/nginx/o/2017/03/21/6477779t1h61f7.jpg)
Андрей Гриценко (45 лет), отец 11-летней девочки, погибшей в субботу в результате ракетного обстрела Россией города Чугуева под Харьковом, рассказал сегодня Postimees, что разговаривал с дочерью в субботу по телефону во время удара ракеты и хотел предупредить ее, чтобы она пошла в убежище. На полуслове звонок прервался...
– Почему вы хотите публично рассказать историю смерти вашей дочери?
– Я хочу, чтобы об этом узнало как можно больше людей. Что смерть любого ребенка на этой войне – не просто очередная цифра. За каждой смертью стоит судьба человека, лицо человека. Чтобы люди могли понять, почему это произошло. Чтобы они продолжали это рассказывать, чтобы они это кому-то объяснили, чтобы это закончилось раз, и навсегда!
Смерть ребенка – величайшее бедствие, которое может постичь любого человека. (Андрей борется со слезами и дальше продолжает говорить сквозь слезы – прим. Я.П.). Это невыносимое переживание. Я не хочу помнить ее такой, какой она была в тот момент. Ударной волной ее выбросило из дома метров на десять. Она вылетела из дома через две стены. От нее мало, что осталось. Она была полностью переломана. У нее не было одного глаза, у нее не было пальцев на руках и на ногах. Нам придется хоронить 11-летнюю девочку в закрытом гробу.
Она была рождена, чтобы жить, чтобы наслаждаться жизнью. Теперь ни у кого не будет радости: ни у нее, ни у нас. Мы не знаем, как жить дальше. Просыпаемся каждое утро [с женой] с одним вопросом в глазах: как жить дальше?
У нас больше нет желаний. Мы живем просто потому, что нужно. Нужно пойти на кладбище, нужно пойти в морг, нужно отвезти документы. Что будет дальше? Я не знаю. Я не хочу, чтобы такое [как с нашей семьей] случилось с кем-либо.
– Она была вашим единственным ребенком?
– Единственным. Она родилась 9 мая 2011 года. Я до сих пор помню тот день. Когда она родилась, я нес ее домой из роддома на руках, а не вез на машине. Я хотел отнести ее на руках, это было самое большое счастье в моей жизни. Я хотел, чтобы у меня была дочь.
– Как далеко было до дома?
– Два километра. Я нес ее на руках, никому ни разу не дал. Только дома положил на кровать. Это был лучший момент в моей жизни.
– Как ваша супруга сейчас справляется?
– Она в ужасном состоянии. Завтра похороны, и когда она узнает, что гроб не будет открыт, потому что лицо не восстановить... Не знаю, как жена это выдержит. Сейчас она на успокоительных. Она постоянно смотрит фотографии дочери.
– Что произошло в день смерти вашей дочери?
– Мы занимались подвозом продовольствия в те районы Чугуева, которые не снабжаются. (Чугуев – небольшой город в 30 км к юго-востоку от Харькова. Долгое время был последним городом на этом направлении, находящимся под контролем Украины, вплоть до Изюмского контрнаступления – прим. Я.П.).
По сути, мы возили продукцию за деньги на топливо. В тот день Ирина, моя жена, попросила меня помочь ей с покупками. Мы купили то, что нам было нужно, и она поехала на окраину города, чтобы отвезти все, а я побежал домой. Началась бомбежка.
Я позвонил дочке: Настенька, милая, пожалуйста, иди в убежище. Она ответила, что хорошо, папа. В следующий момент наступила тишина. В телефоне была полная тишина, проходили секунды. Я пытался перезвонить, но связи не было. Позвонил знакомому, который работает по соседству. Я попросил его сбегать к нам и отвести мою дочь в убежище. Минуты через три он мне перезвонил и сказал, чтобы я вызывал скорую и бежал туда сам – дома у меня больше нет.
Позвонил жене, она сразу подъехала. Супруга держала ребенка на руках, пока не приехала скорая помощь. Настя успокаивала ее: «Все будет хорошо, мама, я жива! Я так сильно тебя люблю!» Супруга обняла и поцеловала ее.
Ее привезли в больницу живой, но когда положили на операционный стол, оказалось, что у нее очень сильно повреждены внутренние органы. Она умерла от потери крови (Андрей все рассказывает сквозь слезы – прим. Я.П.).
Мы ехали за машиной скорой помощи. В голове была единственная мысль: самое главное, что она жива. Все остальное – были ли у нее пальцы на руках и ногах – не имело значения. Главное, чтобы осталась в живых. Но… но ее не удалось спасти…
– Соседи сказали, что вы постоянно не жили в доме, где произошла трагедия?
– Это был наш дом, но мы там не жили постоянно (семья живет в квартире в Харькове – прим. Я.П.). Когда началась война, у нас стало много свободного времени (работы не было – прим. Я.П.), и мы все время были там. Позже цех, в котором мы работаем, восстановили, и мы снова стали ездить на работу в город (Андрей работает на швейной фабрике вместе с женой – прим. Я.П.).
Три раза в неделю жена возила продукты в Чугуев – по вторникам, четвергам и субботам. В эти выходные мы решили, что в субботу возьмем и нашу дочь с собой. Мы взяли ее, потому что в последнее время редко бывали все вместе. Одна на работе, другой на работе, и все никак не могли собраться вместе. Мы взяли ее с собой, чтобы провести эти два дня вместе.
Погода была очень хорошая, светило солнце. Ракета попала в наш дом в 12:08. Это было в тот момент, когда я разговаривал с ней по телефону.
– Я правильно понял, что российская армия, видимо, целилась ракетой в нефтяную базу, находящуюся поблизости от вашего дома?
– Но ведь нефтяная база пустует. После первого обстрела ракетами (еще весной – прим. Я.П.) из нее было выкачано все топливо, чтобы она не представляла угрозы для города. Она пустовала. Они очень часто просто бомбят жилые дома. Были ли в Харькове в районе Северной Салтовки военные объекты? Никаких. Там жили простые люди, и вы знаете, как их бомбили.
– Какой девочкой была Настя?
– Как любая шестиклассница, она больше хотела играть, чем учиться. Она была очень доброй, очень любила животных. Дома у нее были кошка, щенок, шиншиллы, рыбки.
Она очень любила нас целовать и обнимать. Мы, бывало, уже ляжем спать, но она могла пойти в туалет, а потом по пути зайти в нашу комнату и сказать: «Папа, я хочу еще раз обнять тебя и пожелать спокойной ночи».
– Как вы будете жить, вы думаете об этом?
– Я не знаю. Мы обязаны жить дальше, чтобы память о ней жила как можно дольше. Люди читают о ней сейчас, сочувствуют. Они забудут это сочувствие, но нас никогда не оставит это знание.
Я знаю, что когда люди будут читать нашу историю, у некоторых выступят слезы, но они не будут плакать, потому что с ними этого не произошло. Но я не хочу, чтобы то, что случилось с нами, повторилось с какой-либо еще семьей.
– Что бы вы хотели сказать русскому офицеру, который отдал приказ выпустить ракету, убившую вашу дочь?
– Я даже не знаю. У меня нет слов. У меня самого родители русские. Сам я тоже русский, являющийся гражданином Украины, родившимся в Украине. Я всегда думал, что Россия – это хорошо, что Россия – это сила. Оказывается, это не так.
Я горжусь тем, что теперь я гражданин Украины. Мы с женой стараемся говорить по-украински. Я больше не хочу иметь ничего общего с этим [русским] народом.
Но этому офицеру… Сказать, что я готов оторвать ему руки и ноги? Это не вернет мне мою дочь. Когда я посмотрю ему в глаза, я думаю, что он сам все поймет.
– У вас есть родственники в России?
– Мой отец живет в России, там живет моя сестра. Общаюсь с сестрой, у нее две дочки. Они живут в Белгороде. Я перестал общаться с отцом примерно через пару недель после начала войны. Отец сказал мне потерпеть несколько дней, после этого все будет одной Россией, и мы поедем к нему в гости.
Однажды он еще раз позвонил и попросил показать [по видео] его первую супругу [которая живет в Харькове]. Она спросила его прямо, почему ты до сих пор там, и почему Путин не убит? Отец ответил оскорблениями и сказал, что Путин – лучший президент. После этого мы перестали общаться.
– По крайней мере, ваш отец знает, что русская ракета убила его внучку?
– Я ему уже написал и отправил фото, но в в телефоне указано, что он еще не прочитал сообщение. Я думаю, что-то изменится [в его отношении] после этого сообщения, но боюсь, что уже слишком поздно. Сестра знает, что у нас случилось.