Интервью ⟩ Александр Кынев: присоединением территорий Украины Россия сжигает мосты

Владимир Путин кричит на людей на Красной площади, сообщая об аннексии четырех областей Украины. 30 сентября 2022 года, Москва, Россия. Фото: AFP / Scanpix

Включение в состав РФ четырех новых территорий Украины не помешает Киеву освобождать свои земли. В свою очередь, Кремль осознает, что применение ядерного оружия станет концом его власти. Кроме того, россияне не понимают смысла оккупации, как это было с Крымом в 2014 году. Об этом Rus.Postimees рассказал независимый российский политолог Александр Кынев.

Это интервью было сделано в воскресенье, 2 октября 2022 года, спустя два дня после того, как Путин подписал «договоры» о включении оккупированных территорий Украины в состав РФ и прокричал об этом на Красной площади. Ранее газетная версия с таким же заголовоком вышла в печатном еженедельнике от команды Rus.Postimees. Через два дня был взорван Крымский мост.

Политолог Александр Кынев рассказал Rus.Postimees, что исторически протестом населения России на безумие власти был и остается побег. Фото: из личного архива Александра Кынева

– Александр, вы редкий аналитик российской политической реальности, который остается в России. Вам не страшно, что вас могут мобилизовать, или наказать за вашу работу?

– Насчет мобилизации – не страшно. Не подпадаю ни по каким критериям. Что касается политических рисков. Да, они неизбежны. Но я к этому отношусь, как к профессиональной вредности. Во всяком случае, я считаю, что строить жизнь, поддаваясь панике – последнее, чем стоит заниматься. К сожалению, сегодня нет хороших вариантов. В Европе, в том числе в Эстонии, активно существуют антироссийские настроения против любых жителей России. Нам прямо говорят, что нас никто не ждет. Дальше нужно у европейцев спросить, почему сегодня люди, у которых отличная от властей точка зрения, не имеют возможности покинуть Россию. Те люди, которые сегодня уезжают из РФ, в основном делятся на три группы. Первая – люди довольно состоятельные. Те, у кого есть либо недвижимость в Европе, либо родственники, либо много денег, чтобы достаточно просто решить возникающие проблемы. Поэтому в принципе для них отъезд сегодня является скорее психологической проблемой. Вторая группа – это те, кому нечего терять. В основном, это люди очень молодые. Мой опыт общения за последние девять месяцев, а я много путешествовал, был во многих странах, куда сейчас активно едут из России, показал, что львиная доля этих мигрантов – молодые люди 20-30 лет. Когда ты молод, когда у тебя за спиной ничего нет, тебе все равно, где начинать жизнь заново. В этом смысле у них руки развязаны. А вот люди, у которых нет финансов, кому за 40, у кого карьера, работа, обязательства, всевозможные общественные функции, которые нельзя игнорировать, родственники и так далее, конечно же, оказываются в локальной катастрофе. Мало кто из тех, кому за 40, готовы начинать жить в чужой стране, чужом обществе, часто не зная языка, не имея работы и денег. Человек за 50 не будет жить в шелтере на койке, а отличие от парня, которому 19. Из этой группы уезжают именно те, у кого ситуация безвыходная. Те, кто этого не хочет, но для кого есть риски. Либо это люди, которые уже являются жертвами преследований, когда их уже арестовывали, есть уголовные дела. То есть, есть угроза безопасности. И эта третья группа людей – люди, которым есть, что терять, но они уезжают по причине безопасности. Именно в этой группе журналисты, общественники, преподаватели. Конечно, у них все, что они делают, связано с Россией. Для них отъезд очень некомфортен. Я человек из третьей группы. Но я не уезжаю, пока можно не уезжать. Если уезжать, то я не понимаю, зачем, куда и на что.

– Насколько справедливо ощущение, что присоединение новых украинских земель к России не вызвало того восторга и радости, какое вызвало присоединение Крыма восемь лет назад?

– По-моему, оно вообще никаких эмоций не вызвало. Это такая потешная история. Любили всегда в России развлекать бояр. Строить какие-нибудь ледовые дворцы во времена Анны Иоановны. Потемкинские деревни во время путешествий императрицы. Чем-то позабавить государя. И эти референдумы скорее напоминают вот такую забаву. А большинству людей это абсолютно безразлично. На мой взгляд, вообще вся эта история носит сугубо психологические внутриэлитные причины. Никакого понимания, зачем все это было нужно с самого начала, ни у кого так и нет. Мы постоянно слышим мутные пропагандистские речи от чиновников. Но никаких разговоров на эту тему в обществе нет в принципе. Единственный разговор, который можно услышать в любом месте, где бы ты ни находился в России: «когда же это закончится?» Люди это воспринимают как традиционное самодурство власти. Люди в России привыкли, что они не могут влиять на власть. Такова традиция. Вот есть барин-самодур. Надо это просто перетерпеть. И с весны люди ждут, когда же власть наиграется, и все закончится. И к этому относились точно так же до тех пор, пока не стали лезть в личную жизнь граждан с этой самой мобилизацией. Никакого объяснения и понимания, зачем это все нужно, власть так и не предъявила. Все эти рассказы, что когда то давным-давно, кто-то что-то не то нарисовал на карте, вообще не интересуют никого.

И, кстати, в этом есть большая разница с Крымом. Потому что Крым, в отличие от данных областей восточной Украины, все-таки был элементом национальной российской мифологии. Хочу обратить внимание на элементарную статистику. Многие этого не знают, особенно за пределами страны. Перепись населения в Украине в 2001 году показала, что Крым – русский регион. Там не было украинцев. Они там этнически не жили. Последняя перепись – 53% русские. Севастополь – более 70%. Во всех остальных областях Украины, даже на Донбассе, украинцы были большинством. В Крыму так не было никогда. Там никогда особо не говорили по-украински. На всех выборах Крым всегда голосовал за всякие русские партии, не голосовал за общеукраинские партии. Всегда это была особая территория, которая по-большому счету не была интегрирована. Для русских это элемент национальной мифологии, начиная с того, что там отдыхали цари, потом там отдыхали советские вожди. Самый популярный курорт СССР. Там снимали кино, проводили музыкальные фестивали. Крым – часть русского мифа. Отсюда и отношение, как к чему-то сакральному, что вдруг после распада СССР оказалось в другой стране. Этот миф послужил основой того, что вся та затея с присоединением, хотя она была совершенно некорректной юридически, не сочеталась ни с какими международными стандартами, с точки зрения массового сознания была восстановление некой исторической справедливости. Поэтому общество это одобрило в 2014 году.

Про восточную Украины ничего этого сказать нельзя. Никакой частью национальной русской культуры она не является. У этих регионов репутация скорее бандитских и депрессивных. Донбасс у нас ассоциируется с бандитами и неработающими шахтами. Объяснить человеку в России, зачем надо присоединять какой-то бедный регион, про который нельзя сказать ничего хорошего, невозможно. Власть за все это время так этого сделать и не смогла. Все новости про Донбасс все эти годы носят ярко выраженный криминальный оттенок.

– Надо заметить, что ничего содержательного про это присоединение в речи Путина 30 сентября и не было. У вас хватило сил послушать это целиком?

– Я давно не слушаю речи Путина. Я их читаю.

– Кроме реплик про «родитель один» и «родитель два», ничего и не запомнилось…

– А потому что никто не может объяснить – зачем. Этого нет в риторике. Надо понимать простую вещь. Главная претензия, которая высказывается русским из Европы: «Почему вы не протестуете?» Но все страны разные.

– Тихий ужас как реакция российского общества на новые анексии – это признак того, что общество стало мудрее и теперь понимает глубину проблем, которые последуют, или просто подобные имперские инъекции тупо уже не работают?

– Они давно не работают. В России власть электорально не менялась никогда. У нас нет такой традиции. Власть всегда менялась путем переворотов, чрезвычайных событий. Либо это великая смута с полным крахом государства, либо дворцовые перевороты. И одна из причин этого заключается в том, что Россия – страна большая, и территория имеет значение. В маленькой стране типа той же Армении можно за сутки всю оппозицию свести в столицу, устроить гигантский митинг, смести власть. Украина тоже довольно небольшая в этом смысле страна. За сутки там можно добраться из конца в конец, собраться в Киеве, устроить Майдан. И так было неоднократно. В России же, где восемь часовых поясов, транспортная логистика такова, что по сути дела никто, кроме власти, не способен оперативно делать масштабные вещи. Кроме того, Россия всегда развивалась экстенсивно. И, если у человека был конфликт с государством, самым простым и безопасным для него было – убежать. Российская история – история постоянного бегства от государства. Бежали старообрядцы, когда была религиозная реформа. Бежали идеологические мигранты. И государство само их выселяло. Этого не было в других странах. В России же в основном было наказание через ссылку. Страна большая. С глаз долой, из сердца вон.

И исторический протест – это бегство от государства в леса, в поля, в Сибирь, за границу. Или саботаж. Делать втихаря что-то по-другому. Конечно, были и буйные, которые пытались протестовать открыто, начитавшись европейских книг, но их всегда было меньшинство. Люди всегда выбирают самый простой путь. И самый безопасный. Поскольку успешного опыта смены власти нет, а тот, что есть – чудовищен, типа Октябрьской революции, самое простое – побег, если есть проблемы.

– То есть веры в мудрость народа нет? Не поэтому нет восторга после камланий 30 сентября?

– Народ остался таким, каким он был. Люди воспринимают государство как неизбежное зло. Пытаются свои отношения с ним минимизировать. Обманывая его, насколько это возможно. Государство в России воспринимается как элемент насилия в первую очередь. Отношения с ним всегда строятся по принципу терпения. Ну, могли как-то уважительно относиться к государю, как к символу страны. Но к рядовому чиновнику россиянин никогда хорошо не относился. Я думаю, что вот эти элементы национальной психологии, культуры и истории надо понимать. Поэтому отношение к самодурству государства ровно такое, какое есть. До того момента, когда уж совсем невмоготу становится. Пока не приходят с ружьем за ребенком и говорят: «отдавай на войну».

– В чем тогда смысл присоединять территории, целостность которых невозможно гарантировать? ВСУ ведь продолжают наступать и возвращать себе свое, то, что Кремль назвал Россией.

– Я бы сказал, но поскольку я живу в России, я не буду.

– А если сказать аккуратно?

– Я думаю, что все причины этой войны находятся в сфере психологии. Психологии одного конкретного человека.

– То есть, чтобы анализировать эту ситуацию, нужно говорить не с политологами, а психиатрами?

– В общем, да…

– Внезапные и очевидно организованные в спешке процедуры по присоединению оккупированных территорий ускоряют окончание войны, или, наоборот, позволяют затянуть ситуацию с возможностью ее заморозки на неопределенное время?

– Думаю, что они никак не влияют ни на что. Это чистая буффонада. Это влияет исключительно на самоощущение нескольких человек, которые решили себе устроить вот такой праздник. Но на мой взгляд, это все делает урегулирование гораздо более сложным. Этими символическими решениями российские чиновники как бы сжигают мосты. «Мы уже решили, мы уже поменяли Конституцию, мы уже вписали эти регионы». И юридически обратно отменить это очень тяжело. Фактически режим говорит, что в нынешнем виде мы никогда на сделку не пойдем. В этом смысле ситуация становится более тупиковой. И когда в ответ Зеленский говорит, что переговоры Киев будет впредь вести только с другим президентом России, то по результату действительно так и получается.

– Становится ли после таких решения российская власть слабее?

– На слабость, или силу власти это не влияет вообще никак. На слабость российской власти влияют только две вещи. Первое – ситуация на фронтах. Второе – ситуация в экономике страны и то что касается рейтингов и отношения россиян к власти. Чиновники – тоже часть общества. Степень их лояльности прямо пропорциональна тому, как население относится к верховной власти. Если власть становится непопулярной, то среди чиновников начинается разброд и шатание. Чиновники – рациональны. Если они видят, что люди за первое лицо, то буянить не надо. Но если есть понимание, что царь уже не тот, тогда в свите начинаются бурления. Свите хочется стабильности. Может быть, приходит время сделать какую-то другую ставку. Всегда ослабление государя приводило к его смене. Поздний Хрущев. Поздний Горбачев. Был бы Горбачев популярен, Советский Союз бы не распался в 1991 году.

– А когда после слов Путина, что Запад взорвал «Северные потоки» секретарь совбеза РФ, экс-директор ФСБ Патрушев вдруг говорит, что у него нет доказательств причастности иностранцев к диверсиям, это такая подсказка, какой может быть та самая «другая ставка» свиты?

– Я конспирологию не буду комментировать категорически.

– Произошедшее в конце сентября – начале октября говорит о том, что военное положение в РФ и закрытие границ на выезд всем, а не только мужчинам по спискам военкомов – это неизбежный следующий шаг?

– Я считаю, что в этом нет никакого смысла. В том виде, в котором ситуация есть сейчас, для власти решаются все задачи, которые не могут быть решены в нынешних условиях. Закон о военном положении позволяет вводить военное положение в отдельных регионах. Страна большая. Учитывая, что общество и так взбудоражено, вводить военное положение – это публично признаваться, что военная операция потерпела крах. Власть на это не пойдет. Максимум, что возможно – введение военного положения в отдельных регионах. В приграничных, или тех же присоединенных. Что касается выезда из страны, тоже нет смысла закрывать его для всех. И так это все непопулярно. И так власть вынуждена постоянно оправдываться. Губернаторы изменяют свои постановления. Людям рассказывают, что вернут всех, кого неверно призвали. Военкомы записывают видео с извинениями. Власть пытается снизить градус недовольства, потому что он чудовищный. Социология показывает резкий рост общественной тревожности. Все последние опросы, даже официальных социологов, говорят о том, что около 70% людей испытывают шок и тревогу после объявленной мобилизации. Никакой поддержки нет.

Государственная служба социологии ФОМ зафиксировала резкий рост тревожности у россиян в конце сентября после объявления мобилизации. Фото: fom.ru

Люди терпели, пока им не сказали, что к ним придут за детьми, чтобы отправить их на войну. Военные комиссариаты проводят мобилизацию крайне чудовищным образом, когда в Москве посередине дня приходят в офисы военные патрули. Прямо на глазах десятков сотрудников уводят человека. Это вызывает у людей шок. И это делается демонстративно и грубо. Без всякого учета массовой психологии. Так делается, потому что так проще найти человека. Дома ты его можешь не застать. Поэтому стали ходить по предприятиям. Но у ситуации масса свидетелей. Вручение повестки одному человеку приводит к панике нескольких сотен свидетелей.

– А разве этот шок можно отыграть назад?

– Нельзя отыграть назад. Сколько бы я не общался сегодня, я не знаю ни одного человека, у кого знакомых или близких либо уже не призвали, либо люди не уехали.

– И как власть будет удерживать ситуацию в управляемом русле? Без ужесточения репрессий справятся?

– Репрессии не помогут. Репрессии возможны тогда, когда общество мобилизовано. Когда общество во что-то верит. Но когда есть массовое недовольство, репрессии невозможны. Любая попытка ужесточения репрессий делает ситуацию еще хуже.

– Но мы же видим, насколько бестолково действует российская власть в 2022 году. Исключить, что они попытаются запугать общество, разве нельзя?

– Я же вам говорю. В таких условиях любые репрессии невозможны. Когда люди воспринимают государство как зло и помогают друг другу избежать призыва в армию, уехать за границу, массово помогают, кто эти репрессии будет проводить, если это репрессии против общества? Репрессии могут быть, когда общество верит, что маленькое большинство является проблемой для чего-нибудь. Как было в Германии: во всем виноваты евреи. Или как было в России: во всем виноваты богатые. Тогда можно создать ненависть вокруг небольшой группы и устраивать охоту на ведьм.

А в условиях, когда врагом для граждан становится государство, как можно организовать репрессии, если все помогают друг другу от этого государства убежать? Есть какой-то корпоративный интерес у отдельных ведомств. Да, есть некоторое количество сотрудников там, которые солидаризируются с интересами своих корпораций. Но в целом мобилизация противоречит интересам кого угодно. Все живые люди. У всех есть братья и сестры. Никто не хочет, чтобы они погибли. При этом не понятно, за что.

– При этом мы видим, с какой готовностью и насколько безвольно люди из глубинки идут на войну…

– Это лишь часть людей. Это чистая манипуляция. В России 146 миллионов человек. Мужчин от 20-ти до 30-ти лет – около семи миллионов. От этой цифры даже полпроцента – это огромное число. Да, в России есть нищие регионы, где зарплата в 200 000 рублей в месяц – это их годовая зарплата. И таких людей мобилизовано достаточно много. Но мы же с вами говорим не про автобус с сорока мужчинами, которые радуются отправке на войну. Мы говорми о массовых настроениях в России, где живет 146 миллионов человек!

– Удивительный оптимизм для тех, кто смотрит на ситуацию со стороны.

– Это не оптимизм. Это констатация. Показывать один автобус и говорить: «смотрите, как русские радостно едут на войну», это чистая подтасовка и пропаганда. А можно вспомнить про очереди на границах на выезд после объявления мобилизации? Очереди из идущих пешком в Грузию мужчин? Других, кто стоял в этих очередях сутками с чемоданами, кошками и собаками?

– Вы сейчас в Узбекистане. По вашим наблюдениям, Средняя Азия скорее поддерживает Москву в его разборках с Украиной, или скорее осуждает?

– В кафешках, в офисах, где оформляются сим-карты, везде толпы русских. Жители Центральной Азии – очень общительные люди. Сразу спрашивают в лоб, откуда ты, кто ты, чего приехал. И я не встретил ни одной дискуссии про Украину. Все все понимают. Люди говорят исключительно о другом. Есть ли, где жить? Есть ли, где поспать? Никто не спорит про политику. Все общение носит сугубо гуманитарный характер. Все понимают, что это беда. И относятся к этому, как к беде. Люди проявляют свой гуманизм. На этом фоне, на мой взгляд, многие европейские политики вообще не о людях думают. Многие политики в ЕС заняты своими комплексами и фобиями. Я не вижу там в людях любви.

– Многие допускают, что ядерный шантаж Кремля – реальная опасность, что Запад в итоге согласится сбавить обороты в помощи Киеву. Что вы думаете об этом?

– Риски, конечно, существуют. Но есть понимание, что это последняя черта, за которой сохранить что бы то ни было при любом развитии событий дальше уже не получится. Это понимают все. Думаю, что власти это понимают тоже. Если задаться вопросом, что будет после того, если применят, то любой сценарий заканчивается сменой власти в стране. Любой.

– С учетом вашей реплики о том, что комментировать решения властей РФ лучше психиатрам, успокоенности после фразы, что применение ядерного оружия означает конец режима, не наступает…

– Давайте не мешать все в одну корзину. Одно дело, когда решения принимаются из комплексов, убеждений. И другое дело – выживание. Это не одно и то же. Люди, которые даже на чем-то очень сильно эмоционально сконцентрированы, скажем аккуратно, все равно свою личную жизнь ценят. А то, что российская политическая элита вполне гедонистическая, не вызывает никаких сомнений. Люди, которые любят комфорт, пышные мероприятия, обычно ценят свою жизнь. Это не монахи отшельники, которые ходят в рубище молиться.

– На ваш взгляд, это осознают те, кто помогают Киеву?

– Паника имеет место быть. Она видна невооруженным взглядом. Она есть и снаружи, и внутри. Посчитать процент паникеров я не смогу. Но западные политические элиты просчитывают разные варианты. 

– На западе многие искренне верят, что граждане России в силах повлиять на прекращение войны и избавление от правящих элит. Верят в то, что если закрыть въезд в ЕС, то россияне возьмутся за булыжники. Чего не понимают те, кто так полагает?

– Глупость. Удивительная глупость. Не понимаю, кто изначально придумал эту бредятину. Они путают Россию с Арменией. Россияне скорее уйдут в леса. Есть еще одна важная вещь, про которую никто не думает. Кто те люди, которых больше не пускают в Европу? Кто те люди, которые никогда в Европу не ездили? Есть исследовательская компания Russian Field. Она молодая, но очень хорошо показала себя по всем выборам последних лет в России. У них был опрос на тему отношения людей к спецоперации, в зависимости от обладания шенгенскими визами. На мой взгляд, ответы очевидны и без опроса. Об этом говорит электоральная география. Где у нас голосуют за оппозицию, а где за власть. Но это профессионально полученные цифры. Основная часть тех, кто имел шенгенские визы, те, кто ездил в Европу – это люди, которые против спецоперации. Это образованная часть общества. Вполне себе проевропейская.

Ядро тех, кто за Путина, кто за спецоперацию – это малообразованные люди. Часто возрастные. Живущие в провинции. Не то, что никогда не ездившие никуда, но даже не имевшие никогда заграничных паспортов. И запретом на въезд Европа наказала тех, кто все эти годы был ее союзником. Абсолютная глупость. Вместо того, чтобы им помогать, принимаются меры, которые на базовое ядро этой российской власти не влияют никак.

Российские силовики давно не имеют права выезда за границу. Голосующие за Путина советские пенсионеры тоже никуда не ездили. А образованные молодые горожане теперь оказались заложниками этого безобразия. И в результате они бегут в Центральную Азию. Миграция все равно продолжается. Но в другую сторону. Антигуманные безумные меры, ведь существует огромное количество смешанных семей. Масса людей живет в гражданских браках. Не говоря про то, что люди не могут продолжать образование. Те самые проевропейские люди. И у людей появляется ощущение, что их наказывают просто за то, что они русские. За то, что им довелось родиться на территории России.

И люди видят, что Запад, который декларирует защиту всех, вне зависимости от цвета кожи, религии, этнической принадлежности, добавляет в конце «запятая кроме русских». Именно так это работает. Послевкусие после того, что было сделано странами Балтии и Польшей, которые имели опыт жизни с Советским Союзом, будет иметь негативное влияние в будущем. Обида останется. Никуда не денется. Это будет память в людях, что, когда тебе было плохо, тебе нахамили и отказались помогать. Бросили один на один с государством, которое тебя преследует. С точки зрения обывателя получается, что когда вы убегаете от преступника, вас останавливают, требуя самостоятельно задержать того, кто за вами гонится. Это ни к какому гуманизму не имеет вообще никакого отношения. Почему сирийцамш, бегущим от Асада, помогать можно, а русским, бегущим из России, нельзя?

– Предыдущие травмы.

– То есть получается, что это не помощь Украине, а реализация своих комплексов. Когда отыгрываются на невинных людях. Это садизм. Это скорее затягивает окончание войны, потому что для части людей такая реакция Запада выглядит как оправдание действий Путина. Когда он много лет говорил, что Европа нас ненавидит, получается, что он говорил правду?

– Насколько эта реакция Европы была просчитана Кремлем?

– Российская власть много лет сознательно занималась троллингом, зная с гарантией, как будет реагировать Европа. Часто подзуживая с помощью агентов влияния, провоцируя именно такую реакцию, зная, что будут наказывать без разбора, зная, что будут идти по самому простому пути. По этим же лекалам несколько лет назад шла история с невозможностью получения россиянами американских виз. Начиналось с того, что Россия сократила количество работников американского посольства. Стало невозможно выдавать визы. Пропаганда сказала, что Америка не хочет выдавать визы русским, потому что они русские. Обыватель видит только конец истории. А конец – не выдают визы. Значит, что Америка плохая. Та же схема.

Последние 15-20 лет власть постоянно создавал препоны, чтобы ездили меньше. Постоянно провоцировала скандалы, чтобы портить отношение к русским. Постоянно вводились новые запреты для ученых, работников ВУЗов. Нужно было писать объяснения, чтобы куда-то уехать. Брать разрешения. Когда я работал в Высшей Школе Экономики, когда меня приглашали на международную конференцию, я просто был вынужден брать отпуск за свой счет, чтобы не было проблем у меня и декана. Власть строила железный занавес изнутри. Теперь не надо этим заниматься. Европа достроила его сама.

– Получается, что извне повлиять на приближение окончание войны нельзя? Только успехи на поле боя?

– Сегодня, фактически, да. Когда постоянно смешиваются понятия «Россия», «русские» и «Путин», это сильно помогает российской власти. Если бы были другие акценты извне в официальных заявлениях, о том, что мы поддерживаем российский народ в борьбе с авторитарным режимом, что мы понимаем, что власти в России ведут такую же борьбу внутри, какую они ведут снаружи, решения были бы теми же самыми, но другое их объяснение давало бы другой психологический фон внутри России.

– А зачем это Западу?

– Это влияет на отношение людей внутри России к власти. Если люди видят, что их никто не обвиняет, что снаружи понимают, что они сами жертвы тут, то союзников внутри страны было бы больше. А не шок от того, что и власть против нас, и мир против нас. Может быть, люди были бы смелее тогда. Но сегодня у образованных людей массовое представление, что они брошены всеми. Что им дальше не поможет никто.

– Все прежние войны мы слышали голоса жен и матерей погибших военных. Сейчас тотальная тишина, хотя цифры потерь очевидно высоки, как никогда ранее. Вы можете объяснить, почему женщины в России замолчали?

– Я не знаю, откуда у вас такие выводы. Наоборот, мы видим протесты женщин. Дагестан – сплошные женщины. Сейчас на фоне мобилизации рост именно женского протеста. Исторически же, женский электорат – пропутинский обычно. Женщины живут дольше, чем мужчины. Возрастной и провинциальный избиратель власти – женщины. Они не знают языков. Они смотрят сериалы. Они смотрят пропаганду. «Партия телевизора» с ностальгией по Советскому Союзу, то есть по молодости, на самом деле. Они основа политики в стили ностальжи.

– При какой ситуации легитимность включения новых территорий в состав РФ будет оспорена в России? Референдумы во время войны – это весьма суверенное ноу-хау.

– Никак не будет оспорена. Это лишь элемент новостного повода.

– Кремль не трогает русских стран Балтии, потому что ему сейчас просто не до того, или зонтик НАТО над этими территориями действительно лишает сторонников мира перспектив раскачивать лодку и здесь?

– Я думаю, что страхи стран Балтии, что они кому-то нужны, сильно преувеличены. Я понимаю зацикленность на Украине. Поскольку действительно значительная часть Украины была российская. Многое вошло в состав Украины во времена Советского Союза. Тот же Донбасс. Это является психологической частью неких комплексов со стороны части российский элиты сегодня. Но в отношении Прибалтики такого нет. Все понимают, что это страны с совершенно другой историей и культурой. Русские там не являются большинством. Россия – большая страна. Ее принято бояться. Маленькие страны возле Китая тоже боятся Китая. Маленькие всегда боятся больших соседей – чистая психология. Плюс все помнят, как в 1940 году СССР аннексировал Прибалтику. Эти земли не являются частью национальной русской мифологии. Нет тех факторов, которые были в связи с Крымом.

СПРАВКА:

Александр Кынев – кандидат политических наук, эксперт в области региональных политических процессов РФ и бывших стран СССР. Один из ведущих специалистов по выборам в РФ.

1975 – родился в Коми.

1990 – вышел из комсомола.

1997 – с отличием окончил МГУ имени Ломоносова. Уже в студенчестве работал политтехнологом.

2002 – кандидат наук по теме «Институт президента в странах Центральной и Восточной Европы. Сравнительный анализ».

1996-2000 – работал в партии «Яблоко» и в Госдуме РФ.

2000-2007 – эксперт Международного института гуманитарно-политических исследований (МИГПИ).

2006-2012 – глава аналитического отдела Ассоциации в защиту прав избирателей «Голос».

2012-2018 – координатор проекта мониторинга выборов «Комитета гражданских инициатив». С 2018 года сотрудничает с фондом Либеральная миссия.

2008–2010, 2012–2019 – доцент факультета прикладной политологии НИУ «Высшая школа экономики».