Борис Тух ⟩ Четыре дня, равные четырем миллионам световых лет

Франческа – Юлле Лихтфельдт, Кэролин – Аннели Рахкема, Майкл – Имре Ыунапуу. Фото: Юри Власов

В Раквереском театре состоялась премьера спектакля «Мосты округа Мэдисон» по мотивам романа Роберта Джеймса Уоллера и фильма Клинта Иствуда. Режиссер-постановщик спектакля Артем Гареев, музыкальное оформление – Наталья Дымченко (оба – Русский театр), сценограф – Росита Рауд (Эстонский молодежный театр). В главных ролях: Юлле Лихтфельдт и Тарво Сымер.

Сестра и брат, Майкл и Кэролин Джонсон, приехали в давно покинутый ими родительский дом на ферме в округе Мэдисон, штат Айова, чтобы похоронить скончавшуюся там мать. Разбирая ее бумаги, они узнают, что Франческа завещала кремировать ее и развеять пепел с моста Роземана. И находят письмо от неизвестного им мужчины сохраненное Франческой, в котором есть такие слова:

«…что случилось в течение этих четырех дней, когда мы встретились. Теперь я понимаю, что по масштабам вселенной нет никакой разницы между четырьмя днями и четырьмя миллионами световых лет. Когда я смотрю через объектив своего фотоаппарата, я вижу твое лицо, и когда я пытаюсь писать статью, я понимаю, что пишу тебе… Я благодарен, что нашел тебя. Могло бы случиться и так, что мы незаметно проскользнули бы мимо друг друга, и никогда не узнали бы, что это за чувство, быть живыми».

Эти строки написал Франческе Джонсон Роберт Кинкейд, приехавший в округ Мэдисон, чтобы сфотографировать для журнала National Geografic местные достопримечательности – старинные крытые мосты.

Четыре дня вспыхнувшей страсти и свободы; краткие миги счастья, которые могли перевернуть всю их жизнь – и перевернули внутренне, хотя внешне все как будто вернулось на круги своя.

**

Университетский профессор экономики и менеджмента Роберт Дж. Уоллер увлекался фотографией и музыкой; однажды он съездил в округ Мэдисон, сфотографировал крытые мосты – и по возвращению домой вдруг начал писать роман. Ар-Джи Уоллер не был профессиональным писателем, не знал, что сентиментальные романы – далекое прошлое литературы, он писал о том, что чувствовал и что придумал. Герою, как часто делают начинающие прозаики, дал свое имя, образ его – в чем-то авторская мечта о себе; героине придал черты любимой жены, только поставил ее образ в ситуацию, которую для простоты можно назвать мелодраматической, хотя на деле все-таки все сложнее, глубже и трагичнее. Уоллер не предназначал для печати «Мосты округа Мэдисон» и потому сочинял с абсолютной свободой, не стесненной предполагаемыми вкусами аудитории и издательскими требованиями. Он читал рукопись только близким людям; один из друзей (так гласит легенда) показал ее издателю, а дальше – типичная история успеха: книга тут же была напечатана и три года занимала место в списке бестселлеров. Возможно, дело в одновременно трогательной и провокационной истории и в прекрасном поэтическом языке романа.

В 1995 году Клинт Иствуд поставил по мотивам романа фильм, Роберта сыграл он сам, а Франческу – Мерил Стрип; в 2002 году Американский Институт кино включил «Мосты округа Мэдисон» в число ста лучших фильмов о любви ХХ века.

Это преамбула.

А теперь о постановке Артема Гареева.

Мелодрама без внешних эффектов

Франческа – Юлле Лихтфельдт, Роберт Кинкейд – Тармо Сымер. Фото: Юри Власов

Инсценировка финского драматурга Сари Нийникоски намного ближе к фильму Иствуда, чем к роману Уоллера; из фильма она заимствует композицию: начинается с того, что дети Франчески узнают о тех четырех днях о жизни матери, прочтя ее дневник, и затем перед ними возникают эпизоды не известного им прошлого – то, что в кинематографе называется флешбэк. (В романе композиция – линейная; начинается с того, что муж и дети Франчески уезжают на ярмарку – и в этот момент к ферме подъезжает Кинкейд, ищущий дорогу к одному из крытых мостов). Инсценировщик выбирал промежуточный путь между книгой и фильмом. Ведь на сцене невозможно показать многое из того, что так потрясает в кино – скажем, эпизод, когда уже после расставания герои едва не пересекаются вновь, на шоссе. Роберт за рулем один, Франческа – в машине с мужем; она видит, как грузовичок Роберта медленно удаляется, и молчит: вся боль – во взгляде героини. Следуя за киноверсией, Нийникоски, тем не менее, включил в инсценировку и те куски из романа, которые, когда читаешь глазами, очень эмоционально отзываются в твоей душе, но как они прозвучат со сцены?

– Прекрасно звучат! – заявляю с полной ответственностью.

Артем Гареев (и, разумеется, вся постановочная команда и все актеры, занятые в «Мостах округа Мэдисон») сделали спектакль очень нежный, невероятно чувственный (при этом абсолютно целомудренный) и безукоризненно точный во всем, что касается правды характеров и психологии отношений. То есть – правды жизни. Причем – смею утверждать – материал здесь сложнейший: отсутствует привычный драматический конфликт. Да, это мелодрама, т.е. история о внезапно вспыхнувшей, настоящей и очень сильной любви, трагически обреченной на то, чтобы оборваться на самом пике чувств, но здесь нет внешних признаков жанра: острой интриги, контрастов, борьбы Благородства и Злодейства, Любви и Коварства, нет идеального героя и страдающей героини, которую герой должен спасти из лап чудовища, словом – нет тех эффектов, без которых, как будто, не обойтись. Оказывается, обойтись можно. И нет обстоятельств непреодолимой силы, вроде стихийных бедствий, авиационной катастрофы, неизлечимой болезни героини и прочих несчастий, очень выручающих в тот момент, когда драматическое действие зашло в тупик. Роберту и Франческе (и как точно видят и воплощают это Юлле Лихтфельдт и Тарво Сымер!) не суждено быть вместе даже не потому, что героиня не свободна, у нее – долг перед мужем и детьми (классический конфликт между долгом и чувством здесь присутствует, но не в нем одном проблема!), тут возникает конфликт между человеком и самой жизнью с ее сложностью, неотвратимостью и невозможностью отдаться чувству, которое вдруг настигло (только Бога ради не цитируйте из «Мастера и Маргариты»: «любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих» – там это было к месту, а здесь слишком вычурно звучит); настигло – не точное слово, пришло, возвысило и дало счастье, но оно должно оборваться.

Не только из-за того, что на Франческе лежит долг перед семьей, но и потому, что она – мудра той женской интуицией, которая заставляет мыслить на много ходов вперед, тогда как мужчина живет настоящим временем, сиюминутно. И только после того, как разорвана связь и в душах героев обрушился озаренный красным закатным светом мост, связавший их, оба почувствовали, что пережитое за четыре дня можно приравнять к тому, что произошло с миром в течение четырех миллионов световых лет. Мгновение равно вечности!

Смена оптики

Франческа – Юлле Лихтфельдт, Роберт Кинкейд – Тармо Сымер. Фото: Юри Власов

Не скрою, что я из зала очень заинтересованно следил за происходившим на сцене и от всей души «болел» за режиссера и постановку и потом думал о том, как от спектакля к спектаклю растёт дарование Гареева. Как оно становится все более зрелым и свободным. Во «Враге», «Бреде вдвоем» и «Хоре Харона» режиссер стремился поражать зрительское воображение яркими, броскими и (это бесспорно!) необходимыми с точки зрения той эстетики, которую он избирал и (что крайне важно!) с точки зрения раскрытия того послания к нам, которое заключено в драматургии. В «Августе; графство Осейдж») центр тяжести сместился в сторону точного раскрытия каждого характера и взаимодействия их; арсенал выразительных средств режиссуры был полностью подчинен жизненной верности, заключенной в этой истории, и со своей стороны дополнял и развивал сказанное драматургом; опираясь на текст, извлекала и выводила на поверхность те заключенные в драме глубинные пласты, которые именно сегодня так настойчиво заявляют о себе.

И схожий путь к раскрытию судеб своих героев, только на более трудном и куда менее выигрышном материале, без тех столкновений, на котором строился «Август…», без крутой ненависти и страшных тайн, режиссер прокладывает в «Мостах…».

Помню, в самом начале спектакля меня кольнуло что-то вроде тревоги за его ход –встречавшая детей Франчески (Аннели Рахкема и Имре Ыунапуу) старушка-соседка Мардж Миллер (Лийз Абель) показалась очень уж расхожим образом согбенной дряхлости, но очень скоро стало понятно, что с самого начала в спектакле используется, как бы сказать понятнее, разная оптика (может, слово пришло потому, что герой спектакля – фотограф) : для Кэролин и Майкл родительская ферма давно стала чужой, и Марлж, как нечто приложенное к ферме, увидена их поверхностным безразличным взглядом.

По разному – хотя в обоих случаях это взгляд одного персонажа, Франчески, с редкостным проникновением в суть образа сыгранной Юлле Лихтфельдт – мы, вместе с героиней, смотрим на ее мужа, Ричарда Джонсона (Эдуард Сальмисту). В первом случае – сборы перед поездкой на ярмарку скота – отмечаем в нем тяжеловесную рыхлость, самодовольство и занудство – с каким достоинством он поучает жену, как надо складывать носки и собирать чемодан, как по-хозяйски (ну, типичный селянин) в качестве поощрения отвешивает ей сочный шлепок по заднице. Словом, чувствуется, какой рутиной окружено прозябание Франчески и как ей не хватает воздуха. («Порою мне кажется, что эта проклятая деревня душит меня, и я хочу куда-нибудь туда, к людям, куда-то, где больше жизни, искусства и музыки, и где я могу снова дышать». Она-то создана для иной жизни, она знает и любит поэзию, работала учительницей, вот только муж сказал: сиди дома!).

И насколько иным предстает Ричард в двух других эпизодах, в которых ему не так-то и много времени отведено! После возвращения с ярмарки, уже успевший переодеться в такую уютную домашнюю пижаму, заботливый и домовитый, он вызывает у Франчески симпатию (смешанную с чувством вины), но и героиня успела стать иной, пережитое короткое счастье изменило ее миропонимание. («Нужно уехать, и вернуться, чтобы увидеть, как много вокруг хорошего» – Ричард уезжал физически, Франческа, оставаясь на ферме, всем своим существом перемещалась в мир страсти и счастья, созданный для нее Робертом!). И совсем другим, трагически мудрым, мы видим Ричарда в сцене его смерти. Но эта сцена уже принадлежит Франческе. Ее судьбе.

«Невеста войны» и фронтовой фоторепортер, ставший одиноким ковбоем

Франческа – Юлле Лихтфельдт, Кэролин – Аннели Рахкема. Фото: Юри Власов

Франческа – «невеста войны»: она вышла замуж за солдата американской армии, освобождавшей от фашизма Италию, и после войны уехала с ним в его родной штат Айова. Страсти не было, было чувство защищенности – и за это она осталась благодарна Ричарду.

Роберт во время войны был фоторепортером.

И во встрече этих двух судеб для постановщика спектакля есть глубокий смысл и та тема, которая проходит уже через четвертую его постановку. Тема войны, насилия – она мощно и ошеломляюще возникала у Гареева и во «Враге», и в «Бреде вдвоем», и в «Августе…» И здесь контрапунктом к лирическому сюжету становится война, огромные, во все зеркало сцены фотографии мертвецов, растерзанные солдатские тела, окровавленные лица, и все это – в грязи и серости окопов. И музыка, бьющая по нервам, не позволяющая отстраниться от этого кошмара. (Музыкальное оформление Натальи Дымченко вообще прекрасно, в нем отражены все мотивы постановки, и эротизм ее, и тревога, и редкие миги покоя, но здесь музыка достигает пикового воздействия.)

Это вторжение сегодняшнего нашего знания и современных выразительных средств театра в течение спектакля здесь необходимо. Оно придает особое звучание и важнейший смысл монологу Роберта: «Я ездил с морскими пехотинцами и фотографировал их лица, искаженные страхом. Слышал, как они зовут Бога и маму. Я тоже думал о них. Когда ты видишь, как мужчины разлетаются на куски от пулеметной очереди, сложно верить в Бога, или вообще во что-либо», которому мы верим безусловно, и другому монологу: «Если бы миром правили женщины, не было бы войн. Какая мать отправит своего сына убивать?» А вот тут Р. Дж. Уоллер, создававший свой роман в относительно спокойные для его страны 1990-е, ошибся: женщины, правящие миром или его отдельными частями частичками явно обманывают его надежды.

Но тут важнее другое. Возможно, пережитое на войне заставило его оборвать путы, связывавшие его со всем тем, что было близким и любимым – и таким непрочным. Вечное Memento mori гнало его в путь, заставляло быть одиноким ковбоем, странником, прятаться от сложностей жизни в прекрасные ландшафты, которые он фотографировал. Но это же сохранило в нем независимость – и нежность. Человечность.

Все это есть в характере, воплощенном на сцене Тармо Сымером.

А сейчас я признаюсь в одном своем сомнении. Я бы ни за что не выдал его, если бы оно сбылось, но оно оказалось беспочвенным – и я его выскажу. Я слишком хорошо помнил, как играл Роберта Клинт Иствуд, который вошел в картину со всей сложившейся за годы его актерской карьеры харизмой неотразимого мачо, который одним только своим появлением завоевывает женские сердца. Мне было трудно представить в роли Роберта Кинкейда другого актера. Но Сымер (и, конечно, Гареев) меня убедили. Роберт у Тармо Сымера – в первую очередь настоящий мужчина, в нем столько подлинной, не нуждающейся в эффектной внешности, искренности, в нем чувствуется, сколько перенес этот человек на своем веку, и он своей любовью действительно преображает Франческу, она проходит путь от зачуханной домохозяйки к влюбленной, любящей и оттого победительно прекрасной женщине (и с какой точностью проходит путь своей героини Лихтфельдт!). Но и сам Роберт преображается, он начинает осознавать, что встретил женщину своей мечты, и это его обезоруживает перед Франческой.

Роберт – фотохудожник, это высказано через оформление сцены, через огромные фото, в которых заключена подкупающе точная атмосфера – особенно в сцене разговора героев поздним вечером, белая постройка с-на втором плане и зеленый ковер травы – та красота, которую невозможно нарушить неловким словом или жестом, красота, подкрепляющая лирическую линию постановки.

Освещение занимает в спектакле особое место. Оно словно подтверждает слова Кинкейда: «Как великолепен этот красный свет сумеречного летнего вечера, я называю его ангельским светом». Тот свет, который предвещает скорый закат.

Спектакль удивительно гармоничен и мудр. И все, что происходит в нем, продиктовано тем, что зовется судьбой или жизненной неотвратимостью. Франческа упрекает Робера в том, что он пробудил в ней Женщину, заставил раскрыться тот внутренний свет, который он первым увидел через объектив своей камеры – но он уйдет, расставание неизбежно, а ей придется жить и гасить в себе этот свет. Франческа стала такой, какой он ее увидел, но она понимает, что жизнь не состоит из одних мгновений счастья, нельзя жить одним сегодня – и отсюда ее раздражение: да, ты сделал великое дело, ты пробудил во мне женщину, а что мне дальше с этим делать. Герои стоят по разные стороны дверного косяка – и знают, что дверь неизбежно захлопнется, и между ними возникнет непроницаемая преграда

**

Очень хороши все актерские работы, не только два главных характера. Не могу оставить в стороне образ Кэролин Джонсон – Аннели Рахкема так точно передала душевные терзания этой молодой женщины, которая вдруг открывает в себе что-то от мятущегося характера Франчески – и не знает, повторит ли она путь своей матери или все же решится изменить судьбу порвать с ничтожным супругом (на сцене он не появляется, но из разговоров брата и сестры с ним все ясно!)

**

И когда заканчивается спектакль, остаешься с мыслью, что все наши драмы и трагедии, все надежды, сбывшиеся и разбитые, все это происходит в нас самих, в существовании одновременно и мостов, которые зовут ступить на их освещенные закатным солнцем теплые доки и пойти навстречу друг другу, и тех действительно непреодолимых обстоятельств, которые не позволяют разорвать нити наших судеб и долга перед другими. Такова жизнь!

**

Я видел не так много спектаклей Раквереского театра, но если после «Мостов округа Мэдисон» вы спросите мое мнение о труппе, я отвечу: «Она прекрасна!». Точно так же я ответил бы на аналогичный вопрос о труппе Русского театра после спектаклей «Враг», «Бред вдвоем», «Хор Харона», «Август: графство Осейдж». (Ну и после «Страха и отчаяния в Третьей империи», «Обыкновенного чуда» и «Мертвых душ»).