/nginx/o/2022/09/30/14866891t1h37a7.jpg)
Два года подряд, в самый разгар летней жары, на таллиннском пляже Штромка внезапно запрещали купаться. В первый раз там вроде бы нашли какую-то вредоносную кишечную палочку, а во второй – нефть. И это был тот редкий момент, когда факт обнаружения нефти в стране никого не обрадовал.
С палочкой боролись интересно: для начала объявили виновниками всех зол лошадей и собак и запретили им купаться в специально отведенном для этого месте, а потом начали разбираться.
И в итоге пришли к выводу, что Пыхья-Таллинну пакостил сопредельный район Хааберсти, сливавший что-то сомнительное в Мустйыги, которая на самом деле ручей. Ручья этого и в бинокль не разглядишь – а вот поди ж ты. Наименование «Черная речка» культурному человеку всегда подозрительно, а тут оно себя оправдало в прямом смысле. Виновным поставили на вид и выдохнули с облегчением.
А в этом году, когда уже начали ждать прихода сине-зеленых водорослей, вместо них явились нефть и мазут. Купания запретили снова. Правда, народ на эти запреты чихал и меж мазутных пятен умело лавировал, но всё же. Версии появления нефтепродуктов множились, но общественное мнение склонялось к тому, что… Но нет, я говорить об этом не хочу, потому что кому охота бодаться с крупными промышленными предприятиями?
Ну а потом наступила осень и всем стало не до того – и тут как гром среди ясного неба: старейшина района Мануэла Пихлап сообщила, что на основании результатов исследования можно предположить, что причиной загрязнения является старый трубопровод, в который десятки лет назад попала грязь из котельных, работавших на жидком топливе. Но и это еще не всё. Оказалось, что заброшенная труба, идущая от продолжения улицы Пухангу, доходит до самой береговой линии. Вот.
Какой сюрприз! Ну кто бы мог подумать! Это явно потянуло бы на открытие века, если бы окаянная труба, бетонная и здоровенная в диаметре, не радовала взоры и тела окружающих и в те годы, когда уже не функционировала. Когда 20 с лишним лет назад наша семья после недолгих поисков местечка, в котором городская среда гармонично сливается с природой, перебралась на Штромку, я эту трубу для себя тут же открыла.
Она высовывалась из песка как минимум наполовину, на ней дрались чайки и вороны, по ней бегали дети, на ней делали надписи подростки, взрослые загорающие использовали ее в качестве спинки дивана, в ее тени (да, она отбрасывала тень!) зарывали пиво… И в конце концов это было просто красиво – ничуть не хуже рыбов и свиной головы. Природа с трубой тоже играла: иногда заносила ее песком, иногда обнажала чуть меньше, чем полностью, труба то уходила в море, то обрывалась на берегу… Если бы я знала, чем это обернется, я бы вела дневник поведения трубы как части нашей экосистемы, но я не знала. И никто не знал. Ни один старейшина.
Если же говорить о многочисленных старейшинах, то они эту трубу скорее всего даже не видели: у них свои пляжи есть. Хотя нет, был один, который точно (но это не точно) должен был видеть, и имя ему – Раймонд Кальюлайд. Потому что именно он несколько лет назад проводил грандиозную реконструкцию Штромки. Ну не бывает же так, что человек реконструирует то, чего в глаза не видел. Или бывает? Реконструкция проходила с небывалым шумом, в том числе и информационным. Нагнали экскаваторов и журналистов, всё перерыли, каждый чих осветили, а народу сказали: ждите.
И народ дождался, и народ пришел, и начал искать десять отличий. Сразу предупреждаю: я не говорю о детских площадках на променаде или лесной аллее, я говорю именно о территории от «продолжения улицы Пухангу» до пресловутого белого домика. Там тоже усиленно копали и реконструировали, улучшали и разворачивали лицом к народу. Отличия обнаружились не сразу, и было их ровно два: новые кабинки для переодевания собственно на пляже и слегка измененный ландшафт уже за парапетом, левее от места произрастания трубы.
Тогда я не выдержала и обратилась с вопросом в пресс-службу управы: а что вы там сделали-то, кроме того, что мои любимые ступеньки разломали? «Ка-ак? – впала в шок пресс-служба. – А скамейки?» – «Какие скамейки?» – не поняла я. И получила ответ, что по многочисленным просьбам пенсионеров там то ли обновили, то ли заменили скамейки. То есть были неудобные, а стали удобными – хоть живи на них. Ну и число их значительно увеличилось. И пенсионеры душевно благодарят.
Я пошла разглядывать скамейки. Не знаю, наверное, я невнимательная, но разницы не обнаружила. Присела на одну, другую… Может, из-за того, что я еще не пенсионерка и моя пятая точка не приобрела нужной степени чувствительности, разницы не почувствовала и она. Стало ли скамеек больше? На этом участке – точно, и точно, что как минимум на одну, зато другие вроде бы переместили. Но раз пенсионеры благодарят, значит, я не права, да и вообще кто сказал, что перемены должны бросаться в глаза? Зарыли разрытое – и на том спасибо. Но вернемся к трубе.
Так вот, труба. С ней точно что-то стало не так – и вроде бы она даже исчезла. Вроде бы даже тогда. Я эту перемену заметила не сразу, и потом мы с подругой долго бранились: когда исчезла, насовсем ли – и благодаря чьему вмешательству. А может, просто надоели мы ей, и она ушла в свободное плаванье. Или, как бы резвяся и играя, уползла по земле. Потом, врать не буду, я за этим местом не следила, потому как оно проходное и для загорания неудобное, да и последние два года не тянуло меня к морю, в котором нельзя купаться.
А море наше то отступало, то наступало, и пески наши то смывались, то наносились. И люди по пляжу туда-сюда шныряли, и дети бегали, и чайки кричали, и много чего еще происходило, и забыла я об этой трубе, а когда вспоминала – вставала она перед моими глазами как живая. И не напрасно: мы ее не видели, а она была. И, как оказалось теперь, цитирую: «Загрязнение нефтепродуктами пляжа Штромки существует как в почве под водой, так и на самом песчаном пляже. Находящееся под песком нефтяное загрязнение оставалось незамеченным годами, но, вероятно, из-за того, что море смыло с источника загрязнения песок, в воду стали просачиваться остатки нефтепродуктов».
Я не поленилась и сегодня утром сбегала туда посмотреть. Нет трубы! Но по-прежнему есть. Потому что, как нам сказали, работы по ликвидации следует проводить при низком уровне воды, когда загрязненная территория окажется на суше, или же зимой, когда морская вода промерзнет до дна.
Пыхья-Таллинну со старейшинами везло с переменным успехом. Наибольшего прорыва удалось добиться Вилье тогда еще Саависаар (как поговаривают, именно потому, что в ее времена район на удивление хорошо финансировался). Но даже Вилья, которая – как она рассказывала мне в интервью – каждый вечер после работы подъезжала к Парку живых и мертвых проверить, горят ли фонари, не обратила на тогда еще всем очевидную трубу никакого внимания. А тот, кто обратил, последовал народной мудрости «с глаз долой – из сердца вон». И в землю закопал, но надпись не писал. Если же речь идет не об этой трубе, а о какой-то еще, нам неведомой, то слов нет вообще.
Такие решения по наведению красоты и уюта напоминают женщину, надевающую серьги с бриллиантами, но забывающую вымыть перед этим шею. И примерам такого «сделать себе красиво» нет числа: то жильцы условного КТ заложат дорогим кафелем доступ к трубам, а потом отказываются их менять, хотя вода уже хлещет по потолку, то отреставрируют на все ремонтные деньги слегка облезшую дверь в подъезд, в то время, когда у них в прямом смысле выпадают балконы… И ладно, когда так поступают простые смертные, но когда чиновники… А суслики никуда не уходят, они, что характерно, сидят по норам и ждут своего часа.