ИНТЕРВЬЮ ⟩ Морской пехотинец из Мариуполя, прошедший плен: «Меня били электрическим током, подвешивали за ноги, заливали в рот воду через тряпку, избивали каждый день»

Сержант батальона морской пехоты ВСУ с позывным "Факел" в Широкино, 2016 год. Фото: Дмитрий Мороз

Год назад в эти дни российская армия уничтожала украинский Мариуполь. Планомерно, квартал за кварталом, город превращался в руины. Помешать этому пытались несколько тысяч украинских солдат, которые обороняли Приазовье Украины от российского вторжения. Среди них был сержант морской пехоты с позывным Факел, который остался в Мариуполе со своим подразделением.

Вместе с боевыми товарищами Факел отступил к городским кварталам. Потом были оборона завода Ильича, Азовсталь, ранение и плен. Сержант Факел был освобожден 21 сентября 2022 года, когда россияне обменяли всех командиров обороны Мариуполя на близкого друга Путина Виктора Медведчука. В общей сложности на свободу вышло 215 украинских военнослужащих.

После обмена Факел стал приходить в себя от тяжелейших ранений, полученных во время обороны Мариуполя и издевательств в плену. Лишь спустя полгода лечения, невзирая на все еще сильный посттравматический синдром, Факел дал интервью Rus.Postimees. 

Полную версию интервью смотрите на видео.

И это даже не совсем интервью. Скорее, свидетельство о преступлениях против человечности, которые российская армия совершала в Мариуполе всего лишь год назад.

ЗАВОД ИЛЬИЧА – АЗОВСТАЛЬ

– Факел, как все началось для вашего подразделения тогда, 24 февраля 2022 года?

– 24 числа начался массированный артобстрел, авианалеты. Мой батальон стоял в Водяное – Талаковка – Гнутовое. Там мы приняли первые бои в 2.30 ночи. Четыре дня мы держали свои позиции. Ну там уже окопов практически не было, все было сравнено с землей. Отошли к Мариуполю. Заняли позицию у поселка Волонтеровка. Мы держали дорогу, чтобы враг не смог отсечь Азовсталь от правого берега.

– Я слышал о боях под Волонтеровкой. Многие твои побратимы рассказывали, что враг кинул против вас какие-то абсолютно нереальные силы.

– У нас первые безвозвратные потери были 28 февраля, когда после прямого авиаудара у нас погибло два хлопца. В строю было где-то около 350 человек. По нашим подсчетам, сведениям разведки, нас штурмовали где-то около 5 тысяч. Мы каждый день сжигали по 5 – 6 танков русских. Пехоты – просто лежали горы, горы трупов перед нашими позициями.

– А как у вас с вооружением было, с чем вы их встретили?

– Были у нас на тот момент NLAW (британские ручные противотанковые гранаты), дали нам джавелинов немного, но, как выяснилось потом, там джавелины были не эффективны. Много домов, провода кругом. Мы сдерживали их при помощи наших «Козаков» (бронеавтомобиль производства киевского завода бронетехники). Эти броневики показали себя очень эффективно, даже на пробитых колесах мы эвакуировали раненых.

Война войной, а обед по расписанию. Перерыв на обед на позициях под Волонтеровкой. Фото: Личный архив Факела

– Вы сами держали позиции?

– Справа от нас был Азов, слева – первый отдельный батальон морской пехоты. И вот таким образом нас постепенно выдавливали оттуда, пока остатки нашего батальона не оказались на Заводе Ильича, где находилось командование бригады, резервы. Ну, где-то еще полторы тысячи человек было на Заводе Ильича. Но они сдерживали и с другой стороны противника, у них были свои задачи. Защищали город с Севера.

10 марта где-то мы оказались там. Я работал в командном пункте. Мы составляли бронегруппы. Я отправлял людей туда.

– Среди местного населения много было добровольцев, готовых встать на защиту своего города?

– В нашем батальоне было только двое таких, но они сразу же погибли. Хотя они были отчаянные ребята.

– Как ты получил ранение?

– 17 марта я попал под авиаудар. Мы были на второй проходной, там у нас был бункер. Ракета с самолета пробила бункер. У меня тогда четыре человека погибло, 21 раненый. У меня был поврежден позвоночник, правая нога полностью отказала, сотрясение мозга. Уже в плену, где-то через месяц, моя нога постепенно начала работать. Наверное, нерв какой-то разжался, но ступню я до сих пор не чувствую.

Позже наш тыловой пункт управления превратился в позицию, и я уже оттуда под капельницей руководил действиями наших бронегрупп.

– На тот момент оставалось уже только два очага сопротивления, да?

– Да. Мы стояли на Ильича, азовцы на Азовстали, и они держали еще район порта.

– Когда и почему приняли решение отходить на Азовсталь?

– 11 апреля наш комбриг принял решение выходить на прорыв с завода Ильича в сторону Запорожья. Были выстроены колонны. Где-то в два часа ночи начался массированный артобстрел, налетели самолеты. Колонны были разбиты, наш комбат принял решение прекратить эту попытку и вернуть людей в укрытие.

Комбриг с начальником штаба пропали. Мы думали, что они погибли, но потом узнали, что они в плену. На первом прорыве погибло где-то около трехсот человек. 12 апреля пришел комбат и сказал: я вам приказывать не могу, но у вас есть три пути – идти на прорыв на Запорожье, сдаваться в плен или отходить на Азовсталь. Командир первого батальона, подполковник Евгений Бова, возглавил очередной прорыв на Запорожье.

Из всего батальона на Запорожье вышло около семи человек. Всего из бригады около ста человек прорвалось.

Сержант морской пехоты Украины с позывным Факел (крайний справа) со своими побратимами в укрытии на Азовстали. Фото: Личный архив Факела

– Как они выходили?

– По месяцу, по полтора, ночами, обходили населенные пункты все. Но все равно попадали на засады. Из групп по пять – шесть человек доходило один – два человека. Остальные все погибали. Знаю случаи, что там и гранатами себя подрывали ребята.

А у нас на Ильича оставалось около 170 раненых, мы просто не хотели бросать этих людей. Было принято решение прорываться на Азовсталь. Потому что там еще была возможность прилета вертолетов для эвакуации раненых, и еще был госпиталь. Кроме того, у нас уже не было продовольствия, мы около двух дней ничего не ели.

– Как вы прорывались на Азовсталь?

– Было у нас два «Козака», два гражданских грузовых ЗИЛа и военный МАЗ. Мы нарисовали «зетки» на дверях, на всей технике, нашли русские каски и бронежилеты, чтобы пулеметчики на башнях их надели, и так вот, где-то около трех часов ночи проехали пять блокпостов и прорвались на Азовсталь. Где-то часа за полтора мы доехали до Азовстали. Но нас спасало то, что русские много сил кинули на прорыв нашей бригады к северу от Мариуполя.

Мы доехали практически без единого выстрела. Один грузовик у нас промахнулся. И доехал почти до блокпоста до выезда на Новоазовск, по нему начал танк работать. Они развернулись, поехали обратно, нашли поворот, заехали на завод. Был еще грузовичок, в котором было около 20 раненых. Они на повороте перевернулись по дороге и все они там остались.

Когда мы об этом узнали, наш водитель хаммера и лейтенант поехали туда на Ильича уже днем, забрали этих раненых хлопцев. Там была еще какая-то машина гражданская. Они все загрузились и уехали.

– А когда вы ехали, российские военные не заподозрили, что вы украинские военные?

– Ну, когда нас тормозили, хлопцы, которые стояли на пулеметах, им говорят, «чо, как», привет, нас на Сартану послали, ну и с акцентом таким характерным. Они (российские солдаты - прим. ред.) повелись. В грузовиках все сидели тихо. Хлопцы раненые, без ног, друг на друге лежали, стонали, терпели.

– Чем ты занимался на Азовстали?

– Я составлял боевые группы, провожал их, встречал. Почти круглые сутки сидел на рации, взаимодействие с Азовом было через меня. Волына (и.о. командира 36-й бригады морской пехоты ВСУ Сергей Волынский) занимался командными вопросами, а я на месте решал все остальные задачи.

– Как выглядели ваши боевые дежурства на заводе?

– Мы стояли по периметру завода. Охраняли входы и выходы в подземелья, все было заминировано, везде стояли наши засады. Артиллерии у нас уже не было, даже минометов, только стрелковое оружие и гранатометы. Мы могли противостоять только пехоте и легкой технике.

– Какие у вас были потери на Азовстали?

– На Азовстали мы потеряли 18 ребят морпехов за месяц. Но там было много всех: пограничники, национальная гвардия, азовцы, полиция, артиллеристы из 56 бригады …представители очень многих подразделений. Потери каждый день были разные. Например, во время одного авиаудара сразу около 80 человек погибло. Сгорели все.

– А что это был за авиаудар?

– Каждые семь минут на нас скидывали или авиабомбы, или ракеты круглые сутки. Налеты авиации были по одному – два самолета. Обычно, в два часа ночи был массированный авианалет. Прилетали Тушки (Стратегические бомбардировщики ТУ-160) и ФАБ-3000 нас бомбили. (ФАБ-3000 – сверхмощные авиабомбы, которые российская авиация активно использует в Украине).

– А где находились гражданские на Азовстали?

– Они были отдельно. С ними занимались азовцы. Обеспечивали их продуктами, водой и всем, мы с ними даже не пересекались. Они в каком-то бункере глубоком были. А мы были не в бункере, а в вентиляционном здании, что нас и спасло. Потому что какой-то инженер с Азовстали сдал данные про бункеры, тогда начали с кораблей противобункерными ракетами обстреливать именно бункеры. И вот во время одного из таких обстрелов именно 80 человек сгорело сразу заживо. А про наш вентиляционный цех они просто не знали, а нас там было где-то около семисот человек. На момент нашего выхода уже минус третий этаж был пробит бомбами, еще немного, и наш минус четвертый этаж тоже был бы пробит.

– Как ты думаешь, какие потери среди гражданского населения в Мариуполе?

– Колоссальные. Думаю, тысяч до пятидесяти, точно. Потому что я видел на улицах кучи трупов гражданских. Просто неимоверное количество. Танки подъезжали и в упор за час полностью сносили девятиэтажный дом со всеми, кто там находился. Левый берег, Восточный район практически весь стерт с лица земли. Фильм Невзорова «Чистилище», по сравнению с тем, что было у нас – просто кинокомедия.

Сержант морской пехоты Украины Факел в патруле в районе поселка Широкино под Мариуполем. 2016 год. Фото: Дмитрий Мороз

ПЛЕН

– Расскажи подробнее о вашем пленении, как это происходило?

– После того, как поступил приказ прекратить оборону мариупольского гарнизона, нас стали выводить группами по 200 – 300 человек в день. Ну и в итоге, 20 мая я в одной из последних групп выходил с завода.

Договоренность была, что мы будем выходить с оружием с завода. Автоматы не оставляем, руки не поднимаем, белых флагов не вывешиваем.

– А как это выглядело?

– Раненных вывезли в первую очередь, начиная где-то с 16 мая. Мы контролировали все входы на завод, чтобы русские не заходили на нашу территорию.

– Они пытались заходить?

– Да, они внаглую перли. Но мы их останавливали. Ребята, давайте назад, это пока что наша территория.

– А кто это были?

– Это была спецура. Тайфун из Тихоокеанского флота, спецназ морской пехоты; потом севастопольская морская пехота была, кадыровцы и боевики ДНР на подхвате в оцеплении.

– Что было дальше?

– Нас посадили в автобусы. По два дагестанца нас охраняли в автобусе. Они сначала к нам агрессивно относились, а когда мы приехали в Еленовку, один из них сказал нам, что хотел бы воевать с нами на одной стороне.

В Еленовке полк Азов сразу отдельно закрыли, нас загнали в барак. В помещении, рассчитанном на двести человек, находилось где-то человек четыреста. Спали друг на друге, сидя, лежа, кто как устроится. Два раза в день кормили. Когда мы увидели хлеб, чуть ли не плакали, потому что в последний раз хлеб мы ели первого марта.

Когда привезли в Таганрог, то сразу была жесткая приемка. На приемке мне сломали нос, ребро. В камеру два надзирателя меня затаскивали уже волоком, на ногах я уже не держался.

На второй или на третий день меня подвергли пыткам, били электрическим током, за ноги подвешивали, воду в рот через тряпку заливали, жестко избивали каждый день. Требовали, чтобы я подписал обвинение против меня, которое заключалось в убийстве мирных жителей, мародерстве, что-то еще.

– Ты видел их лица?

– Нет. Спецназ Росгвардии был в масках, надзиратели ФСИНовские – тоже. Только следователи ФСБ были без масок, но они на допросе мне сигареты давали, без грубости общались.

Когда по вечерам приходил к нам в камеру спецназ, устраивали избиения, то мы понимали, что это связано с какими-то неудачами у них на фронте. У нас был полный информационный вакуум, но потом я узнал, что это действительно было так.

Цеплялись ко всему: сидеть нельзя было на полу, опираться на кровати, практически целый день ты был на ногах. У нас был столик, за которым мы кушали, на котором могли поместиться четыре человека, и вот там мы сидели по очереди за этим столом. Кушать хотелось постоянно.

Через три недели из Таганрога меня этапировали в Курск поездом. Там били, но пыток уже не было. И еда уже была получше, потому что в Таганроге просто тухлятиной кормили. За четыре месяца плена ни разу ногти не дали постричь.

У меня гнили ноги, уже рожистая опухоль началась на ногах. Помощи практически никакой не оказывали, иногда давали зеленкой помазать.

Но там одна врач была в тюрьме, дай ей Бог здоровья, приносила антибиотики в камеру. Я даже лица ее ни разу не видел, голос слышал и все. Я стирал бинты в этой холодной воде, сам себе перевязки делал, мочу прикладывал к ранам.

Все наши пленные рассказывают, что Таганрог и Курск – это два самых адских места.

Автомобиль морских пехотинцев Украины на позициях под Мариуполем. Фото: Дмитрий Мороз

ОБМЕН

– Как происходил сам обмен?

– Двадцатого сентября нас вывели из камеры, поиздевались, но мы увидели, что стоит военный спецназ. А наши ребята рассказывали, что на обмен всегда забирает военный спецназ. Нас переодели, дали мне чужую форму, берцы сорок первого размера на мой сорок третий. Причем правая нога у меня была распухшая, так один берц в руке до самой Украины и протаскал.

Посадили в автозак, куда-то привезли. Слышу, работают авиационные моторы, привезли каких-то двух девочек, посадили в наш автозак. Мы их не видели, но слышали их голоса. Я услышал фамилию Валя Струтинская – это пресс-офицер из нашей бригады была.

Охранники сказали нам: «В Сибирь летите, лес валить». Вечером нам дали по сухпайку. Вечером же нас вывели из автозака и завели в самолет.

Прилетели куда-то, с издевательствами и избиениями привезли куда-то. Забрали форму, выдали трусы и майки. Когда завели в камеру, я понял, что мы Таганроге. У меня начались флешбеки, стал вспоминать, что со мной там происходило.

Через три часа нас завели в какой-то загон, где я увидел наших пацанов из батальона. Стоят по щиколотку в воде и говорят, что стоят там уже почти сутки. Потом опять автозаки, снова в самолет. Так с пересадкой мы попали в Шереметьево-2.

Загрузили в другой борт, я понял, что там очень много людей сидит. Назывались фамилии, и с каждой фамилией у меня все больше волосы дыбом становились, потому что там почти весь командный состав был собран.

Волыну вызвали из самолета. Я подумал, ну все, его грохнут где-то тут в Москве, а они в Турцию полетели.

Мы прилетели в Беларусь, в Гомель. Когда выходили из самолета, белорусский спецназовец говорит русскому, что с ними стало, они что, из Бухенвальда вышли? А я 28 килограммов потерял в плену.

Нас очень вежливо завели в автобусы, аккуратно посадили в комфортабельные автобусы. По приезду на место нам снимают скотч с глаз, разрезают хомуты с рук. Увидел парня своего из разведвзвода. Я к нему подбежал, мы обнялись, а потом я вижу, что у нашего сопровождающего украинские флаги на форме.

А потом я вижу надпись Welcome to Ukraine. Мы с побратимами обнимаемся, плачем. Я сразу позвонил жене. Все, я в Украине!

– Факел, как ты считаешь, удержать Мариуполь было возможно?

– В принципе, наша бригада вообще не должна была оставаться в Мариуполе. Мы должны были выдвигаться в сторону Запорожья, занимать оборону со стороны Крыма, но у Азова просто не было таких сил, чтобы закрыть наступление со стороны Сартаны – Новоазовска (восточное направление со стороны границы России). Я не знаю, как произошли договоренности, но командование Азова с нашим командованием решило, что бригада остается.

Если бы мы вышли в сторону Запорожья, может быть, мы сдержали бы эти колонны. Но трудно об этом судить сейчас, потому что 24-го февраля началась война, первого марта было три кольца окружения, а 10-го марта глубина окружения была уже 120 километров. Была несопоставимость сил. Мою позицию, где стояли 7 – 8 человек, штурмовали 200 человек. В первые 2 – 3 дня было уничтожено много нашей техники, наши артсклады с запасами боеприпасов. На 10 марта у нас оставалось уже три машины градов.

– У парней, которые прошли этот АД, нет чувства, что их предали?

– У все по-разному. У кого-то да, но у меня такого чувства нет. Тем более, к нам люди прорывались – 128 горно-пехотная бригада. Три батальонные тактические группы были уничтожены на пути к нам. Поэтому я знал, что нас никто не бросает. Волына созвонился с Зеленским. Президент сказал, что «ничем не могу вам помочь, вам остается только держаться».