Виктор Ерофеев ⟩ «Побег из морга». Часть вторая: «Уехал на своей философской машине BMW»

Эпатажный российский писатель Виктор Ерофеев считает, что писатели — это носители тайны, которую сами не могут понять. Фото: Станислав Мошков/«День за днем»

Российский писатель и литературовед Виктор Ерофеев покинул Россию после начала войны с Украиной. Однако еще до этой трагедии он начал писать автобиографический роман «Побег из морга». Rus.Postimees публикует второй отрывок из этой книги. 

Небольшой путевой дневник о путешествии из Москвы в Берлин Ерофеев называет «военный дневник».

Паром

Мы плыли по серым волнам Балтийского залива на корабле, который, как город, включал в себя все: и коммерцию, и удовольствия, и сотни автомобилей. В буфете я купил девицам вкусное мороженое, сел в удобное бежевое кресло и, глядя на залив, расслаблялся.

«Ну что, кайфуешь? – спросила меня моя русская душа. – А ведь напрасно! Обосновываясь в Европе, ты теряешь свою основную жизненную интригу».

«В смысле?» – не понял я. «Ты выстроил свое творчество… прости за громко слово… как борьбу с русской энтропией. Ты захотел улучшить русский мир. Своими пощечинами ты хотел его пробудить. Но он проснулся от боевого зова вождя и поднял такой рык, пойдя на Украину, что ты в ужасе бросился бежать».

«Не ври, – сказал я. – Я поехал по приглашению фонда Генриха Белля». «Это ты не ври, - перебила меня моя русская душа. – Ты хоть знаешь, когда ты вернешься назад?»

«Нет».

«Так вот. Произойдет нормальное умозамещение, свойственное всякой революции. Вот вы, вас тысячи русских болтунов-либералов, свалили, но на вашем месте подрастут новые кадры, и вы никому уже не пригодитесь. Начнется другая жизнь, хорошая или плохая, но без вас. Вспомни философский корабль! Обошлись без них. А ты вот уехал на своей философской машине BMW… (моя русская душа дико захохотала). – Надо ли было бежать из морга, чтобы превратиться самому в мертвую душу?»

«Дура ты! – разозлилась на нее моя французская душа. – Во-первых, можно найти новую интригу, не менее серьезную, чем прошлая. Он (то есть я, – ВЕ) никогда не был либералом! Он был верным учеником маркиза де Сада – он не питал иллюзий насчет человеческой природы. Во-вторых, нынешняя интрига заключается в том, что русских будут ненавидеть в Европе многие годы, и ему (то есть, мне – ВЕ) есть, чем заняться. Карл Ясперс писал после войны о вине немцев…»

«Ты права! – обрадовался я. – Я встану на защиту русской культуры. Война – войной, но русская культура не виновата».

«А сами русские?» – ехидно спросила меня русская душа.

Я не успел ответить. Нежные европейские голоса корабельной радиосети на разные языки, кроме русского, уже запели о том, что паром приближается к Таллинну.

Таллинн. Русское счастье

Vana Tallinn – это старый Таллинн и заодно горький ликер. Когда-то мы ездили сюда из Москвы пить эту трогательную горечь – это была маленькая советская заграница, с кафешками и некоторой свободой живописи. В университете города Тарту преподавал тогда Юрий Лотман, почти что свободный литературоведческий ум.

Теперь же эти узенькие улочки старого Таллинна оказались под стать убогому воображению живописных лавок с милым подарочным барахлом. На окошках флажки Украины. Поменьше за 8 евро, побольше за 15. Мы купили флажок за 15 и укрепили на багажнике – чтобы озлобленная на русских Европа не била окна нашего «философского автомобиля» с московскими номерами. По ходу движения в сторону Польши ненависть к нашему номеру ощетинилась. Мы своей автомобильной регистрацией откармливали большого колючего ежа справедливости. Вполне преуспевающий Таллинн превратился в тихую заводь Европы, где тонут последние знаки советского строя.

В Таллинне нас встретила Тина Локк, бессменный директор международного фестиваля документальных фильмов. Мы заговорили о том, чем русское счастье отличается от европейского. В России вся интеллигенция и до, и после революции с презрением относилась к мещанскому счастью – с канарейкой в клетке, с геранью на подоконнике и со слониками на кружевной салфеточке буфета.

Если развернуть эту мелкобуржуазную благодать до счастья европейского миллионера, то разница невелика: слоники превратятся в парк роскошных автомобилей, герань – в дом на Ривьере и так далее. Для русской интеллигенции все это скучно – ей подай утопию счастья без границ. Но европейское счастье также не внушает доверия и простому русскому народу. Погруженный в нищету и несчастья столетиями русской истории, он нашел свое счастье в юродивом глумлении над нормой.

Если пить водку – так до потери сознания. Если гулять – так гулять. Если драться – так драться до смерти. Главное, необходимо впасть в такое состояние сознания, когда жизнь кажется потешной затеей и одновременно становится победой над всеми остальными формами бытия. Комплекс обидчивой неполноценности и комплекс превосходства над всеми народами порождают casus belli, прелюдию зверской войны без правил.

Мы продолжали пить кофе в лобби гостиницы, когда к нам присоединились мои потенциальные эстонские издатели, мужчина и женщина, скромно, почти по-советски, одетые. Они горой стояли за свободную, бурно развивающуюся Эстонию, но эпидемия глупости, которой заразился практически весь мир, несомненно, беспокоила их и плохо влияла на тиражи книг.

«Европа живет по инерции, – внушала им моя русская душа. – Она не вырабатывает новые ценности, а если и вырабатывает, то это скорее фиксация давней толерантности. По инерции еще можно долго жить – умственные богатства старой Европы огромны. Но остывание тела Европы все-таки чувствуется, и это подталкивает русских порвать ее на куски».

«Зачем же ты приехал сюда?» – грустно спросила моя французская душа.

«А куда же мне еще ехать?» – удивленно поднял я брови.

Эстонцы предложили нам всей семьей прогуляться по чудесным уличкам старого Таллинна.

Рига. Чего не делать?

Среди сотен новых «мертвых душ», знаменитых журналистов и политологов, а также просто честных людей, которых тошнит от вранья, пожилой человек, мой друг, с которым я встретился в Риге, выделяется тем, что он-то и помог практически всем отъехавшим разобраться с самого детства, где добро и где зло.

На его книгах воспиталась Майя, теперь его требует читать перед сном Марианна. У него еще до войны возникла симпатичная квартира в Риге. Получился же теперь некий полу-отъезд в знакомый город, где большинство населения говорит по-русски или просто являются русскими.

Но как правильно себя вести, чтобы когда-нибудь безбоязненно вернуться назад?

Называть войну войной или не называть, соответственно с требованием Москвы войну за войну не считать?

Затаиться, затеряться или вести себя свободно?

Вернуться, когда горячая война станет холодной, или ждать, пока со сцены уйдет главный герой?

Звонить с русского телефона или не доверять ему?

Подслушивают ли тебя майор или два майора?

Да и вообще – кому доверять?

Назовут тебя на следующей неделе иноагентом или нет? Это зависит от чего? От твоего поведения? От твоей знаменитости? От случайности? А если назовут, что тогда?

Когда война, могут прихлопнуть любого – смерть вышла на волю.

С началом войны все изменилось в секунду. О довоенных временах вспоминают как о райской поре, несмотря на закручивание гаек последних лет.

Шива, как ты там, друг мой?

До нашего путешествия я был в Риге совсем недавно, членом жюри на фестивале, когда война уже началась. Меня уговаривали не возвращаться. Но как я мог оставить там семью, предоставить им возможность самим барахтаться с отъездом? Я принял решение вернуться. Кому-то это не понравилось. Когда мой коллега по русской культуре решил остаться в Риге, съехались куча международных журналистов. Телекамеры, вспышки фотографов. Я стоял в пролете дверей и понимал, что, если бы это случилось со мной, семье бы не дали выехать – закон мести. Или я ошибаюсь?

Война превратила жизнь в пыль. Но даже в этой пыли на том же фестивале, несмотря на войну, главные премии получили русские фильмы. А жюри было европейским. Там мы и познакомились с эстонкой Тиной. Там мы общались с Дмитрием Муратовым, главным редактором оппозиционной «Новой газеты» и лауреатом нобелевской премии мира.

Он тоже, как и я, вернулся в Москву. Но надолго ли? Ему пришлось приостановить газету до окончания войны – иначе бы ее закрыли. «Все расхищено, предано, продано…» – писала Анна Ахматова в начале 1920-х годов, но она в продолжении тех же стихов видела, тем не менее, свет – в дружбе, частной жизни, семье.

Вот и мы с детским писателем вкусно ели за ужином и пили чудесное вино. Превратившись в сказочника, он читал моим детям свои новые стихи, такие детско-недетские. Шутили. Лаяла чудная хозяйская собака. Смеялись. Потом не смеялись. Война полна слухов и сплетен. Кого-то сняли, кого-то посадили, о ком-то забыли. Совсем исчез в своем заключении Навальный. Запрещена война, но и слово мир запрещено. Опять смеялись. Ужасались. Гойя прав: война – сон разума. Каждый день умножает разрыв с довоенной жизнью. Россия вынырнет после войны непонятной, непредсказуемой страной.