Вернувшийся из российского плена украинский военный: россияне грузили нас в автозаки со словами «добро пожаловать в ад»

3 января 2024 года состоялся очередной обмен военнопленных между Россией и Украиной. Среди вернувшихся из плена украинских бойцов был и коренной мариуполец, военнослужащий 56-й отдельной мотопехотной бригады ВСУ Владимир Цема-Бурсов. Его фото после двадцатимесячного содержания в российском СИЗО №2 города Вязьмы облетело весь мир. Находясь на реабилитации в медучреждении в Киеве, Владимир поговорил с ведущим «Украинской студии» портала Rus.Postimees.

До плена Владимир был высоким и статным мужчиной. При росте в 191 сантиметр он весил около 95 килограммов. Но когда он вышел из автобуса с освобожденными военнопленными на пограничном переходе в Сумской области, его не узнали даже сослуживцы.

После многомесячных пыток голодом, систематических избиений и морального давления Владимир потерял сорок килограммов своего веса. После обследования выяснилось, что он заработал не только психологические травмы, но и множественные физиологические проблемы со здоровьем.

Кадры с освобожденным Цема-Бурсовым вызывали в памяти архивные киноматериалы времен Второй мировой войны, снятые при освобождении солдатами антифашистской коалиции пленных из концентрационных лагерей Освенцим, Бухенвальд, Дахау и многих других. Но, к сожалению, нынешняя история не покрыта пылью минувших лет, это наше настоящее.

В момент записи этого интервью Владимир Цема-Бурсов находится в госпитале, где он восстанавливает жизненные функции организма. Из-за границы к нему сейчас направляется любящая жена с ребенком, которая вживую не видела собственного мужа почти два года.

Владимир Цема-Бурсов с женой на проспекте Мира. За спиной у супругов находится здание Мариупольского драматического театра, который был разрушен в результате авианалета российской авиации. Фото: Личный архив Владимира Цемы-Бурсова

Несмотря на тяжелое состояние здоровья, Владимир любезно согласился поговорить с ведущим студии «Украинской студии» Rus.Postimees. Во время беседы речь шла прежде всего о том, как ему удалось выжить в российской тюрьме.

- Владимир, расскажите, как вы попали в плен?

- В плен я попал при попытке выйти из окружения с завода Ильича (Мариупольский металлургический комбинат - прим. ред.), где я находился в составе 56-й бригады ВСУ, в которой я служу. Таким образом, я пробыл в плену двадцать месяцев. Во-первых, не было дороги, по которой мы предполагали ехать. Мост, соединяющий два населенных пункта, был взорван, и его обломки лежали в реке. Пытаясь вернуться обратно через блокпосты, мы были задержаны силами Росгвардии.

- Это был тот знаменитый прорыв, когда ваша бригада пыталась выйти к своим в Запорожскую область?

– Да, причем попытки предпринимались неоднократно. Предыдущие заканчивались неудачно. По какому-то стечению обстоятельств всегда, когда колонна шла по территории завода, мы попадали под артобстрелы. Мы выходили уже самыми последними. Оставались только те, кто планировал выходить из окружения альтернативными маршрутами.

- Как выглядел сам выход из окружения?

- Мы разделились на группы. Кто-то шел пешком, кто-то ехал на транспорте. Мы выстроились в колонну и поехали, не зная, будет ли обстрел. Мы двинулись по заводу с выключенными фарами, в кромешной тьме, по разбитой дороге, проезжая мимо разбитой техники, оставшейся от предыдущих колонн. Зрелище ужасное. Мы рассчитывали только на удачу и на милость божию.

Я нашел брошенный на заводе автомобиль. Убил два дня, чтобы привести его в чувство. Самая большая проблема была с пробитыми колесами. Надо было помотаться по заводу, поискать запаски. И вот два дня я доукомплектовывал автомобиль. Это был ВАЗ-2109. Откуда он взялся на заводе, не знаю, но я видел, что кто-то ездил на нем. Техпаспорта у автомобиля не было, документов - тоже, но есть машина, проводами заводится, бензин мы нашли.

- Я правильно понимаю, что вражеская разведка плотно контролировала тот район, поэтому вам выйти не удалось?

- Нет, как раз с территории завода мы вышли. В тот вечер было тихо, никаких прилетов не было. Заехали в ближайший населенный пункт, остались там на ночлег. Это было какое-то заброшенное сельскохозяйственное предприятие. Под навесами мы расположили всю технику, которая у нас была, чтобы ее не было видно с неба. Мы переночевали и наутро решили двигаться дальше.

Я считал, что надо было выдвигаться в четыре часа утра, пока моросил мерзкий дождик, туман. Но другие решили, что надо пересидеть день, а двигаться дальше уже в темноте.

- Хоть кто-то вышел к своим из ваших?

- Да, я слышал историю одного бойца, но это было очень жестоко. Это была очень нервная процедура. Потому что ему пришлось пройти невероятное количество блокпостов, и на каждый из них он приходил как в первый раз. Подозревали, что он является военнослужащим, каждый раз проверяли телефон, много вопросов, смотрели на его реакцию. Как он потом говорил, это ему дорого стоило в плане нервов. Несколько раз он был на волосок от разоблачения, но каждый раз его спасала какая-то случайность. Но в целом я многих из тех людей, которые выбирались из окружения разными путями, видел в плену.

То есть русских было очень много - и личного состава, и техники. Я был очень неприятно удивлен, когда увидел количество техники из «камаза», в котором я ехал. Тент колыхался на ветру, и я видел огромное количество блокпостов, военнослужащих, техники. Когда я сидел на заводе, мой обзор был немного ограничен: я был уверен, что их не так много.

- Как происходил момент пленения?

- Мы проехали два блокпоста в населенном пункте, который называется Каменск. На нас не обратили внимания. Когда мы доехали до места, где надо было пересечь реку, оказалось что мост взорван. И мы приняли решение таким же способом выехать, но на обратном пути нас остановили, попросили выйти из автомобиля, и препроводили нас в остановочный павильон, где началось дознание.

Но этот момент был, скажем так, вежливым, можно сказать, уважительным. Не знаю, почему. Может быть, из-за того, что это были силы Росгвардии, может, они не хотели, чтобы мы делали какие-то резкие телодвижения. Это, конечно, вселяло оптимизм. Они говорили, вы не переживайте, вас немного подержат и обменяют, но кто же мог тогда думать, что это будет двадцать месяцев ада…

- Вы попали в Еленовку?

- Да, в Еленовку мы попали где-то 15 апреля. До этого времени мы находились в Сартане, потом мы были неделю в Еленовке, а затем нас переместили в Суходольск в Луганской области.

Наиболее яркое воспоминание из Еленовки - это была так называемая приемка. Когда мы приехали, пришлось проходить живой коридор, где с обеих сторон стоят сотрудники тюрьмы, которые вооружены дубинками и ремнями со вшитыми железками. По этому коридору надо было пробежать, а в конце коридора последний сотрудник в прыжке бил тебе в грудную клетку. После чего ты должен был упасть.

Потом тебя за шиворот тянут под бордюр, набирают группу из десяти человек, после чего по команде, по очереди забегаем в здание. Затем на втором этаже был обыск с изъятием всех вещей, которые имели хоть какую-то ценность.

Особенностью Еленовки было то, что там не было спальных мест, а были старые рваные матрасы на полу в зале как для мини-футбола.

Люди спали на полу. И если, например, вовремя не занять свое место, то не факт, что его хватит. Там было столько людей, что негде было яблоку упасть. Там нас было около девятисот человек.

- Как вы думаете, зачем это делалось, такая жесткая приемка?

- Я так думаю, чтобы сразу же поставить человека на место, подорвать его моральный дух, сразу унизить, показать, кто здесь хозяин. Я ходок по тюрьмам не имел, но мне кажется, что это обычная практика, чтобы поддерживать дисциплину.

- Русский мир пришел?

- Да. Я не верю, что если бы я оказался в тюрьме в Нидерландах, то вход туда у меня сопровождался бы такими спецэффектами. Мне в это очень тяжело поверить.

- А как было в Суходольске?

- Там как раз все решилось на уровне криков. Мы были готовы к побоям, но под крики и собачий лай мы просто забежали во дворик, и все. То есть сотрудники этой колонии к нам обращались чуть ли не на вы. Один из сотрудников подошел к нам и говорит: ребята, если вы курите, то бросайте окурки в урну, потому что если вы так делать не будете, мы можем в любое время изменить к вам свое отношение. Предложили нам приобщиться к работам: красить заборы, перекладывать плитку, я лично пошел в столярный цех. Там для наших раненых мы делали костыли и палки.

В цехе, где мы работали, за нами наблюдал всего лишь один сотрудник, и не было ни криков, ни избиений.

Лишь один раз был допрос с избиением, где на меня пытались повесить, что я «инструктор Азова». Но я им сказал, что я военнослужащий 56-й бригады, музыкант, подразделение «оркестр». Они стояли на своем. Сопровождалось это все нанесением ударов поддых. В принципе, терпимо, но ничего приятного в этом не было.

Там я пробыл неделю и после мы попали в ад в виде СИЗО номер 2, в городе Смоленске. 27 апреля мы выехали из Суходольска, поехали на какой-то военный аэродром. Затолкали нас как тюльку в банке в какой-то самолет, и полет был очень долгим, часа три, или три с половиной. Я сидел на человеке сзади меня, а впереди сидящий лежал на мне. Это была адская мука, сидеть в одной позе, тем более, когда на тебя кто-то наваливается. Мы очень плотно сидели, самолет был небольшим. Охранники при этом еще бегали по самолету, а если кто-то открывал рот, разговаривал или стонал, то они сразу били по голове.

И, когда мы летели, кто-то спрашивал: командир, а куда мы летим? А ему отвечают: на обмен. А когда мы прилетели, они сказали, что мы прилетели в Киев. Ну и когда открылась задняя рампа (люк в хвостовой части транспортного самолета), появляется кто-то и звучит такая фраза: ну что, черти, добро пожаловать в ад. С этими словами нас погрузили по автозакам. После чего мы приехали в это СИЗО №2 города Вязьма в Смоленской области России.

Дальше нас ожидала приемка - очень жесткая и длительная, сопровождаемая избиения палками, дубинками, сапогами, электрошокерами. Причем, особенно эффективно электрошокер ощущался после того, когда нас купали. Он очень «приятно» трещал по мокрому телу, впечатления непередаваемые…

- Владимир, всю Украину шокировали фотографии после вашего освобождения. Я так понимаю, что кроме побоев, у вас было еще и плохое питание? 

Военнослужащий 56-й отдельной мотопехотной бригады ВСУ Владимир Цема-Бурсов после освобождения из российского плена. Фото: Личный архив Владимира Цемы-Бурсова

- Первые полгода нас кормили очень мало. Было ощущение, что эти порции были либо для детей, либо для домашних животных. И вначале эту еду кроме как помоями назвать было нельзя. Это была вода, в которой плавает какая-то крупа, которая была часто не доварена, а иногда даже просто всыпана в кипяток. Чай представлял собой просто подкрашенную воду, когда полглотка выпил и даже не понял. Позже в рационе мы начали ощущать присутствие какого-то жира, начали попадаться какие-то куриные шкурки, косточки. Еще позже начали появляться кусочки говядины, появилась рыба, появился со временем дополнительный кусок хлеба. Но судя по тому, что люди теряли вес, этого количества было недостаточно.

Я каждый день ощущал чувство голода. Под конец уже готовили вкусно и разнообразно, но количество было таким, что если мы позавтракали, то в одиннадцать утра я уже чувствовал голод. А в самом начале, когда удавалось наковырять пару ложек воды и кусочков картошки, то было ощущение, что еда до желудка не дошла, а растворилась где-то на полдороге. При том, что мы все время проводили на ногах.

Мы стояли часов по шестнадцать, присаживаясь только на прием пищи. Но потом, когда вся тюрьма стала жаловаться на опухание ног, колен, у многих опухал пах, тогда администрация стала давать немного времени посидеть, но даже после этого мы по восемь-десять часов проводили стоя на ногах.

- А зачем это все?

- В виде наказания. Видимо за то, что мы родились в Украине и защищали свою страну. Ну и, естественно, мы ходили с ярлыком укрофашиста и бандеровца. Ко всему этому нам выдавали по два-три страницы какого-то текста - биографию полководца, хронология какой-нибудь битвы, а во время утренней проверки нам устраивали экзамен. И если кто-то отвечал не так, как надо администрации, то начинались избиения.

Мы стояли в позе с максимально широко расставленными ногами, голова опущена вниз, руки скрещены за спиной, глаза закрыты, и в этой позе мы рассказывали о том, что мы прочитали. Также мы учили стихи патриотического характера о России, ее просторах и о ее избранном народе. Забыл слова - вся камера получает порцию избиений.

- Это какой-то фашизм.

- Ну, я не знаю определения фашизма, но среди сотрудников были такие люди, которые считали Россию самым главным государством в мире, а русский народ - избранным. Иногда мне казалось, что этим людям нужна специальная психиатрическая помощь. Видимо, в российском обществе это все культивируется, потому как они считают, что мы должны перед ними преклоняться и признавать их доминирование. Они не считают нас равными себе.

- В СИЗО № 2 вас уже не пытались выводить на чистую воду, доказывать, что вы «инструктор Азова»?

- Они неровно дышали к некоторым представителям военных профессий: пулеметчикам, снайперам и так далее.

- Какие пытки применялись по отношению к этой категории людей?

- Во-первых, это избиения. Это как завтрак, обед и ужин. Потому как мы это слышали. Мы ничего не видели в тюрьме, но слышали, как открывается карцер, и начинались глухие удары, стоны, треск шокера. Плюс содержание в карцере с урезанной наполовину пайкой. Там и с нормальной пайкой жиром не обрастешь, а тут еще меньше, да и побоев больше в разы.

- Больше всего получали азовцы?

- Нет, азовцев среди нас не было. У нас были бойцы 36-й бригады морской пехоты, наша 56-я мотопехотная бригада, и еще кое-какие военные из других частей, но в основном это были морпехи.

К бойцам из 36-й бригады было предвзятое отношение, потому что они считаются элитой, и, соответственно, их били жестче.

- К вам допускали Красный крест или адвокатов?

- Еженедельно к нам приходила прокуратура. Мы выбегали в коридор, при этом обращение сотрудников тюрьмы к нам было очень вежливым, деликатным. И задавался единственный вопрос: вопросы есть? Естественно, вся тюрьма отвечала, что нет. После мы забегали в камеру.

Что касается Красного креста, то два раза к нам в камеру заходили какие-то люди, которые представлялись Красным крестом, и разговор с ним шел по тому же сценарию, как и с прокуратурой. Но многим из нас казалось, что это был вовсе никакой не Красный крест, а какие-то ряженые.

- Вас как музыканта не заставляли играть на потеху силовикам?

– Не играть, а петь. Имел неосторожность сказать, что я музыкант, хотя мне пришлось бы в любом случае это сказать.

Как-то ходил по тюрьме сотрудник, которому было нечем заняться, и он начал расспрашивать людей в каждой камере, кто какую имеет гражданскую профессию. Там были водители, сварщики и прочее. Подошла очередь ко мне. Он спросил меня, умею ли я петь. Но в моем понимании, каждый музыкант в принципе может напеть какую-то мелодию, но не петь как профессиональный певец. Но по своей простоте я сказал, что да, умею.

Ну он мне приказал петь. Я понимаю, что не петь нельзя, и первое, что мне пришло в голову, это была песня Муслима Магомаева «Чертово колесо», которая еще в мультфильме «Ну погоди» звучала. На следующий день он опять приходит ко мне и говорит: «Эй, заведующий клубом, давай, спой мне что-нибудь для души». Ну и я затянул «Таганку»... Ему понравилось, и он приказал, чтобы мы всей камерой пели хором, да так, чтобы слышно было снаружи тюрьмы. Поэтому нам приходилось просто орать эту песню. Всегда на ура заходили песни групп «Сектор газа» и «Любэ».

Все эти песни я знаю еще с детства, но я никогда не думал, что мне придется их горланить в тюрьме на территории России.

- Как производился обмен?

- К обмену мы были уже готовы. 30 декабря 2023 года идет по коридору сотрудница СИЗО, которая занималась хозяйственными вопросами, и говорит осужденному, который сотрудничал с администрацией: «Там в каждой коробке двадцать штук». Мы долго думали, что это может означать, но так и не придумали.

На следующий день по коридору ходит сотрудник и мы слышим, что во всех дверях открываются кормушки. Открывается наша и нам дают расписаться в каких-то документах. Кроме того, с нами начали обращаться вежливо, поэтому мы поняли, что готовится обмен.

Новогодняя елка в Мариуполе была одной из самых красивых в Украине. Фото: Личный архив Владимира Цемы-Бурсова

Утро третьего января; мы просыпаемся от грохота по коридору, лязг дверей, мат, крики, лай собак. Мы, не сговариваясь, по очереди побежали в туалет. Потому что мы понимали, что во время транспортировки нам в туалет сходить не дадут. Я тогда еще надел носки, потому что нельзя было одеваться заранее. В итоге открывается дверь, называются наши фамилии, нас раскидали по коридору, где мы хаотично одевались в наши вещи, в которых нас брали в плен.

Вывели нас во двор, мороз, по ощущениям, был градусов 25. Нас поставили в привычную позу, а между своих ног я вижу, как открываются ворота СИЗО и на территорию заезжает автозак.

Уже в автозаке нас никто не крыл матом, не рассказывали, что мы укрофашисты и прочее. В общем, все говорило о том, что нас везут на обмен. Мы приехали в аэропорт, и нас посадили в нормальный военный самолет, с сиденьями. Потом нас пересадили в автобусы и по мере приближения к пункту обмена автобус остановился, нас покинул конвой, которые на прощание нам прочитали проповедь о том, что мы - укронацисты, что мы ведем себя неправильно.

Когда мы прошли пункт пропуска, и я сел в украинский автобус, то у меня не было никаких эмоций. Видимо, я перегорел, просто превратился в зомби. Я воспринял это все так, будто бы все это происходило со мной каждый день. Мысленно я был еще там.

Потом, когда мы уже приехали в реабилитационный центр, и когда я разговаривал со своей женой, я уже не мог сдержать слез.

Смотрите в записи полную версию беседы!