:format(webp)/nginx/o/2023/10/10/15645784t1ha035.jpg)
В условиях жестокой и несправедливой войны, развязанной Россией в Украине, когда люди тысячами гибнут или становятся инвалидами, дети лишаются детства, легко можно понять неприязненное отношение к русской литературе. Однако, пишет доктор философии Елена Сергейчик, уничижение русских писателей-классиков, тотальное обвинение их в «имперстве», выбивает почву из-под ног новых поколений, которые должны будут перестраивать Россию на принципиально иных основаниях.
«Мыслить? Абстрактно? Sauve qui peut! (спасайся, кто может) - наверняка завопит тут какой-нибудь наемный осведомитель, предостерегая публику от чтения статьи, в которой речь пойдет о "метафизике". Ведь "метафизика", как и "абстрактное" (да, пожалуй, как и "мышление"), - это слово, которое в каждом вызывает более или менее сильное желание удрать подальше, как от чумы», - так начинается статья «Кто мыслит абстрактно?» великого метафизика Гегеля. Испытывая неприязнь к абстрактному мышлению как отвлеченному от жизни, многие даже не подозревают, пишет Гегель, что сами мыслят именно так.
В окружающих они видят не многообразие человеческих натур и судеб, а скудные абстракции типа «слуга», который лишь обслуживает хозяина, «торговка», которая только и норовит обмануть покупателя, «солдат», который должен безропотно сносить побои офицеров и т.д.; не склонные к анализу люди упрощают, схематизируют действительность, предлагают примитивное объяснение происходящему и выносят однозначные оценки. Такого рода «абстрактное мышление» проявляется в известных инвективах типа «все женщины….», «все политики…», «все бизнесмены…» и т.п.; как легко поставить «всех» на место, найти виновных и определить наказание! Сегодня такому упрощению подвергается «всё русское» - язык, культура и сами русские без разбора во многих странах мира.
Однако не только среди людей, неискушенных в теоретических рассуждениях о культуре, но и среди рефлексирующих, образованных русских в резкой форме критикуется «великая русская культура», «универсальная» в своей претензии на гуманизм и настырная в своей «всемирной любви» к другим народам.
Этот «генетический код», считают критики «русской культуры», многие из которых эмигрировали из России после начала войны в Украине, делает ее неподсудной и неответственной за многие происходившие и происходящие трагические события - войны, революции и иные социальные катастрофы. А потому в будущем русскую культуру следует подвергнуть радикальному пересмотру и пересборке в свете событий последних лет. Эту титаническую работу по пересборке российской культуры оставим на будущее и обратимся лишь к одной ее составляющей, а именно русской классической литературе, которая более всего подвергается критике и отмене.
В мысли о том, что каждое поколение читает и перечитывает литературу, переосмысливает ее содержание сообразно меняющимся жизненным обстоятельствам, нет ничего нового. Как писал выдающийся философ XX века Х.-Г. Гадамер, «каждая эпоха понимает дошедший до нее текст по-своему». Так что переоценка литературы и ее создателей в любом случае происходит, но до какой степени могут изменяться наши представления о ней?
К русской классической литературе относят литературу XIX века, которая базировалась на принципах критического реализма и имела ярко выраженное социальное содержание и моральное измерение. Величие этой литературы не в том, что она «лучше» других литератур, глубже и умнее.
Высокое признание русской классической литературы в мире обусловлено тем, что в условиях полуфеодального самодержавного государства, в котором не получали стимулы для своего развития ни наука, ни техника, ни философия, в котором отсутствовали свободная экономическая деятельность, политическая культура и политическая жизнь, способные обеспечить и защитить права и свободы человека, поддержать в нем человеческое достоинство, именно искусство и прежде всего литература брали на себя роль выражения идей, настроений, чаяний как народа, так и широкой общественности, роль беспощадной критики существующей действительности, создания и продвижения социального идеала.
Именно этим объясняется и «чрезмерный» морализм русской литературы, ее предпочтение моральных ценностей собственно эстетическим. Добро важнее Красоты, точнее Добро и есть совершенная Красота в условиях вопиющей социальной несправедливости и бесправия. Именно этим объясняется литературоцентризм русской культуры: слово - лучший инструмент, чтобы донести до сознания людей правду о происходящем, просветить людей, дать им надежду на будущее.
Чтобы философски осмыслить Великую реформу и ее последствия, достаточно было прочитать романы Тургенева, последовательно выходившие начиная с «Рудина» в 1856 году, чтобы понять, почему все кончилось в 1877 году «Новью».
Русские писатели в большинстве не были сторонними наблюдателями, они не просто анализировали и пытались объяснить публике изъяны «русской действительности», они ее глубоко переживали, пропуская через себя и воплощая свое представление о должном в образах героев своих романов и повестей.
Некоторые пытались вступать в прямой контакт с этой самой действительностью, что нередко оборачивалось драмой на грани возможной трагедии, как это было в случае с Достоевским или Чернышевским. Русские классики не были былинными богатырями, которым никакие соловьи-разбойники не могли помешать в борьбе со Злом. Они были людьми, которые жили в условиях политического бесправия и цензуры, постоянного давления со стороны властных институтов и угроз судебных расправ за чрезмерную критику существующего порядка. Они ошибались и иногда совершали поступки, о которых и сами жалели.
Не буду упоминать о Достоевском, которого в чем только не обвиняли, хотя подчас и не без оснований. Даже крепкий народный демократ Некрасов в стремлении сохранить свое детище, журнал «Современник», пошел на позорный компромисс, который ему не могли простить, как и он сам себе, до конца жизни. Сегодня в условиях тотальной критики русской культуры можно составить целый корпус обвинений на тему «Анти-классика», благо начало было уже положено книгой Т. Катаевой «Анти-Ахматова», фильмом А. Дамскер «Цветаева. Open», «разоблачающими» наших поэтических кумиров.
Однако понятная и правомерная тема гения и злодейства, взаимосвязи личности художника и его творчества не должна заслонять смысл художественных произведений, которые становятся достоянием национальной и мировой культуры, когда их авторы со всеми своими грехами уже уходят из жизни.
В условиях жестокой и несправедливой войны в Украине, когда гибнут люди, тысячи становятся инвалидами, лишаются дома и детства дети, проблематично будущее молодежи, критическое и неприязненное отношение - причем даже не только со стороны украинцев - к русской литературе можно понять. Однако уничижение русских писателей-классиков, тотальное обвинение их в «имперстве» и навязчивой высокомерной «любви» к другим народам, рождает нигилистическое отношение к русской литературе вообще, выбивает почву из-под ног новых поколений, которые должны будут перестраивать страну на принципиально иных основаниях.
Одних современников типа Сорокина, Пелевина или Улицкой тут явно не хватит. Нужна поддержка в лице всемирно признанных русских писателей, чьи идеи и взгляды, выраженные в художественных произведениях, выходят далеко за пределы своего времени и могут служить нравственным ориентиром для современных людей, оказавшихся в тяжелых обстоятельствах и нуждающихся в поддержке своей культуры, своих классиков.
В октябре 2023 г. Достоевский, может, и сидел бы на «Царьграде», как недавно предположил живущий в Швейцарии писатель Михаил Шишкин, но Лев Толстой вряд ли отделался бы тем, что его бы не печатали, скорее всего, он сейчас перестукивался бы в камере с Навальным.
В последние годы, особенно с начала 2022 года, в российском информационном пространстве появилось много статей об участии Толстого в Крымской и Кавказской войнах. В них рассказывается о том, как добровольная служба в армии положила конец разгульной жизни молодого писателя, о его патриотизме и храбрости, о заслуженных наградах и восхищении героизмом русских солдат, о трогательной дружбе с чеченским юношей, приезжавшим к русским военным «перекинуться в картишки». Однако вне поля зрения авторов остается главное. Толстой очень рано задумался о смысле жизни и своем месте в этом далеком от совершенства мире.
В процессе освоения философских идей Канта и Шопенгауэра, Монтеня и Руссо и многих других европейских философов, а также глубоко личностного осмысления Священного Писания, у него сложилось мировоззрение, фундаментальным принципом которого было категорическое неприятие насилия в любой его форме.
Не беря ничего на веру и читая Евангелие в «подлиннике», для чего он подтянул свое знание древнегреческого и изучил древнееврейский, Толстой по-своему перевел известную фразу Христа «Я не мир принес, но Меч» - «Я не мир принес, но Раздор». Раздор, который выражается в войнах между народами, в ссорах с друзьями и сослуживцами, в конфликтах родителей и детей, братьев и сестер.
Насилие - это инструмент разобщения людей, целью которых должно быть обратное - стремление «к все большему и большему единению». В рассказе «Набег», посвященном Кавказской войне, Толстой, которому было тогда 24 года, пишет: «Неужели тесно жить людям на этом прекрасном свете? Неужели среди этой обаятельной природы может удержаться в душе человека чувство злобы, страсти истребления себе подобных?». Три года спустя в «Севастопольских рассказах» Толстой не только восхищается героизмом русских солдат, но и отмечает, что «настоящее выражение войны» войны не «в красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами», но «в крови, в страданиях, в смерти». «Одно из двух, - заключает Толстой, - или война есть сумасшествие, или ежели люди делают это сумасшествие, то они совсем неразумные создания, как у нас почему-то принято думать».
Позже в повести «Хаджи Мурат» Толстой объясняет свое неприятие войны не только христианским гуманизмом, но вполне понятными современному человеку причинами: «…Под предлогом внесения цивилизации в нравы дикого народа, тогда как дикий народ этот живет несравненно более мирно и добро, чем его цивилизаторы, или еще под всякими другими предлогами, слуги больших военных государств совершают всякого рода злодейства над мелкими народами, утверждая, что иначе и нельзя обращаться с ними. Так это было на Кавказе».
То, что повесть не была опубликована при жизни Толстого, неудивительно, особенно, если обратиться к следующим строкам: «О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения».
В своих воспоминаниях бывший советник Путина по вопросам экономики, а ныне непримиримый его противник, вспоминал о том, как в 1995 году во время Первой чеченской войны он вместе с Борисом Львиным написал статью «Россия должна признать независимость Чечни». Несмотря на тогда еще либеральные времена, демократические газеты отказывались публиковать эту статью.
После нескольких недель мытарств согласились «Московские новости», которые, однако, изъяли из текста один абзац - эти слова Льва Николаевича. Выходит, Толстой в своей бескомпромиссной критике войны на Кавказе высказывался более смело, чем демократы эпохи перестройки, да и многие наши современники.
А вот всем известный всем эпизод из «Войны и мира». Наполеон на Поклонной горе ждет, когда москвичи принесут ему ключи от города и рассуждает: «Я должен быть великодушен и истинно велик... На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… С высот Кремля, - да, это Кремль, да, - я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре - скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных». Ничего не напоминает из недавнего?
Хотелось бы также посоветовать русским людям и тем, кто сегодня призывает к отмене «всего русского», прочитать статью Толстого «Христианство и патриотизм», которая была сразу же запрещена к изданию, а когда спустя некоторое время все же вышла в свет, издатель был привлечен к судебной ответственности.
«Патриотизм в наше время, - писал Толстой, - есть жестокое предание уже пережитого периода времени, которое держится только по инерции и потому, что правительства и правящие классы, чувствуя, что с этим патриотизмом связана не только их власть, но и существование, старательно и хитростью, и насилием возбуждают и поддерживают его в народах».
Озабоченная самосохранением власть апеллирует к патриотизму, вызывает в людях дух соперничества, разжигает в них чувства собственного превосходства, желание унизить другие народы: «Правительства уверяют народы, что они находятся в опасности от нападения других народов и от внутренних врагов и что единственное средство спасения от этой опасности состоит в рабском повиновении народов правительствам. Так это с полной очевидностью видно во время революций и диктатур и так это происходит всегда и везде, где есть власть. Всякое правительство объясняет свое существование и оправдывает все свои насилия тем, что если бы его не было, то было бы хуже. Уверив народы, что они в опасности, правительства подчиняют себе их. Когда же народы подчинятся правительствам, правительства эти заставляют народы нападать на другие народы. И, таким образом, для народов подтверждаются уверения правительств об опасности от нападения со стороны других народов».
Кто скажет, что эти слова устарели и нуждаются в интерпретации? Разве изжили мы насилие, если не на межгосударственном уровне, то хотя бы на домашнем?
Преодоление насилия на всех уровнях социальной иерархии - важная веха на пути к достижению идеала Толстого, отрицавшего практически любые социальные институты и общественные движения. Многие идеи Толстого, хотя и до сих пор привлекают сторонников (общины толстовцев еще рассеяны по миру), утопичны, как, например, его идея создания общества на принципах сострадания, любви и свободы, или проблематичны, как идея универсальной религии, или неприемлемы в силу своей архаичности и консервативности, как критика научно-технического прогресса, как призыв к опрощению и полному растворению личности в коллективном, как отказ от признания Красоты в жизни и в искусстве и многое другое.
Кто только не критиковал Толстого и при жизни, и после смерти: если Ленин обличал Толстого как «помещика, юродствующего во Христе» и «питающегося рисовыми котлетками» (намек на вегетарианство писателя), то Бердяев называл Толстого «настоящим отравителем колодцев жизни» и призывал «освободиться от Толстого как от нравственного учителя» во имя духовного оздоровления России и возвращения ее «от смерти к жизни, к возможности творчества». Нобелевский комитет в течение пяти лет отказывался давать писателю премию за то, что он «открыто осуждал все формы цивилизации и настаивал принять примитивный образ жизни, оторванный от всех правил высокой культуры».
Однако при этом Толстой в глазах просвещенного человечества оставался одним из выдающихся писателей, который в своих произведениях показывал сложный, противоречивый, мучительный путь движения героев от мира войн и раздоров, лжи и фальши к миру добра и любви, путь нравственного «воскресения» из «мрака жизни», преодоления ее бессмыслицы, нелепицы и суеты.
Толстой не просто описывал жизнь целых поколений русских людей, он переживал их жизни, пропускал через себя их мысли и чаяния, он действовал сообразно тем высшим ценностям, ради которых его герои жили и умирали: он помогал бедным и жертвовал деньги в помощь голодающим, посещал тюрьмы и выступал против смертной казни, открыл школу для крестьянских детей и помогал протестантским семьям вернуть детей, которых изымали в наказание за нежелание родителей принять православие. Моральному принципу единства слова и дела, столь ценному в наше время, Толстой следовал неукоснительно.
Развивая идеи «свободного воспитания» Руссо, писатель полагал, что если обучение, освоение учениками различных знаний «законно и справедливо», то воспитание «насильственно, незаконно и несправедливо», поскольку оно сводится к «воздействию одного человека на другого с целью заставить воспитываемого усвоить известные нравственные привычки».
Человек не должен ничего принимать на веру, никогда не вторить чьему бы то ни было голосу, никогда не следовать слепо авторитетам, все пропускать через критический разум и никогда не заглушать в себе голос совести, не лгать ни другим, ни себе, всегда оставаться самим собой, быть чутким и отзывчивым к страданиям и несчастьям других - вот в чем современность Льва Толстого, который так выразил свое кредо: «Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, бросать и вечно бороться и лишаться. А спокойствие - душевная подлость». Так что нет никакого «одномерного» и «великого» писателя Льва Николаевича Толстого: есть сложный и противоречивый мыслитель и религиозный реформатор, архаичный и консервативный идеолог, гениальный писатель и тонкий психолог, примерный семьянин и соблазнитель женщин, человек, который, однако, никогда не останавливался, не успокаивался и всегда старался жить «по совести».
Как нет «одного для всех» Толстого, так нет и «одной России» с коллективной ответственностью «всех русских» на Земле за войну. Нет никакой абстрактной «великой» русской литературы, обладающей какой-то универсальной закодированной сущностью, но есть множество созданных русскими писателями произведений, выражающих сложную, многогранную, противоречивую российскую действительность, открывающуюся нам разными, нередко своими самыми неприглядными сторонами, и приглашающих нас к размышлениям, к поискам нравственных ориентиров, столь необходимых сегодня.
В марте 2022 года в российской «Независимой газете» появилась статья «Что Лев Толстой мог бы подумать о спецоперации в Украине». Обращаясь к размышлениям героев «Анны Карениной» о сербско-турецкой и русско-турецкой войне, автор приходит к выводу: «Конечно, события тех лет и современное положение дел различаются, но, похоже, Лев Николаевич в отношении спецоперации в Украине мог написать куда более резкие вещи. Правилен такой взгляд классика или нет - каждому решать самому». Однако и сегодня внимание некоторых «литераторов» приковано к «влиятельному империалисту» Каренину, занимавшемуся переселением «подчиненных народов», а не к взглядам других персонажей романа, выражавших позицию Толстого, который выступал против отправки русских добровольцев в Сербию на борьбу с турками и против русско-турецкой войны.
«Отменять» надо не классическую литературу, не писателей-классиков, а глупость, необразованность, национализм, ложный патриотизм, лицемерие, бездушие ее критиков. Да и вообще, почему бы сторонникам чистки русской культуры не последовать примеру писателя Эрнеста Хемингуэя, который отправился в Испанию воевать с фашистами с оружием в руках, а не выяснял за бокальчиком дайкири с двойной порцией рома, чем Мигель Сервантес поспособствовал приходу к власти диктатора Франко.