Эссе филолога ⟩ Европейская память и традиция глубже, чем в России – там их привыкли уничтожать

Флаг ЕС. Снимок иллюстративный. Фото: Marian Weyo/Shutterstock

• Аура живой традиции, возможная в конкретном месте, быстро теряется и часто не восстанавливается
• Разрыв с прошлым болезненно проявляется в ускоренной смене бытовой обстановки и языка ее описания
• Сохранение старых, но все еще полезных вещей, экологично и благотворно для культуры

Если смотреть из России, Европа кажется местом гораздо более благополучным в технологическом отношении. От нее заведомо ждут проявлений прогресса, разных новинок, которые делают жизнь более комфортной. В Европе везде должен быть «евроремонт» – такой термин и придуман был на постсоветском пространстве. Свежая краска, новая мебель, бытовая техника последнего поколения, система «умный дом», коворкинги и электронный сервис – с такими ожиданиями россияне едут на Запад, пишет русский филолог и архивист Марина Акимова.

Я раньше нечасто бывала за границей и не жила там подолгу. Но и этот опыт помог мне понять, что я ездила туда не за «прогрессом» и бытовым «комфортом». В Чехии и Литве, Эстонии и Финляндии, Италии и Франции мне становилось хорошо и спокойно. Наконец я поняла почему. Я там видела не новое, а старое. Вспоминаются крашеный дощатый пол в Таллинне и запах печного дыма в Тарту, трамваи в Праге и билетики на метро в Париже. Литовские изделия из льна – например, одежда цвета морского песка. Ремесленные мастерские открыты специально для туристов, но поговорите хоть раз с теми, кто там работает, и вы почувствуете, как просто и любовно они говорят о своем деле, как оно им дорого и необходимо.

Проезжая осенью через Лиепая, я зашла в пустующий (не сезон) ремесленный дворик. В одной из лавок занимались народной вышивкой. «Вы откуда?» – говорим по-английски. – «Из России, из Москвы» – «Ох, – немолодая женщина переходит на русский. – Понимаю, вы обычные люди. Я привыкла обращаться к человеку, не к государству. Моего дедушку увезли в Сибирь. Где-то там он работал, потом вернулся. А другого дедушку расстреляли. Я не хочу в Россию, мы лучше здесь будем, с Европой». Она держит в руках шерстяные варежки и гладит их. Уехав в Россию, можно потерять свое вязание навсегда, а вместе с ним – семью, магазин и живую традицию.

В Лиепая мы остановились в кирпичном четырехэтажном доме, по-видимому, начала XX века, с отреставрированной деревянной лестницей в подъезде. Это абсолютно невообразимо в аналогичных московских домах. Перед домом на улице росли деревья, кажется, липы. Я поймала себя на мысли, что в Москве я давно такого не видела: в центре, да и подальше, деревья у фасадов домов давно вырубили, а тротуары расширили. Новые деревья высаживают в парках и других специальных местах.

Для России это картинка из детства: открытая темно-коричневая деревянная дверь подъезда, за ней уходит в темноту покосившаяся лестница с продавленными ступенями. В Латвии такое еще можно увидеть. Или вот глухая стена дворовой постройки. Можно на ней нарисовать граффити, написать ругательства, обклеить объявлениями, обставить мусорными баками. А можно высадить вьющийся виноград, цветы или фасоль с помидорами. Первое обычно для России, второе – для Европы.

Напыщенной Москве, наверное, стыдно иметь старые электрички с деревянными сиденьями. А Риге почему-то не стыдно, и вы садитесь в такую электричку, и она вас везет, постукивая колесами, сквозь сосновые леса вдоль моря. А на большинстве станций сохранились прежние вокзальные павильоны, которых в России остались единицы! На моих глазах разрушилась станция в нашей деревне: крыша упала внутрь здания, бревна рассыпались. Так оно все и лежит, поросшее крапивой и никому не нужное.

Безусловно, я архаист и консерватор. Однако что-то мне подсказывает, что признаки прошлого необходимы вообще самым разным людям, что за этим стоит некая культура освоения предметов, обычаев и территории. В детстве я очень полюбила велосипед и не переставала его любить никогда. Хотя мои сверстники, гонявшие на велосипедах, вырастая, переходили на мопеды, мотоциклы и машины. Зачем крутить педали, если можно дать газу? В 1980-1990-е годы на улицах Москвы практически нельзя было увидеть взрослого на велосипеде. Мода на велосипед пришла из Европы, где этим средством передвижения никогда не переставали пользоваться. А в России оно отмечено особостью. На великах ездят либо сознательные молодые люди, либо гастарбайтеры.

В разных мемуарах о детстве встречаются любовно описанные предметы быта. Но упоминающиеся там вещи трудно вообразить в современном использовании. Между тем в Европе они прекрасно существуют. «Пришло время доставать канотье», — напоминает реклама тур агентства в парижском метро. Терраса немецкой виллы усажена красной геранью. Ванной, а не душевой кабиной оборудованы французские гостиницы и квартиры. Простенькие занавесочки на стержне висят на окнах дорогих парижских ресторанов, где вас усадят за скромный столик, покрытый клеенкой, на обычный деревянный стул и принесут воду, полагающуюся бесплатно всем посетителям.

В Европе люди по-старому покупают и читают свежие газеты, любят бумажную книгу, ходят в кино и театры тоже по-старому. Во-первых, это всегда выход в свет, во-вторых, можно купить абонемент и ходить регулярно, в-третьих, узнать, какую прессу собрал спектакль или фильм, в-четвертых, проявить внимание к другим, которое воспринималось бы в России как что-то манерное.

Когда-то в России все это было, а в новом веке стало возвращаться, возможно, в подражание Европе. В России естественна частая смена вещей: шкаф старый – надо выбросить, немодные полки с книгами – ликвидировать, еще работающие приборы заменить новыми, чаще делать ремонт. Социологи объяснили бы это практикой общества потребления. Я в этом вижу еще и свидетельство того кардинального разрыва с традицией, который произошел после 1917 года. Разлом оказался таким, что старая культура навсегда отодвинулась в прошлое. Хрестоматийные строки Арсения Тарковского как раз об этом:

Где твердый знак и буква ять с фитою?

Одно ушло, другое изменилось,

И что не отделялось запятою,

То запятой и смертью отделилось.

Разрыв с прошлой культурой, разумеется, проявляется и в языке. Знакомый лингвист сказал, что в англо-русском разговорнике столетней давности он увидел, что по-английски и сейчас можно сказать так, как там написано, а по-русски – едва ли. А если дословно переводить какие-нибудь объявления или формулы вежливости с французского, возникнет комический эффект: «Мне очень жаль, но вы ошибаетесь», «Из соображений безопасности извольте закрывать за собою дверь» и даже «Соблаговолите, мадам, месье, принять уверения в моем величайшем почтении». Французы обязательно добавят к коротким фразам обращение: «Проходите, мадам!», «Пожалуйста, месье!», «Возьмите чек, мадам!», а в России даже аналогичных обращений в языке давно не существует.

Сравнение с западным миром позволяет почувствовать масштаб тех социальных потрясений, которые пережила Россия хотя бы за последний век. Из этого опыта возникает и такое жизненное правило: не нужно обзаводиться громоздкими, слишком ценными предметами – они могут исчезнуть во время очередной катастрофы. Странное совпадение одновременно и с народами бедствующими, и с племенами военно-кочевыми.

Насколько можно судить, Европе удается смягчать конфликт прогресса и традиции. Ее сохранение на самом деле — вещь высокотехнологичная. Во Франции меня изумил «Университет пейзажа», находящийся в Версале. В этом высшем учебном заведении изучают ландшафтное планирование, соединяющее архитектуру, экологию, биологию и «промышленное развитие территорий». Ландшафтный дизайн на приусадебном участке сюда тоже прекрасно встраивается. Целые институты работают над тем, чтобы обыватель, выглянув в окно, любовался лугом, где гуляла еще его прабабушка.

Глупо было бы утверждать, что европейская культура чуждается всего нового. Однако здесь уходящая натура уходит намного медленнее. Европейская память глубже, благодаря той культурной непрерывности, которую в России, увы привыкли разрушать.

Марина Акимова – русский филолог, архивист. В Москве работала в Институте мировой культуры МГУ, с 2022 года – в Институте современных текстов и рукописей, Высшая нормальная школа, Париж.