Она не входит – вторгается на сцену. Обращается к кому-то в первом ряду, чтобы тот помог ей стянуть сапоги; судя по неподдельному смущению мужчины, он не «подсадной» сотрудник театра, а обычный зритель, вовлеченный актрисой в действие против его воли. В Конской мельнице идет спектакль Линнатеатра по сатирической комедии Юхана Смуула «Вдова полковника».
Век сатиры, как правило, недолог. Она умирает тогда, когда с жизненной сцены уходят осмеянные ей человеческие типы или явления. Бывают, правда, исключения – когда «Ювеналов бич» хлещет не по конкретным персонажам – или по обобщенным, но накрепко привязанным к своему времени – а по людским порокам как таковым.
Юхан Смуул в своей «Вдове полковника» высмеивал вполне определенные явления: то, что было принято называть «мещанством», самодовольство людей дремучих, по случайности, которые в тогдашнем социуме превратилась в закономерность, занявших высокие общественные позиции, и это – в чем они были уверены! – давало им право смотреть на всех прочих свысока и требовать: «раз мне положено – дайте!». Героиня пьесы была теткой нахрапистой, скандальной, невежественной и совершенно невыносимой. А ее монологи – очень смешным саморазоблачением. О чем Вдова полковника, разумеется, не подозревала.
Устарела ли пьеса за те почти 60 лет, которые прошли с момента ее первой постановки? Ответ на это дает спектакль Линнатеатра.
Драматург Урмас Леннук и режиссер Арго Аадли переработали оригинал, вложили в него непредусмотренный Смуулом и обогативший спектакль подтекст. Структура комедии решительно изменена. В оригинале – 12 персонажей, 8 из которых должны молча присутствовать за столом в доме Вдовы, один – Военная музыка, которая должна звучать в подходящие моменты, а двое, Автор и Ремарка, выражают позицию театра – на случай, если публика недопоймет пафос спектакля.
Театр оставил на сцене всего четыре действующих лица. Сама Вдова (Анне Реэманн) и трое мужчин, которые находятся то ли в реальности, то ли в воображении героини. Один из них – его играет Арго Аадли – существует как бы на границе двух миров: реального и виртуального; он одет то ли дворецким, то ли кельнером очень дорогого ресторана; из-под фирменной круглой шапочки ниспадают прямые седые волосы; этому персонажу лет… не решусь сказать сколько: так долго не живут! Двое других безусловно порождены фантазией героини: гвардеец неустановленного происхождения в роскошном мундире начала ХХ века (Ильмар Ару) и немолодой, дородный, явно призванный из запаса пехотинец Второй мировой войны в отсыревшей солдатской шинели и нахлобученной по самые брови каске (Рейн Юрна). «Дворецкому» дана всего одна реплика, но какая – она совершенно ошеломит героиню. Двое остальных действуют молча. Они появляются во тьме и исчезают в тьму; то вылезают из-под скатерти (это делает один только Ару), то выносят носилки – для Вдовы, которая убеждена, что тяжко больна, вот только «Врачи ничего не знают» и не могут поставить диагноз, который бы ее устроил.
Текст Смуула очень сильно сокращен, от себя же Урмас Леннук дописал самую малость. В частности, вставил в нескончаемый монолог Вдовы упоминание повести Юхана Лийва Vari (буквально: «Тень», в русском переводе повесть была напечатана под заглавием «Завеса»). Думаю, что зритель Линнатеатра в этот момент вспомнит, что сам Юхан Лийв (1864 – 1913), автор гениальных стихов и повестей, много лет страдал от неизлечимой душевной болезни – и герой Vari испытывает ту же муку, он существует в сумеречном мире, где действительность и грёзы переходят друг в друга, сливаются, и невозможно увидеть тонкую грань между ними.
В повести Лийва все очень серьезно, даже трагично. В комедии Смуула– все гротескно, издевательски смешно, почти что клоунада. Драматург буквально размазывал по стенке самовлюбленную и неумную вдову, которая была проклятием для всех: для семьи, для знакомых и больше всего – для врачей, имевших несчастье ее лечить. Двое из них «умерли от переутомления и от панического страха, что вдова вернется в больницу». Постановка Линнатеатра трагифарс, жанр очень сложный, и Анне Реэманн виртуозно проводит свою героиню сквозь многослойное сплетение «предлагаемых обстоятельств. В спектакле сохранена гротескная первооснова пьесы, в нем очень много смешного, но изредка наступают мгновения едва ли не мистических откровений.
В спектакле Линнатеатра очень много гротескного и просто смешного. Анне Реэманн играет Вдову с колоссальным чувством юмора, но смех – это только первый, верхний, слой образа. Под ним метания человека, утратившего связь с действительностью и напряженно пытающего отыскать связь с реальным миром. «Я мыслю – следовательно, я существую!» - говорил Декарт. «Я больна, врачи (которые, конечно, ничего не знают, но и среди них попадаются хорошие люди) поставят мне симпатичный диагноз, он свяжет меня с миром, который выходит за пределы моей гостиной, пусть для начала всего лишь в больничную палату, но таким образом подтвердится, что я существую, аз есмь», - так может думать Вдова – Анне Реэманн. Актриса не произносит ничего подобного, она своей игрой исчерпывающе дает понять, что происходит в душе ее героини.
Разница между оригиналом Смуула и вариациями на ее темы Леннука/Ааадли/ Реэманн в том, что в первом случае мы имеет дело с тем, что говорит и делает Вдова, а во-втором – почему она так поступает. У Смуула внутренний мир «оголтелой мещанки» (терминология той эпохи) – мелкое болотце, где копошатся какие-то пиявки. Постановка Линнатеатра пристально вглядывается во внутренний мир Вдовы и обнаруживает в нем глубину и драматизм.
Стол накрыт для большой компании, но к Вдове приходят только Дворецкий и два воображаемых военных, которых, разумеется, за сто не пригласишь. Пустота за столом – сигнал о том, что для Вдовы он подсознательно становится порталом, через него сообщаются между собой два мира, в которых одновременно проживает свою жизнь героиня. Вдова лихорадочно ищет, кому излить душу; когда одиночество становится невыносимым, приходится приглашать в собеседники зал. Монологи ее – беседа с самой собой и – изредка – с публикой.
Тут есть одна хитрость: мы должны помнить, что общение с публикой через действие (когда зритель помогает ей разуться) и очень редко через слово - и монологи, в которых Вдова изливает свои горечи, имеют разную природу. Когда героиня говорит сама с собой, то, что мы слышим ее речь – театральная условность. Она не перед нами раскрывает самое сокровенное, а перед собой. Отсюда - предельная степень искренности. Вдова не притворяется и ничего не скрывает, она откровенна так, как можно быть откровенной только наедине с собой.
«Вы можете все! Вы можете морить человека голодом, можете отнять у него последнюю радость – еду. Даму солидных лет, не обращая внимания на е положение в обществе, вы заставляете издеваться над собственным телом… Женщину солидного, пышного сложения вы можете назвать тучной, можете запретить человеку горчицу, перец, жареное мясо, копченую рыбу, можете лишить взрослого человека рюмки водки перед обедом и посадить его на заячью диету: на морковь и капусту…», - продолжает Вдова доругиваться с воображаемым доктором, и тут же ее мечты об обильной жратве материализуются: Дворецкий несет всевозможные деликатесы.
Анне Реэманн не старается как-то приукрасить свою героиню, сделать ее, что ли, симпатичнее. Нет, Вдова категорична, вульгарна, безвкусна. В этом нет сомнения. Время от времени она переодевается, платья – одно чудовищнее другого, но себе она ужасно нравится, вертится перед зеркалом, красуется. Вот только для кого? Полковник (которого она по-настоящему любила, в этом актриса не позволяет нм усомниться) давно умер, других мужчин в ее жизни не было (и этому мы тоже верим), весь круг общения сократился до врачей, которых она изводит, правда, не по злобе, а потому, что хочет услышать от них что-то, что придаст хоть какой-то смысл ее существованию, выделит из массы, даст убедиться в своей уникальности. «Во мне еще столько неоткрытых болезней – прямо как алмазов в Якутии», - говорит она с гордостью.
Между зрительским отношением к сценическому образу и к артисту, воплотившему этот образ, всегда есть определенная дистанция. Когда речь идет об отрицательных персонажах, дистанция особенно велика. «Как здорово актер Q сыграл этого негодяя Y, – восклицает зритель, – и каким омерзительным вышел у него этот самый Y!». Восхищение отдано актеру, презрение и ненависть – персонажу. Смуул задумывал образ Вдовы таким, чтобы ничего, кроме возмущения и презрения он не вызывал. В постановке Линнатеатра все гораздо сложнее. Мы, конечно, проникнуться настоящей симпатией к Вдове не можем – ни Реэманн, ни Аадли этого не требуют от нас. Но мы можем понять ее драму. Драму человека, лучшие дни которого давно минули, наступило одиночество; живых людей вокруг не осталось, одни только призрачные образы, всплывающие из прошлого или из воображения. Да еще врачи, от которых невозможно добиться того, чтобы они сказали: «Да, мадам, вы действительно больны, сейчас мы выдадим вам полдюжины диагнозов». Оказали бы уважение.
Световое решение постановки – время от времени сцена погружается во мрак, и тогда появляются воображаемые военные и звучит марш – подчеркивает сумеречность того мира, который устроила вокруг себя Вдова. А точно рассчитанная эмоциональная партитура спектакля позволят увидеть в героине не только взбалмошность, самовлюбленность и назойливость, но и страдание. И – сострадать ей. Не так уж часто: блестяще ведущая развитие образа Анне Реэманн нам этого не позволит, чуть мы начнем переходить на сторону ее героини, актриса найдет, как окатить нас холодной водой из ушата. Но в образе Вдовы есть и немного – совсем немного – лирического начала. Оно заявляет о себе в воспоминаниях о покойном муже: «вдруг душа у меня расцветает, и такое во мне беспокойство, такие во мне страсти, такое во мне странное томление, будто я опять молодая девушка и мне хочется не то селедочки, не то пирожного! А сон все не идет, и полковник почему-то вспоминается. Полковник… Сколько у него было такта по отношению ко мне».
Здесь героиня почти счастлива. Даже когда вспоминает, как рассердился полковник, когда она попросила привести пушку, чтобы застрелить кошку, которая повадилась таскать из погреба рыбу. Полковник возмутился, наорал на жену, они поругались, – но с какой нежностью вспоминает Вдова этот случай. Милые бранятся – только тешатся.
…Доведя врачей до белого каления, Вдова наконец-то добивается двух впечатляющих диагнозов. На латыни. Первый nihilissimus acutus (ничто в острой форме), второй logorrhea gradus gravis (вот тут-то Дворецкий заговорил и объяснил Вдове, что это – словесный понос в самом тяжелом его проявлении). Болезнь, мучительная не для того, кто ею болеет, а для тех, кому ее демонстрируют. Диагноз такого рода ставят обычно врачи, доведенные до отчаяния, и уж тогда он всегда точен.
После такого «диагноза» остается только промолчать.
Анне Реэманн в течении всех ста минут, которые длился спектакль, великолепно демонстрировала, как протекала эта болезнь у ее героини, заставляя смеяться и в то же время оставляя в зрительском восприятии местечко для понимания, что довело Вдову полковника до жизни такой. И немножко – для сострадания.