/nginx/o/2020/12/01/13506399t1h3293.jpg)
Школы с русским языком преподавания играют в Эстонии роль фабрик по воспроизводству сегрегации, потому что предлагающееся в них образование оставляет учеников неподготовленными к поступлению в эстонские вузы и неконкурентоспособными на рынке труда. Эффективно защитить русскоязычных молодых людей от такой незавидной доли может лишь общегосударственный переход на школьное образование на эстонском языке, пишет — опираясь на свой личный школьный опыт — гражданский журналист Владислав Велижанин.
Полноценная реформа школьного образования в нашей стране должна была начаться практически сразу после восстановления независимости, но этого не произошло. В результате получилось, что дети Эстонии до сих пор ходят в школы, сегрегированные по языковому — и даже, по сути, этническому — признаку. Подобная практика стала нормой, к примеру, для Боснии и Герцеговины, но в образ «прекрасной Эстонии будущего» создание и поддержка существования «общества в обществе» никак не вписывается.
Правительства и политики недавнего прошлого оказали мне и моим русскоязычным сверстникам медвежью услугу. Под тихое одобрение ультраконсервативных эстонских родителей детям из русскоязычных семей создали такие условия, чтобы они пошли по пути наименьшего сопротивления, получая вроде бы как эстонское образование в школе со стопроцентным преподаванием на русском языке. В тот день, когда я отправился «в первый раз в первый класс», я, разумеется, не мог осознать, что «русская школа Эстонии», предлагая занятия на родном для меня, а оттого простом и понятном русском языке, тем самым оставит меня неподготовленным к дальнейшей самостоятельной жизни за пределами школьных стен.
Как в начальных классах, так и потом, у меня не было какого-то сильного чувства национального или культурного самоопределения, требовавшего учиться именно на русском языке. Единственным аргументом в пользу такой формы получения знаний служило то, что так было проще, и сегрегированная русская школа помогала избежать стресса от столкновения с более многообразным (читай: незнакомым) миром. А кому хочется лишний раз напрягаться!
Разумеется, в условиях культурной изоляции в русской школе пышно расцветали стереотипы, что те, другие — какие-то не такие, а нас, мол, притесняют. В поддержку последнего тезиса можно было услышать и такой довод, как «Алешеньку нашего снесли!», но, справедливости ради, нужно признать, что в целом в русской школе преобладало все же скорее ощущение безразличия: мы тут сами по себе, остальной мир крутится где-то далеко от нас и нас особо не касается.
Тем не менее, даже оберегаемым от «культурного шока» ученикам таллиннских школ с русским языком преподавания иногда доводилось сталкиваться с «большим миром». Я сам постоянно оказывался в разных детских спортивных секциях, которые тоже почти всегда были разделены на «русские» и «эстонские», и мне довелось побывать в обоих типах коллективов.
Такое частичное погружение не помогло мне найти эстоноговорящих друзей, но зато заставило задуматься, что есть такие интересные занятия вне школы, которые становятся доступны, только если приложить со своей стороны хоть немного усилий для реального общения на другом языке (с изучением этого языка в русской школе такое общение имеет мало общего). Я занимался хоккеем и, кстати, тогда же обратил внимание на то, что с приезжавшими сюда на турниры из России соперниками меня кроме языка почти ничего не связывало. Разница в менталитете между «эстонскими русскими» и россиянами с тех пор подтверждалась для меня на разных примерах неоднократно.
Даже получая школьное образование на русском, я все-таки с каждым годом отчетливее осознавал, что несмотря на сегрегированность и убеждения некоторых учителей старой закалки, в Эстонии нет никакого этнического конфликта, который оправдывал бы создание отдельной школы для детей из русскоязычных семей. На уроках истории, например, мне повезло ознакомиться с очень критической оценкой Советского Союза, хотя подозреваю, что в других школах все с этим могло обстоять и по-другому.
Однако к моменту завершения основной школы у меня практически уже сложилось убеждение, что я такой же гражданин Эстонии, как и мои эстоноязычные сверстники. Я стал задавать себе вопрос, почему меня от них сначала мягко, а потом более решительно отгородили сложившемся языковым барьером? Все чаще задумываясь над этим, я в какой-то момент сказал себе: «Я оказался в не очень хорошем положении, мне не хватает знаний и контактов. В моих интересах интегрироваться».
В девятом классе на уроке обществоведения учительница сообщила нам, что где-то за пределами школы проводится конкурс эссе на русском языке о будущем Эстонии. Особо не задумываясь, я отправил свою работу по указанному адресу электронной почты. Приз я не получил, зато меня пригласили на церемонию награждения других финалистов. Это было, вероятно, первое в моей жизни выбранное мною самим для посещения общественное мероприятие, где я услышал живую эстонскую речь. Вскоре я получил приглашение на какую-то следующую панельную дискуссию, а там и билет в летний лагерь в Нелиярве, и так далее.
Обнаружив таким образом для себя новые пространства за пределами школы и дома, я отчетливо осознал, что мне нужно не прятаться от эстонского общества в русской школе, а, напротив, открыться новизне и неизвестности. Не было ничего страшного в том, что я не все сразу понимал, потому что только за пределами зоны комфорта можно научиться чему-то новому. Конечно, если бы я изначально пошел в эстоноязычную школу, эстонское общество стало бы моей зоной комфорта значительно раньше, чем это произошло в действительности.
После этого я стал сам целенаправленно искать новые организации, куда я мог бы вступить для того, чтобы вырваться из рутины. Для многих таким местом в итоге становится работа, однако в Эстонии существует довольно развитая сеть русскоязычных предприятий, где люди зарабатывают иногда даже достаточно приличные деньги, не говоря ни слова на эстонском. Поэтому я решил не ждать окончания школы, а подал заявку на вступление в молодежную организацию Кайтселийта «Нооред коткад».
Приняли меня хорошо, и я многому там научился вместе с еще парой русскоязычных ребят, хотя было заметно, что занятия с выходцами из русских школ для наших инструкторов были не меньшим вызовом, чем для нас самих, пытающихся поспевать за остальными, впервые в жизни полноценно разговаривая на эстонском и получая на нем задания. Почти десять лет неполноценного обучения, которое минимально подготовило меня к жизни в смешанном обществе, где преобладает эстонский язык, постоянно напоминали мне о том, что я должен дополнительно стараться даже для того, чтобы разобраться с элементарными задачами.
Сменив три школы и окончив в итоге гимназическую ступень в одной из наиболее престижных русскоязычных школ Таллинна, я твердо решил продолжить обучение в Эстонии. Когда я пришел сдавать вступительный экзамен в Таллиннский университет, все уже известные мне сложности обрушились на меня с новой силой: другая культура, полностью другой язык и задания на нем же, которые для начала нужно вообще суметь понять. Однако к тому моменту — в том числе и благодаря опыту в «Нооред коткад» — я уже психологически подготовился к радикальной смене обстановке.
Русская школа не дает ответа на то, как ее выпускнику продолжать учиться и развиваться в Эстонии, и делом каждого становится самому найти ответ на этот вопрос. Школьные уроки эстонского сильно зависели от уровня учителя, и, конечно, чем-то тоже помогли, но никакая симуляция не заменит реального языкового погружения, которое можно было найти только за пределами школы. Если вообще искать его, конечно, что делают далеко не все.
Опираясь на весь свой не слишком богатый на контакты на эстонском внешкольный опыт, в итоге я поступил на бакалавриат с эстонским языком обучения. Статистика показывает, что с большой вероятностью я как выпускник школы с русским языком обучения должен был бы остаться за дверями высшего учебного заведения. На моем курсе было буквально несколько русскоязычных человек, и еще пару я увидел на других потоках. У всех остальных, кто пытался, но из-за языкового барьера не прошел, наверное, мог возникнуть соблазн обидеться на все эстонское, обвинить остальных в ущемлении своих прав или просто махнуть на все рукой и продолжить жизнь в качестве никому особо не нужного свободного электрона.
Ну, наверное, с одной стороны, можно сказать, что эдакий русский Питер Пэн, который не хочет покидать выстроенный специально для него русскоязычный Неверлэнд, сам виноват в недостаточном желании интегрироваться. С другой же стороны, когда в целом выпускники русских школ имеют более низкую успеваемость и не овладевают государственным языком на выходе из школы, это уже вина системы, а не самих детей.
Окончившие школу и не владеющие эстонским языком русские молодые люди непропорционально обильно представлены среди безработных и самых низкооплачиваемых работников. В то же время можно констатировать, что непропорционально скудно русские люди в Эстонии представлены среди ученых, офицеров, государственных чиновников, членов Рийгикогу.
Очевидно, что русские школы выпускают из своих стен граждан Эстонии, которым очень трудно потом полноценно участвовать в жизни общества. Понятно, что не всем вообще это интересно, но если не дать людям возможности проявить себя, то никогда не станет возможными и узнать, сколько талантов оказалось загубленными в дебрях школ с русским языком обучения. При этом в реалиях сегодняшнего дня, когда чрезвычайно важной является роль интеллектуального труда, мы просто не имеем права воспроизводить сегрегацию с помощью «школ для русских» и оставлять тем самым русскоязычных детей неподготовленными к жизни в современной Эстонии.