Время коммента ⟩ Романтика для нищебродов: денег нет – пора на кладбище!

Фото: Kristjan Teedema/pm/scanpix Baltics

С каждым месяцем поход в продуктовый магазин вызывает все больше стресса, а визит в ресторан все сильнее ассоциируется с корпоративом, за который платит работодатель. Немногие могут обойтись без культурных впечатлений, а они тоже дорожают. Бесплатны пока что посещения кладбищ, и это ценный лайфхак. Я и раньше любил бродить по ним, а в неблагополучные времена обнаружил, что кладбище очень помогает восстановиться.

Уже довольно много лет назад, когда по Эстонии ходили еще старые латвийские дизели, а не швейцарские «морковки», я повез из Таллинна в Тарту группу своих студентов из Москвы. Было важно навестить легендарный университет и окунуться в городскую атмосферу, которая так резко и в лучшую сторону отличается от столичной. Одним из ключевых пунктов для посещения было кладбище с могилами знаменитостей – Юрия Лотмана, Зары Минц, Уку Мазинга, Якоба Хурта, Фридриха Рейнгольда Крейцвальда. Сейчас я бы еще упомянул Йохана Вольдемара Яннсена, но тогда я не знал, что буду работать в Postimees, и он волновал меня меньше.

Могила богослова и фольклориста Якоба Хурта на кладбище Раади, Тарту. Фото: Margus Ansu/pm/scanpix Baltics

Я был абсолютно уверен, что ноги сами приведут меня к могиле Лотмана и Минц, потому что в мои студенческие годы, на которые как раз пришлась смерть Юрия Михайловича, кладбище было местом регулярных прогулок. Дело было даже не в каких-то особенных воздаяниях чести и тем более поклонениях. Ритуал хождения по кладбищу был формой романтического досуга. В уединении или в компании друзей, с алкоголем и всухую, с чтением стихов или просто беседуя, – это казалось совершенно естественным и даже не осмыслялось. Никому не приходило в голову, что этого можно не делать. Наоборот, удивление вызывало, если человек, например, пошел в театр «Ванемуйне» и посмотрел там, чем черт не шутит, балет.

Но моя уверенность рассеялась. Я не только не нашел могилу сам, но не смог сделать это даже с помощью встречных, которые попадались нашей компании, бегавшей по кладбищу. Вопрос о местонахождении могилы Лотмана ставил в тупик людей, которые в этот погожий летний день приехали, чтобы привести в порядок могилы близких. Было совершенно ясно, что они не только не знают, где находится могила Лотмана, но и не имеют представления о том, кто это такой. Более того, скопление молодых людей с бритоголовым бородатым мужиком впереди вызывало такое беспокойство, что даже при наличии этого знания у встречных шансов у нас было немного. Мы ушли. Это был урок. Среди прочего он продемонстрировал, что традиции уходят, растворяются, как воспоминания.

Магазин «Максима» призывно соседствует с тартуским кладбищем. Фото: Margus Ansu/pm/scanpix Baltics

Светским культом остается сейчас паломничество к могилам действительно популярных персон, а не каких-то там профессоров, работавших в эстонском университете в годы советской оккупации. К местам упокоения Джима Моррисона на парижском кладбище Пер-Лашез или Виктора Цоя на Богословском кладбище в Санкт-Петербурге буквально не зарастает народная тропа. Люди специально приезжают в эти города ради визита к могиле своего кумира. Еще лучше, если могилы нет. Из поисков места, где покоится прах Фредди Меркьюри, получился настоящий квест. И он не закончился, когда в 2013 году на лондонском кладбище Кенсал Грин нашлось что-то подходящее. Фанатам сразу стало скучно, и они продолжают поиски «настоящей» могилы по сей день.

Могила Джима Моррисона на Пер-Лашез 8 декабря 2003 года. Фото: JOEL ROBINE/AFP

Селебритиз хорошо монетизированы в массовой культуре. На исторические кладбища вроде того же Пер-Лашез или Новодевичьего вход по билетам, исключение – только для родственников и потомков знаменитых покойников. Я бы все кладбища сделал платными, пусть даже и символически. Учитывая, что людям свойственно относиться с уважением ко всему, что стоит денег, это могло бы увеличить туристический поток на кладбищах и положительно сказаться на их бюджетах. А то если родственников или филантропов нет, не всякий муниципалитет справится со всеми надгробиями, заслуживающими должного ухода.

Могила кинорежиссера Сергея Эйзенштейна и его жены Перы Аташевой на Новодевичьем кладбище. Фото: Ян Левченко

О том, что кладбища могут представлять интерес как места для атмосферных прогулок, говорится не очень охотно. Хотя здесь, по крайней мере, всегда тишина, как в библиотеке: там тоже мертвые говорят с живыми из толщи времени. На кладбище очень хорошо отдыхается от городского шума и с улыбкой вспоминается, как нелепо современный человек боится смерти, избегает говорить о ней, с напускным уважением и затаенной брезгливостью относится к старикам, скрывает панику, говоря о болезнях, и лезет из кожи вон, чтобы быть «на позитиве».

Одно из моих любимых кладбищ - в берлинском районе Доротеенштадт. Оно упомянуто в путеводителях, но на нем все равно очень немного людей. Возможно, это связано с тем, что оно совсем небольшое, скорее смахивает на какой-нибудь районный сквер и никаких роскошеств не обещает. В отличие от Франции или Италии, где люди привыкли находиться среди шедевров как при жизни, так и после смерти, протестантский север Германии и тем более Берлин предельно сдержаны. Но и тут можно встретить свои проявления помпезности. Например, у философа-идеалиста Иоганна Готлиба Фихте, продолжавшего дело Иммануила Канта, настоящий обелиск с профильным портретом. А вот Гегель поскромнее. И правда – зачем ему? Написано «Гегель» - и все ясно. Даже на могиле Набокова в Монтре на всякий случай уточняется: «писатель». А тут – ничего.

Могилы Фихте и Гегеля на кладбище Доротеенштадт, Берлин. Фото: Ян Левченко

Таллиннское историческое кладбище Сиселинна, состоящее из эстонского Вана-Каарли, русского в честь Александра Невского и Военного, где все лежат рядом, вряд ли будет в числе первых претендовать на введение входной платы. Тут нет фигур всемирного значения, только для внутренних иерархий. Даже Игорь Северянин, которым Эстония то гордится, то не очень, не дотягивает до Гегеля и тем более до Джима Моррисона. Но только самый тупой, то есть работающий по соревновательному принципу масскульт может воспринять это как повод для расстройства.

Могилы поэта Игоря Северянина и художника Петра Курбатова в Александро-Невском некрополе. Таллинн. Фото: Toomas Huik / Postimees

Подобно тартускому кладбищу Раади, таллиннский некрополь - чудесное место само по себе. Во-первых, это старинный парк, примыкающий к Польской горке, под которой тянутся корты и стучат теннисные мячи. Во-вторых, кладбище опоясывают районы Веэренни и Юхкентали, застроенные деревянными «таллиннскими домами» - гордостью местной архитектуры. В-третьих, Военное кладбище, какие бы страсти на нем ни кипели, сделано очень правильным образом. Это одно из немногих мест в Эстонии, где все по-настоящему равны, где ничего не нужно делить. Его было бы достаточно, чтобы испытывать благодарность к этим местам.

Военное кладбище под свежим ноябрьским снегом. 2022. Фото: Ян Левченко

Низкая популярность кладбищ – это печально, учитывая, как сильно мы зависим от эпохи романтизма. Наша массовая культура растет оттуда. Ведь именно на рубеже XVIII и XIX веков память начала вытесняться воображением. Романтизм подарил человеку право ничего не знать и доверять собственным чувствам, и наша часто невежественная эмоциональность имеет романтическое происхождение. Оттуда же - культ средневековья и фэнтези, любовь к реконструкциям и прочий косплей. Мы запоем читаем истории выдуманных вселенных, смотрим франшизы, погружаемся в сериалы. Миры, созданные романтическим воображением, поглощают нас. Но романтизм был смелым и спокойно относился к смерти. А мы не вывозим, даем слабину и не ценим рекреационные возможности кладбищ. Все еще бесплатных!