/nginx/o/2011/08/30/727388t1hdecb.jpg)
Российский писатель и литературовед Виктор Ерофеев покинул Россию после начала войны с Украиной. Однако еще до этой трагедии он начал писать автобиографический роман «Побег из морга». По субботам Rus.Postimees начинает публиковать отрывки из этой книги. Всего их будет три.
Небольшой путевой дневник о путешествии из Москвы в Берлин Ерофеев называет «военный дневник».
Дорога на Петербург
Попугай-Жако Шива, серый, со слегка ощипанным от внутренних терзаний красным хвостом, прокричал нам «пока-пока!» и уселся на жердочку в ожидании, когда мы вернемся с прогулки. Шива по своей породе долгожитель. Он легко переживет всех, включая Путина. Он увидит Россию будущего. Но увидит ли он нас?
В машине все быстро уснули: жена Катя и две дочки, Майя (16 лет) и Марианна (4 года). Мы выехали из Москвы на пять часов позже, чем предполагали: хотели взять весь свой сентиментальный скарб, но любимые вещи не все втиснулись в багажник, пришлось перепаковаться.
Весеннее солнце уже садилось, когда мы встали на платную автостраду, соединяющую Москву с Петербургом. Наша конечная цель – Германия. Мы ехали окружным путем в Берлин. Дорога через Финляндию, и дальше, паромом в Прибалтику, казалась нам самой удобной. На выездах из России через Эстонию или Латвию нужно ждать по пять-семь часов.
Общероссийская святая церковь под названием круглосуточный федеральный телевизор с начала войны стала для интеллигентной касты недовольных не хуже крысиного яда или «Новичка». Люди бросились со всех ног спасаться от яда. Остались те, кто настолько стойки, что яд принимают за допинг.
Когда едешь из Москвы на Север, до него – рукой подать. Переехав Волгу в Твери, попадаешь в сиротливый пейзаж мелких берез и хмурых елок. Повалил снег. Наступила тьма. Поднялся дикий снежный буран. Автостраду замело, осталась одна полоса, но дальнобойщики, веселясь, несутся, наплевав на сугробы.
Наедине с собой, едва разбирая дорогу, я узнаю в этой лихости дальнобойщиков Россию, не знающую за собой вины. Идет война, а на страну напало беспамятство происходящего. Я ехал через Россию, которая не умеет извиняться, потому что не знает, за что. Гнев европейцев делает ее в лучшем случае без вины виноватой, а на самом деле она – дальнобойщица.
Незадолго до Петербурга у меня от усталости начались галлюцинации. То мерещится танк с потушенными огнями, то человек, перебегающий дорогу. Мне страшно за моих пассажирок. Въезд в Петербург – длинный и нудный, как и сама дорога до него, но вдруг – щелчок, и ты въезжаешь в ночной город невиданной красоты. Каждый дом – архитектурная судьба и личность. На углу пешеходной улицы, возле Невского, мечется в ночи в гостеприимном ожидании нас розовощекая управляющая частной гостиницы.
На кой черт построили этот фантастический город, архи-европейский и вместе с тем затейливо русский, с хитроумными названиями магазинов и кафе? Это же издевательство над бесстильной бедностью сотен других российских городов. И чем одарил этот истерзанный собственной историей город, город дурной революции, большого террора, нацистской блокады? Словно в отместку за мучения, он извлек из своей подворотни и подарил нам карикатуру царя, от которого мы несемся вон. Не зная возврата.
Граница
Каждый русский боится пересечь границу своего государства. Там его могут грозно спросить: «Кто ты какой?» – и никакой ответ не удовлетворит пограничника. Война в разгаре, от Мариуполя уже ничего не осталось, а граница все еще находится на разболтанном замке, можно проскочить, хотя, похоже, вот-вот закроется, очистившись, как сказал тот же царь, от пятой колонны, национал-предателей, иностранных агентов. На самом деле она освобождается от общечеловеческих ценностей, утверждая пацанские понятия превосходства нашего двора над всем миром.
«Почему я еду? – думал я, приближаясь к границе. – Врали всегда. Незатейливо и гнусно врали – ты не ехал. Вранье приняло репрессивный характер, объявило себя священной правдой – ты не ехал. А тут пришла ожидаемая, но все же невероятная война. И наш народ принял ее на ура. Но ты же знал, что он примет ее на ура? Догадывался. Да, подтвердилось то, о чем ты догадывался – стало быть, пора ехать».
От Петербурга до Выборга дорога как дорога, страна как страна, но ближе к границе машины словно улетучиваются, дорога – тишина. И вот, наконец, сама граница. Здание в стиле общественного туалета. Никакой торжественности, без флага. Обшарпанные стены.
Женщина в окошке с человеческой улыбкой посмотрела на меня, на мой французский вид на жительство, и это решило дело. Катю, Майю и Марианну пропустили по шенгенским визам как семейное сопровождение. Молодой таможенник с застенчивым видом заглянул под капот и в салон, вытащил сумки из багажника, проверил, не везем ли мы вместо запаски кого-то еще, и сам загрузил назад багаж. Ни провокаций, ни проклятий.
Удивленные такой обходительностью, мы пожелали пограничнице, по своему виду деревенской тетке, поднявшей последний шлагбаум, хорошего дня и уехали из страны, которая от чистого сердца устроила Украине кромешный ад.
«На финской границе мы даже из машины не вылезем», – заверил я своих прекрасных девиц. И сглазил.
На финской, евро-границе с высокими, гордыми флагами, нас приняли в общей сложности пять неподкупных молодых дедов морозов, позвали в чистый зал с кабинками для встречи с Европой. Первый бравый дед мороз в черном костюме робота с наушником в ухе, рациями, двумя пистолетами по бокам, в высоких черных ботинках, покрутив в руках мою французскую карточку ВНЖ, пустил меня в Европу, даже не поставив штампа – свой!
Я прошел в зал белых халатов нескольких русских медицинских людей, живущих, однако, в Финляндии и помогающих стране бороться с ковидом. Я вакцинирован дважды «Спутником», трижды «Модерной» – они узнали во мне писателя и завели оживленный разговор. Шло время. Где же мои девицы? Я вернулся к ним и столкнулся с нарастающей проблемой.
В смысле шенгенских виз было все в порядке, но их не пропускали, потому что они чистосердечно заявили, что едут со мной в Германию, а транзит российским гражданам через Финляндию, то ли вследствие войны, то ли еще по какой причине, запрещен. Я объяснил бравому деду морозу, что мы едем по официальному приглашению Фонда Генриха Белля, но это оставило его равнодушным.
Если бы мы хором сказали, что едем кататься на лыжах в Лапландию – у нас там знакомый владеет отелем – нас бы тут же пропустили. Не будьте слишком честными в Европе. Будьте честными, но следите за конъектурой. У нас в России практикуется ложь во спасение.
В Европе лучше воспользоваться полуправдой, если хочешь жить хорошо. Второй, высокий дед мороз, перехватив паспорта моих девиц от коллеги, отвел их в комнату для перемещенных лиц. Ко мне вышел третий дед мороз, видно, постарше званием. Он попросил вновь мои документы – и не отдает.
«Мы должны отправить вас обратно в Россию».
У меня две души. Одна – русская, довольно свирепая. Другая – французская – возникшая от долгих общений с Францией, в результате которых я даже стал кавалером ордена Почетного Легиона. Я обратился ко второй, улыбчивой душе, которая посоветовала мне быть предельно добродушным. Дед мороз положил передо мной брошюру каких-то пограничных инструкций, но французская душа шепнула мне: «Не трогай ее ни в коем случае». А русская свирепая душа подсказала: «Звони скорее покровителям».
Я позвонил знакомому западному послу в Хельсинки, который ждал нас в гостинице на ужин. Теплым голосом объяснил ему ситуацию – он попросил передать трубку деду морозу. Тот умчался куда-то разговаривать с послом. Я сидел на лавке – русский медперсонал таращил на меня глаза. Через минут десять унтер-офицерский дед мороз вернул мне трубку. Он сел рядом со мной на лавку и заявил: «Я уважаю ваш background».
Что это значило – неважно. Но я увидел, что дед мороз потек – стал подтаивать, но подтаять – не значит растаять. Он все еще продолжал упирать на формальности. Тогда я позвонил моему финскому другу, который в тот день сам катался с детьми на лыжах в Лапландии и был крутым финским дипломатом.
Унтер-офицерский дед мороз сначала ни за что не хотел брать трубку, но, узнав, что разговор будет на его родном языке, забрал мой телефон и вновь пропал. Он вернулся совершенно растаявшим! И другие, званием поменьше, как по команде, тоже растаяли и даже выпустили моих спутниц из легкой пограничной тюрьмы. Мы сидели на одной скамейке уже на финской территории, но паспорта были все еще у дедов морозов.
Наконец, меня позвал в свой кабинет главный дед мороз, бритый офицер. Даже в растаявшем состоянии он затянул песню про запрет на транзит, но я тут включил свою русскую душу и сказал: «Я, как критик Кремля, удивлен, что меня хотели отправить назад, на съедение».
Это было сознательное преувеличение. Впрочем, черт знает! Но как он обрадовался! «Я не могу вас отправить назад», – заявил он. Документы проштамповали и отдали моим девицам.
«Уф!» – тихо выдохнул я, но история не закончилась.
Новый дед мороз, работающий таможенником, заявил, что мы приехали не на тех шинах – без шипов! Я, опять же, включив свою французскую душу, нежно ответил ему, что в Польше с шипами ездить не разрешено, а значит – что мне делать? Ищите попутчика! Предложения были одно глупее другого, но в конечном счете, потеряв кучу времени, я попросил вызвать для нас такси (до Хельсинки 300 км) и эвакуатор. Начальник бравых дедов морозов провожал нас. Я подарил ему свою книгу на финском языке. To dear Ari friendly, Viktor. Он был счастлив. Был ли он мной коррумпирован?
На следующее утро к гостинице прикатил эвакуатор. Я сел за руль и радостно ездил по Хельсинки на шинах без шипов. Весь шинный гам на границе был формальной ерундой. Въезд в Европу, будь она неладна, обошелся мне (такси, эвакуатор) в 1100 евро. Я поздравляю великую Европу с ее тупым формализмом! Гоголь в «Мертвых душах» вопрошал: «Куда ты скачешь, тройка-Русь?» Пора задаться таким вопросом Европе.
Продолжение следует...