ИНТЕРВЬЮ ⟩ Пережившая июньскую депортацию: украинским детям во много раз труднее, потому что они без родителей

Тийа Нурмис. Фото: Eero Vabamägi

14 июня 1941 года четырехлетнюю Тийю Нурмис вместе с матерью и старшей сестрой увезли далеко от дома. Она больше никогда не видела своего отца.

Тийа Нурмис является председателем таллиннского отделения общества репрессированных Memento.

- Что вы помните об июньской депортации?

- Я помню, что рано утром, когда нас разбудили в детской, там стоял солдат в брюках галифе. А еще помню чувство голода, впервые возникшее в поезде. До депортации мы жили в Таллинне, на углу улиц Мустамяэ-теэ и Кадака-теэ, где находился глиняный завод, совладельцем которого был мой отец. Там же стоял и наш дом, откуда нас всех и увезли. Я не уверена, разделили ли нас с отцом на Балтийском вокзале: возможно, его сразу посадили в другой вагон.

Памяти жертв июньской депортации 1941 года

• Сегодня на перронах 70 железнодорожных станций по всей Эстонии развеваются черно-белые ленты в память о почти 10 000 человек, депортированных советскими оккупационными войсками 14 июня 1941 года. 3 688 из них были детьми.

• Найскодукайтсе организует молчаливую акцию памяти «Ma ei unusta sind!» уже пятый год, в этом году особое внимание уделено депортированным детям.

• Найскодукайтсе призывает людей делиться в социальных сетях фотографиями траурных лент, вывешенных на железнодорожных станциях, используя хештэг #maeiunustasind. Кроме того, можно поделиться чувствами, воспоминаниями, а также фотографиями членов своей семьи.

- Что стало с отцом?

- Я не получила от него ни одного письма. Женщины пытались связаться со своими мужьями, и если кто-то узнавал адрес лагеря, где мог находиться и наш папа, мы отправляли письма. Может быть, какие-то из них он и получил, я не знаю. Он умер в концлагере в 1943 году. Так нам сообщили впоследствии. Некоторые мужчины вернулись оттуда, и от одного из них мы узнали, что во время тяжелой работы в лесу отец просто упал замертво. Ему тогда было 45 лет.

- Чем ваш отец привлек внимание советских властей?

- Он был членом Кайтселийта, вапсом (член Эстонского союза участников Освободительной войны - прим. пер.) и предпринимателем, поэтому он был «некстати» сразу по нескольким причинам. Кроме того, он руководил проведением работ на заводе, а его старший брат был там же директором. Все братья были связаны с фабрикой, и все они были депортированы. Младший брат моего отца тоже был вывезен в Россию в 1941 году и тоже там умер. Старший брат прятался на даче в Кейла-Йоа, и его не схватили. Он был одним из тех, кто противостоял русским в Кейла в сентябре 1944 года. Он попал в плен и был убит в 1945 году.

- Куда вас депортировали?

- Нас отвезли в Кировскую область, в город Котельнич, где был большой железнодорожный узел, и там эстонцев начали на лодках развозить в разные стороны по реке Вятке. Мою маму с двумя маленькими девочками сначала никто не хотел брать к себе. В конце концов нас взяли в совхоз Вородской, который был очень успешным хозяйством: подсобным хозяйством Кировского авиационного завода, где выращивали овощи и скот для рабочих. В этот совхоз привезли около 160 человек, все эстонцы. Так что наша повседневная среда обитания была даже эстоноязычной.

Вначале нас поселили в клубе, сдвинули скамейки со спинками, они и были постелями. Набили простыни соломой, получились матрасы. Но клуб был нужен для агитации, и нас направили жить в один из бараков. Это были двухэтажные бараки - на каждом этаже длинный коридор, из которого можно было попасть в комнаты. Эстонцам выделили одну комнату в похожей на веранду пристройке на втором этаже. В этой комнате нас было семь семей. Нары стояли вдоль стены, была печка, которая не тянула, посреди комнаты стоял стол, но во время еды все сидели на своих нарах. Так мы жили несколько лет, и, живя там, я начала учиться в школе. Потом, так же сидя на нарах, я делала домашние задания.

- Что еще вы можете рассказать о жизни в совхозе?

- Вначале маме каким-то образом удалось устроить меня в детский сад, что было большой удачей, потому что там детей кормили три раза в день. Когда я пошла в школу, там так не кормили. В совхозе был медпункт, элеваторные башни, длинные коровники. Были также тягачи и грузовики, что в 1941 году в русской глубинке было большой редкостью. Но топлива для тракторов не было, поэтому в итоге все по-прежнему перевозили с помощью коров. Я помню, как мы искали вшей у коров, а еще студень в столовой - что-то вроде заливного с волосами внутри.

- Как долго вы учились в русской школе?

- Я пошла в школу в 1944 году, а из России мы уехали в 1956 году: к тому времени я уже и закончила русскоязычную среднюю школу. Осенью 1947 года эстонцы начали пробираться на родину. Мать решила, что мы тоже поедем. Мы приехали в Эстонию перед Рождеством 1947 года, но мама вернулась в Россию, а меня оставила меня с крестной.

В марте я пошла в школу на улице Кевадэ. Но я была там очень несчастна, потому что не привыкла к эстонской школе и чувствовала себя лишней. Я написала маме, она приехала и увезла меня обратно. Я вернулась в русскую школу, но не в ту же самую, а находящуюся в пяти километрах семиклассную школу в Боровке.

- Были ли вы отверженной среди русских детей, издевались ли они над вами как над ребенком врагов народа?

- Случалось, что в порыве ярости какой-нибудь мальчишка называл меня фашисткой, но в целом я настолько русифицировалась, что проблем не возникало.

- Чем вы занимались после окончания средней школы?

- Я хотела поступить в горьковский институт, но в тот год в России были созданы техникумы, и я пошла в один из таких учиться на токаря. Общежития в техникуме не было, приходилось снимать жилье. Стипендия в училище составляла 290 рублей в месяц, 75 из них я платила за проживание. Хозяйка и ее сын спали в той же комнате.

Перед окончанием техникума я получила тяжелую травму во время производственной практики. Выписавшись из больницы, сдала экзамены на вечернее отделение Горьковского политехнического института. Но по окончании института мне удалось все сделать так, чтобы получить направление в Эстонию. Предприятие № 1083, или Балтийский судоремонтный завод.

В Таллинне я снова переехала жить к своей крестной на Кадака-теэ. По утрам в шесть часов я ездила на работу в Копли на автобусе № 6. Приходилось вставать очень рано, чтобы успеть пройти в цех до заводского гудка. После работы я, пахнущая дегтем, шла на вечернее отделение ТПИ (Таллинский политехнический институт - прим. пер.) на лекции и практические занятия. Обычно я возвращалась домой до смерти уставшая в 11 часов вечера.

Но, к счастью, здесь у меня были хорошие знакомые, которые подыскивали для меня новую работу. Я устроилась эстоноязычной машинисткой на один из комбинатов в Тонди, хотя никогда раньше и не занималась этой работой. Затем я работала на кафедре кораблестроения в ТПИ лаборантом. Вскоре оттуда я перешла на дневное отделение и в эстоноязычную группу. Поначалу мне было очень трудно.

Окончила ТПИ по специальности инженер судового энергетического оборудования, затем работала в Союзе рыболовов, в управлении рыбного производства, затем в производственной бригаде объединения «Океан», и вплоть до выхода на пенсию - в Союзе рыболовецких колхозов судовым механиком.

- Силовые структуры по возвращении из России вам не досаждали?

- Мама добивалась нашей реабилитации, и она прошла успешно. Однако через несколько лет нас вызвали на улицу Пагари (управление КГБ Эстонской ССР - прим. ред.), где у нас отобрали справку о реабилитации и выдали новый документ. В нем было написано, что реабилитировать нас нецелесообразно. Причина была в том, что моя мама стала просить вернуть нам дом на Кадака-теэ, а там было полно русских. По мнению некоторых персонажей «объявился какой-то буржуй», так что мы продолжали жить на правах субарендаторов у знакомых. Наверное, наш запрос о доме дошел до властей, и поэтому реабилитация была отменена.

- Удалось ли вам в итоге вернуть дом на углу Кадака-теэ и Мустамяэ-теэ?

- Мы вернули его и продали в 1996 году.

- Видите ли вы сходство между вашей судьбой и судьбой 16 000 украинских детей, депортированных Россией из оккупированной Украины в течение года?

- Украинским детям намного, намного тяжелее, потому что они без родителей. Что было, то было, но рядом с нами была мама. Ведь я была еще таким маленьким ребенком, что не знала другой жизни, а моя мама все время была с нами.