. Странно наблюдать неразличение жизни и ее трансляции в соцсетях. Транслировать эту «нормальную» мирную жизнь с тусовками, вечеринками и курортами – сейчас акт особого бесчувствия и бестактности. Почему не хватает элементарного воображения и понимания, что эта dolce vita будет неизбежно соседствовать с фотографиями убитых людей и сожженных городов, с ежедневными свидетельствами выживших? Так устроено информационное пространство. Что эти сытые фотографии будут транслировать? Фотография не нейтральна, об этом написаны тома. Помещенная в разный контекст, одна и та же фотография может стать своею противоположностью. «Смотрим на чужие страдания» Сюзан Зонтаг – моя настольная книга последних месяцев.

Что же мешает увидеть себя со стороны? Застрявший в глазу осколок? Результаты постепенной когнитивной деформации общества, закрытого изнутри и запертого снаружи? Видимо, здесь очень глубокая постсоветская травма. Без этих праздников жизни и «приобщения к высшему свету», без кафе, без селфи на фоне красивой жизни (премьеры, тусовки, вернисажи, поменады), где можно ненадолго почувствовать себя хозяином-барином и предъявить себя в этом качестве, многие продолжат ощущать себя советскими «недолюдьми» в гораздо большей степени, чем гражданами фашистского государства.

Нечто похожее было и во время ковида. Когда весь цивилизованный мир закрыл общепит и театры ради сохранения жизней, московские кафе пенились весельем, а театры блистали премьерами. Ибо наплевать (в случае ковида – буквально воздушно-капельным путем) на жизнь ближнего своего. Ибо наше святое право: «ну что же – не жить теперь»? Слово в слово то же выражение мы слышим и сейчас. И так же, как сейчас фотографии разрушений и трупов, два года назад ковидные некрологи и плачи чередовались в ленте с веселыми картинками летних террас и великолепных премьер, где почти все сидели без масок. Так всемирная отзывчивость обернулась всемирной забывчивостью.

Попытка напомнить о таких важных составляющих любой культуры, как траур, пост, воздержание, о неуместности этого праздника жизни на фоне зверств, творимых россиянами в Украине, закономерно вызывает набор совершенно стандартных и, конечно, защитных, агрессивных реакций – чаще всего c переходом на личности. Обходить внешнее давление, приспосабливаться и сваливать все на конкретных людей – так ведет себя человек, привыкший к насилию, но не имеющий воли к сопротивлению. У этой российской травматической привычки множество проявлений, но два из них стали особенно заметны за последние месяцы и вызывают растущее беспокойство даже у сочувствующего наблюдателя.

Первое – это цинизм, двоемыслие и показуха. Характерная реакция травматика: «Нас не трогай, и мы не тронь». У нее есть два уровня. «Скажу, что от меня хотят, чтоб отвязались» (соцопросы, путинги (фальшивые инсценированные митинги в поддержку власти – прим. ред.), коллективные письма) – это уровень массового сознания. «Выстрелил, чтоб отстали», как двадцатилетний рядовой Шишмарин объяснил совершенное им убийство мирного велосипедиста в Буче, – проявление такого сознания на войне. Между этими формами равнодушия пугающе малое расстояние. Привычка к разделению народа и власти срослась с двоемыслием в разных социальных слоях. Утонченная художественная культура – не исключение.

Отсюда вытекает и второе. Это атрофия способности даже образованной части общества к критическому осмыслению себя и анализу «своего». За «свое» только оскорбляются и «вписываются». Эта привычка вошла в русскоязычное сообщество незаметно и шла параллельно с ужесточением уголовного кодекса. Собственно, вся история тоталитаризма показывает развитие общества по законам, все менее отличимым от зоны.

Любой критический текст читается как обвинение, атака и предательство. Недавно я писала о колониализме Бродского в «Новой газете Европа», что вызвало симптоматичный скандал среди тех, кто прочитал. Не динамика критического осмысления, не готовность к пересмотру привычного, не дискуссия, но лишь статичная, упрямая и безусловная поддержка «своих» (знакомцев, поэтов, иерархий, мнений) и декларация – не отстаивание, а предъявление – «своих прав» считается добродетелью вне зависимости от условий и обстоятельств. Таков механизм выживания, характеризующий социальную организацию животного мира (стая, стадо, прайд), а также закрытых людских сообществ (тюрем, сект, преследуемых меньшинств).

Остается добавить, что лозунг «своих не бросаем», пусть и не соблюдаемый, но навязчиво декларируемый как замена этики, все больше роднит группы расколотого российского общества. Чем не новая перспективная скрепа?

Екатерина Марголис – художник, эссеист, преподаватель Свободного Университета, автор книг «Следы на воде» (2015), «Венеция. Карантинные хроники» (2020). Живет в Венеции.