/nginx/o/2014/11/27/3559713t1hfc0d.jpg)
Даже среди тех российских противников путинского режима, которые однозначно осуждают агрессию против Украины, далеко не все готовы публично призвать к нанесению военного поражения России. Политолог Андрей Макарычев считает, что, к сожалению, многими либерально мыслящими россиянами Украина до сих пор не воспринимается в качестве субъекта, с которым новым властям России после окончания войны придется как-то выстраивать новые отношения.
Данный материал подготовлен в рамках сотрудничества Института Шютте Тартуского университета и портала Rus.Postimees.
Во многих европейских странах, включая Эстонию, война России против Украины увеличила приток мигрантов из обеих воюющих стран. Не удивительно, что украинская и российская общины живут в параллельных пространствах, и немногочисленные случаи коммуникации между ними носят конфликтный характер. Ключевая проблема, как представляется, состоит в том, что идея деколонизации, столь популярная среди украинской диаспоры, с трудом воспринимается даже теми выходцами из России, кто однозначно позиционирует себя на антипутинском фланге.
Bыплеснувшийся в публичную сферу конфликт на тартуском литературном фестивале Prima Vista показал, что разделяющим фактором может быть не только гражданство (обладание российским паспортом, как правило, закрывает возможности признания со стороны украинцев, бежавших от войны), но и язык. Линор Горалик является гражданкой Израиля, что не помешало украинским коллегам увидеть в ней фигуру, неприемлемую для профессионального общения.
Новые подтверждения того, что подобные конфликты будут возникать и дальше, можно было увидеть на только что закончившейся в Таллинне ежегодной конференции Леннарта Мери. В ней участвовали как россияне, так и украинцы, и контраст между ними не заметить было просто нельзя.
Россияне в основном приехали поговорить о своих внутренних проблемах, прежде всего - о том, как сложно их соотечественникам жить в условиях авторитарного режима, и как непросто этот режим изучать. Общая картина российского общества в изложении профессиональных социологов действительно не радует: 84 процента населения поддерживает войну, а значит - не испытывает ни стыда, ни чувства ответственности за содеянное в Украине. Массовое сознание россиян не может дать вразумительного ответа на вопрос о причинах войны, которую многие поддерживают, но не понимают. Точно так же в свое время россияне приняли войны в Чечне, Грузии и Сирии.
При этом, однако, сложилось впечатление, что фокусировка на этих вопросах уводит в сторону от главной проблемы, волнующей всех - можно ли что-то в принципе сделать с инфантильной пассивностью российского общества и его нечувствительностью к войне, которую ведет Россия в Украине. Прямой вопрос об этом, заданный украинской участницей, увы, остался без ответа. Один из россиян прямо заявил: «Мы не очень понимаем, как сейчас действовать, пусть Запад нам подскажет».
Более того, некоторые российские политологи в попытке объяснить отсутствие в России массовых протестов против войны перешли на язык фактического оправдания ее молчаливой поддержки; по их мнению, «россиян сложно винить в чем-то, потому что они действуют прагматично и рационально». Аргумент этот был дополнен заявлениями о том, что «конформизм - это нормально», и что «россияне боятся, что их всех увезут в Гаагу».
И вообще, по словам одного участника из Москвы, «Россия, как и Украина, оккупирована путинским режимом», что прозвучало как некая индульгенция. Этот тезис встретил отторжение у значительной части аудитории в силу некорректности самого сравнения: в Украине находятся непрошенные оккупационные войска, в то время как российское общество само взрастило нынешний режим.
Но дело не только в том, что многие россияне предпочитают делиться с европейцами своими внутренними проблемами вместо того, чтобы хотя бы попытаться найти общий язык с украинцами в отношении того, как совместно бороться против общего врага. Хуже другое: для многих даже либерально мыслящих россиян Украина до сих пор не представляет субъекта, с которым придется как-то строить новые отношения. Думая о «прекрасной России» после Путина, они говорят примерно следующее: да, придется приносить извинения Украине, она их наверняка не примет, но что же с этим поделать?
Никакой конкретной программы того, как эта «новая Россия» будет выплачивать репарации, сотрудничать с международным правосудием, выводить из состава РФ аннексированные территории и обеспечивать принципы федеративного устройства, пока просто не существует. Более того, для некоторой части российских либералов неприемлема популярная на Западе идея о том, что определение победы в войне должна дать сама Украина: а что, если она пойдет слишком далеко в своих амбициях? Вероятно, многие россияне почему-то полагают, что мнение самой России на этот счет носит более весомый характер.
Большинство российских интеллектуалов, нацеленных на перемены и понимающих их необходимость, тем не менее, полагаются на сценарий появления и прихода к власти неких позитивных сил, которые якобы вызревают в рамках нынешнего режима. Соответственно, ориентация на эти пока никому не ведомые силы представляется более важной задачей, чем прямая и конкретная помощь Украине в отражении агрессии и соответствующее встраивание в тот консенсус, который медленно, но верно формируется в ЕС и НАТО по этому вопросу.
Даже если исходить из того, что российская антипутинская оппозиция и украинское гражданское общество борются против одного врага, общих точек соприкосновения между ними пока не видно. Украинцы считают, что русским хватит везде говорить о проблемах России, и надо начать практически помогать Украине выиграть эту войну. Проблема в том, что даже те русские, кто желает смены власти в Москве, не готовы публично призвать к нанесению военного поражения России.
И этa двусмысленность становится особенно очевидной, когда российские либералы выходят из своего русскоязычного «пузыря» и начинают общаться с евроатлантической аудиторией. В конечном итоге речь идет о том, останется ли российская оппозиция своего рода «вещью в себе», ориентированной на российскую повестку, или сможет стать частью более широких западных дебатов о послевоенном будущем Европы.