Елена Скульская ⟩ Пока молчат законы

Елена Скульская. Фото: Tairo Lutter/Postimees

В Петербурге, в Издательстве Ивана Лимбаха, вышла антология «Поэзия последнего времени. Хроника».

Читать ее и не расплакаться – невозможно. Потому что по сути – это подвиг, подвиг издателя, составителя, авторов. Хроника – самый страшный жанр не только минувшего, но и XXI века. Она начинается февральскими стихами этого года и обрывается на летних месяцах.

Стихи о войне написаны русскими поэтами из самых разных стран, включая, конечно, саму Россию. Написать стихи о войне для лирического поэта задача почти непосильная, потому что лирик пишет о себе, только о себе, своих собственных переживаниях, своих несчастных маленьких и больших неразделенных чувствах, о том, что случилось с ним. Война должна стать личным горем, личной бедой, чтобы превратиться в стихи. То есть поэт должен нарушить один из важнейших законов сохранности своей неповторимости, разделить чувства, которые волнуют всех. И при этом не стать публицистом, оратором, эстрадником.

Я оговорюсь сразу: в антологии есть достаточное количество стихов посредственных и вторичных, неумелых, подражательных; в антологию не вошли стихи целого ряда замечательных авторов – может быть, их не заметили, может быть, они побоялись или не захотели стать участниками, но оба эти обстоятельства не отменяют огромной исторической ценности многоголосого свидетельства «Поэзии последнего времени».

Последнее время – это Апокалипсис, остановка мира и света, собственно, отмена самого времени. Отмена жизни. Кончаются слова, исчерпываются метафоры, речь становится простой, как в пророчестве Пастернака: «Нельзя не впасть к концу, как в ересь, / В неслыханную простоту».

У Кати Капович:

Мы проросли в стране концлагерей,

тяжелых зон в железном частоколе,

испуганных отцов и матерей,

где ночью выли призраки от боли.

………………………………………….

Живи, и помни, и смотри назад,

и душу не продай за чечевицу.

И мы в стихи внесли весь этот ад,

чтобы былому вновь не повториться.

Но под косу ложится синева,

и, сами нынче призраки, мы шепчем,

чтоб не сойти с ума, слова, слова

на варварском своем, на человечьем.

У Лены Берсон:

Я родилась в стране (стол, ковер, кровать)

Лучше всего умеющей убивать.

Скольких она убила, им несть числа.

Танки входили в Прагу, а я росла.

 

Позже училась (по литературе два)

И не училась, если по существу.

Как все войны боялись, да ладно вам.

Харьков уже расстрелян, а я живу.

Нам, людям, ужасно нравится коверкать и переделывать цитаты великих себе в угоду. Цицерон сказал: Silent leges inter arma – «Молчат законы среди оружия». То есть во время войны нарушаются все законы человечности, попираются добро и милосердие, наступают зверства, жестокость и боль. Но нам приятнее произносить: «Когда говорят пушки, музы молчат», ссылаясь на того же Цицерона, хотя при нем пушек еще и не было. И война – это страшная муза, ей смотрят в лицо, как Горгоне, чей взгляд убивает. И тот, кто умирает под взглядом Горгоны, пишет именно так:

Сергей Плотов

Баба Катя молча глядит из окна в весну.

День проползёт и она отойдёт ко сну.

Детство у бабы Кати пришлось на войну.

Старость у бабы Кати пришлась на войну.

Между этими войнами и уложилась жизнь,

В которой есть место подвигам и слезам.

Баба Катя привыкла верить газетной лжи

И телевизору. И не верить своим глазам.

Баба Катя умеет жалеть, не умеет красть.

На балконе есть огурцы. В холодильнике суп.

Бабу Катю пугает любой, кто имеет власть —

Участковый, злая кассирша, сантехник Юсуп…

Баба Катя трудилась, не покладая рук.

Гордилась страной. Была хорошей женой.

На стенке фото. На фото сынок и внук.

И снова война. И нету судьбы иной.

Вадим Жук «О живописи»

А что творится на родимых

Просторах брошенной земли

Увидишь у Иеронима,

Да у забавника Дали.

Чтоб веселее было вешаться

В панельной неживой ночи

На Мунка погляди норвежца,

И в унисон с ним покричи.

Транзитом через Бологое,

Где разум спит века подряд,

Чудовища Франциска Гойи

В прозрачном воздухе парят

И еще нам нравится повторять, что, мол, красота спасет мир. На самом деле, это сказал не Достоевский и даже не его князь Мышкин, это пересказывают слова Мышкина, передразнивая его, перефразируя его, другие персонажи. И словно им вослед несется:

Аля Хайтлина «Сто тридцать шестой день: рифмы»

Сама себя огорошила,

Проверила – ну и ну,

Как много всего хорошего

Рифмуется на войну.

Весна – и в ней одуванчики,

Волна – и в ней серебро,

Монетка в пустом карманчике,

Вставшая на ребро

Оказывается, мир не только равнодушен, оказывается, наши сердца, наши чувства, наша боль – разделяют и другие люди. Нет, не погибла ни культура, ни цивилизация, потому что я сейчас читаю:

Ольга Аникина

но от имени моего

начинают обстрел Днепра,

и от имени моего

бьют по Киеву в пять утра.

Там, где взрывом асфальт изрыт,

как положено на войне –

каждый встречный сейчас горит

черной ненавистью ко мне.

 

В черной ненависти дрожит

под сирены утренний вой –

и куда мне теперь, скажи,

деться с этой передовой?

 

И за ужас каждого дня,

и за каждый ночной налёт,

сколько раз он встретит меня –

столько раз меня и убьет.

Это отсылка к стихотворению Константина Симонова, писавшего в 1942 году: «Сколько раз увидишь его, / Столько раз его и убей!»

Я помню, с каким волнением читала в ранней юности антологию «Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне»; сколько было прекрасных стихов, сколько поэтов, погибших на взлете. И вот новая антология о войне, войне совсем другой. Но русская поэзия и сейчас отстаивает свое право говорить правду, какой бы страшной и ранящей она ни была. И русские поэты крошечного земного шарика протягивают друг другу свои строки.

Татьяна Вольтская «Разговоры»

Он говорит – ты знаешь, у нас тут, по ходу, ад.

Она говорит – да что ты? Он говорит – подряд

Военных и мирных валим. Она говорит – да ну!

Он говорит – по ходу зашли тут в хату одну,

Нашёл пять тысяч зеленых – а хата уже горит.

Она говорит – ни фига се, теперь закроем кредит.

Он говорит – расстреляли троих, завели в кусты.

Она говорит – не голодный? Хватает хоть вам еды?

Он – да нет, не особо. Она – совсем отощал?

Насилуй там украинок, мне только не сообщай.

Очень просто думать о людях плохо. Гораздо труднее восхищаться теми, кто не посрамил русскую культуру соглашательством со злом. Составитель и автор предисловия Юрий Левинг утверждает: ««Поэзия последнего времени» – не политический манифест и не идеологическая платформа. Данное собрание текстов можно сравнить с рентгеновским снимком, отражающим сложное состояние современной русской словесности – ее растерянность, смятение, глубокий шок.

В антологии более ста авторов. Разнообразны как география их проживания – Россия, Украина, Америка, Европа, Ближний и дальний Восток, так и возрастной диапазон: от 1947 до 1997 годов рождения».

Подумайте, более ста авторов, 624 страницы.

Юлий Гуголев пишет:

И главное, черемуха кругом,

цветёт боярышник, сирень кипит кромешней,

а ты выходишь этому врагом,

не зная сам, ты – внутренний иль внешний.

В антологии есть мои приятели, друзья, знакомые, есть поэты, которых я никогда не читала, есть эстонский поэт – мой товарищ, которого знают все, как минимум, в нашей стране – Игорь Котюх:

не надо брать в полон мой язык

я хочу называть вещи своими именами

белое – белым

черное – черным

я не хочу называть белое неточным синонимом

или черное – абстрактной заменой из нескольких слов

не надо брать в полон мой язык

Я, яростная противница всяческого пафоса, лозунгов, победных выкриков и пораженческих слез, нарушая все эти свои принципы, возвышаю голос и повторяю: эта антология – подвиг, который войдет в Историю.