Виктория Ладынская-Кубитс ⟩ Нынешняя интеграционная политика – дорогой и эксклюзивный продукт

Виктория Ладынская-Кубитс Фото: Olga Makina

• Владение эстонским языком не гарантирует социальной сплоченности
• Данные мониторинга ставят вопрос, на кого следует направить усилия
• Интеграция должна осуществляться через проекты, культуру и образование

Последний интеграционный мониторинг показывает, что измерять результаты интеграционной политики в цифрах будет все сложнее. Ни знание эстонского языка, ни эстонское гражданство не гарантируют сплоченности общества. Что следует читать между строк интеграционного исследования, пишет обозреватель Виктория Ладынская-Кубитс (партия «Отечество»).

У нас довольно долгая история интеграционной политики, начиная с кампании «Развяжи себе язык» и заканчивая созданием домов эстонского языка. На государственном уровне интеграционной политикой начали заниматься в конце 1990-х годов: первый план развития этой сферы был разработан в 1997–2000 годах, были созданы институты, занимающиеся интеграционной политикой, такие как Фонд интеграции. С 2000 года было проведено восемь интеграционных мониторингов, ряд других исследований в области интеграции, а также проведены итоговые и среднесрочные оценки планов и программ развития. Политика интеграции часто подвергалась критике, однако предыдущие анализы ясно подтвердили, что сплоченность общества постоянно растет и наблюдаются положительные тенденции в ключевых областях интеграции.

Результаты интеграционной политики во многом измерялись увеличением числа использующих государственный язык/владеющих языком и числа людей, получающих эстонское гражданство. То есть, другими словами, с помощью цифр. Это логично, ведь основной целевой группой интеграционной политики были преимущественно русскоязычные жители Эстонии, не имеющие эстонского гражданства, то есть лица с неопределенным гражданством и граждане Российской Федерации. В последние годы (во многом в связи с войной в Украине) ситуация в интеграции изменилась. И недавно опубликованный мониторинг подтверждает, что язык и гражданство, конечно, по-прежнему важны в интеграции, но эффективность интеграционной политики уже нельзя так легко измерить с помощью показателей изучения эстонского и получения гражданства.

Но прежде, чем приступить к анализу тенденций, наблюдающихся среди представителей других национальностей, живущих здесь, следует обратить внимание на одну очень важную, даже тревожную цифру, которая появляется в начале ознакомительного видео о новом мониторинге на сайте Министерства культуры: одиннадцать процентов эстонцев не чувствуют себя частью эстонского общества. Это цифра, которая должна заставить политиков задуматься, поскольку она может оказаться прямым результатом политического раскола.

Теперь давайте сосредоточимся на тенденциях, которые наблюдаются среди русскоязычного населения страны.

Языком овладели, гражданство в кармане, настрой не тот

В течение своей жизни я прочитала огромное количество исследований по интеграции. По сути, они подтверждают давно известное, очень простое соображение: иноязычные, неэстонцы, русскоязычная община, эстонские русские (выберите подходящий вам термин) не являются однородной группой. Если бы пару лет назад кто-то попросил меня обобщить и объяснить простым языком всю информацию об интеграции, которая накопилась за эти годы, я бы нарисовала четыре отдельных множества.

Первое представляет собой группу интегрированных людей. Их знание эстонского языка, их гражданство, и, возможно, даже имя не дают повода предположить, что их происхождение может быть иным, чем эстонское. Я думаю, что, если бы представителей этой группы кто-то спросил, как живут в Эстонии люди других национальностей, люди из этой группы даже не поняли бы, что этот вопрос как-то касается их.

Вторая группа столь же хорошо интегрирована: те, кто владеют языком, чувствуют себя естественной частью эстонского общества. Но они не стесняются своего происхождения и берегут свой родной язык и культуру. Родной язык легко может быть другим, но это не мешает им быть патриотами. У третьей группы языковые трудности, иной уклад жизни, но в целом они даже обижаются, если к ним относятся иначе, чем к патриотам Эстонии. Характерной чертой группы является сильная лояльность, но слабое знание языка. И последняя группа – это как раз та, которую чаще всего стереотипно определяют в эстонских СМИ ярлыком «иноязычные» – физически живущие здесь, но мысленно - в соседней стране или в прошлом, когда все было, как известно, по-другому.

Описанное – это очень упрощенная для понимания общей картины схема. Такое разделение всегда помогало, если задаваться вопросом, на кого должна быть направлена интеграционная политика. Прежде всего - на третью группу. Первая уже не видит необходимости в ней, вторая на самом деле неплохо приспособлена, четвертая не хочет, а может быть, и не нуждается в этом. Третьим же нужна помощь для того, чтобы постепенно они перешли во вторую группу. Еще раз подчеркиваю, что это моя формулировка, применяемая к ситуации трехлетней давности с точки зрения понимания интеграционных тенденций. Другими словами, перед последним опросом.

С 2022 года ситуацию уже невозможно так просто описать. Потому что из Украины прибыли военные беженцы, которые сами по себе являются очень многослойной группой, эмоциональной группой, очень субъективно воспринимающей потребности интеграции. Также прибавились новые мигранты из России. И, что немаловажно и что также подтвердил недавно опубликованный мониторинг (возможно, эта тенденция была и раньше, но не была зафиксирована в исследованиях), – также новые тенденции среди русскоязычного населения.

Например, если мы посмотрим на так называемые кластеры мониторинга (на основании того, насколько сильны у жителей других национальностей эстонская идентичность, а также на основании их участия в жизни эстонского общества, доверия к эстонскому государству, общения в эстоноязычной среде, отношения к политике в области обороны, кластерный анализ результатов мониторинга выявил пять типов интеграции в эстонское общество, или «кластеры интеграции»), мы обнаруживаем выделенную красным группу. 15 процентов из числа русскоязычного населения владеют госязыком, скорее всего, имеют эстонское гражданство, но активно критикуют Эстонию. Языком овладели, гражданство в кармане, настрой не тот.

Представляя это исследование, Марью Лауристин использовала слово «доверие», «процесс формирования доверия». Симпатичное понятие, но теперь давайте на минутку подумаем, как измерять это доверие в будущем. И еще более важный вопрос: какую стратегию можно использовать для распространения и увеличения этого доверия? Кажется, здесь вырисовывается большой вызов.

Программа интеграции как дорогой и эксклюзивный продукт

Результаты исследований являются бесценными, если эти знания можно применять на практике, если мы можем заставить эти проценты работать и на примере математики жизни. Начнем с хорошего: лишь четыре процента представителей других национальностей совершенно не владеют эстонским языком. Никогда раньше эта цифра не была столь низкой. По сути, можно подтвердить, что знание государственного языка на уровне общества постоянно возрастает. И это еще до перехода на эстоноязычную систему образования. Что касается гражданства, то опрос также показывает довольно положительные тенденции. Количество российских граждан остается на прежнем уровне, но находит подтверждение уменьшение числа серопаспортников в пользу эстонского гражданства.

Среди кластеров, представленных в исследовании, наблюдаются и тенденции, представляющие наибольший интерес. С помощью разных вопросов и ответов снова и снова проявляется почти одно и то же число: 40-45 процентов опрошенных представителей других национальностей, так сказать, лояльны. Здесь, конечно, в игру вступают несколько относительно расплывчатых терминов. Такие как «лояльность», «верность», «чувство единства» и «эстонская идентичность».

Можно спорить о нюансах всех этих терминов, можно делать допущения, но можно и быть точным в своих эмоциях. Более того, политики из разных партий, я полагаю, наполняли бы эти термины несколько различающимся содержанием, авторы исследования также признают, что о значении терминов можно поспорить. Но все же скажем, судя по кластерам, процентов 40-45 выглядят интегрированными, они являются носителями идентичности страны. Даже если они овладели языком еще не в достаточной степени.

В то же время примерно такая же группа (среди них 15 процентов настроены «активно-критически» и 28 – «пассивная часть»), на мой взгляд, довольно большая, в которую входит большое количество владеющих языком граждан, не обязательно ощущает свою связь с государством. Другими словами, согласно старым исследованиям, мы, вероятно, назвали бы их интегрированной частью (ведь они говорят на государственном языке), однако оказалось, что они не интегрированы с точки зрения менталитета.

Когда я читаю эти исследования, я всегда пытаюсь понять, каково реальное количество людей, которых вообще можно рассматривать как объект интеграционной политики? К кому обращена, на кого работает и ориентируется вся наша интеграционная машина? Если собрать данные разных ответов всего опросника, выразить в цифрах и проанализировать, то число людей, которым нужна интеграция, так сказать, в ее старом понимании (когда оценка результатов интеграции происходит на основе показателей языка и гражданства), может оказаться на удивление невелико.

Причина проста: достаточно большая часть представителей других национальностей уже не нуждается в интеграции, поскольку они уже приспособились или близки к этому, а некоторым интеграция не нужна, потому что они не желают ее в такой форме. Среди них остаются и те, кому бы она пошла на пользу. Конечно, эксперты по интеграции могут со мной поспорить, но я предполагаю, что при нынешнем направлении интеграционной политики в ней могут нуждаться самое большее 150 000 человек. Получается, что мы предлагаем достаточно эксклюзивный и очень дорогой продукт.

Еще одна интересная тенденция, которую следует отметить в ходе опроса, – это отдельное исследование потребления средств массовой информации. Медиапотребление на самом деле оказалось в тени. Я высоко ценю исследование медиапотребления, но все же признаю, что его относительно сложно проводить по объективным причинам. Представим на минутку, что проводится опрос и человек должен ответить, какие медиаканалы для него наиболее важны. Но он знает, что в Эстонии запрещены российские каналы. Какой ответ он скорее всего даст? Тот, которого от него ожидают, а не тот, который является правдивым.

По данным этого опроса мы видим, что двенадцать процентов представителей других национальностей считают российские каналы очень важными. Эта цифра подозрительно низка. Особенно если посмотреть на еще одну цифру: резкое увеличение использования информации, распространяемой через социальные сети. В том числе и среди старшего поколения. Таким образом проявляют себя скрытые тенденции. Во-первых, каждый ответ на вопрос субъективен, его невозможно измерить в цифрах, во-вторых, исключение российских каналов из пакета телевидения не означает, что их не смотрят как-то еще. И очень наивно принимать за истину эти двенадцать процентов.

Конечно, потребление местных русскоязычных СМИ растет. На самом деле так было со времен короны, потому что практическая информация, важная для жизни, поступает именно отсюда, а не откуда-то еще. Но думая о том, ради кого формируются наши интеграционные проекты, нам стоило бы серьезно попытаться ответить на вопрос, чего мы ждем от местных русскоязычных СМИ. Насколько велика реальная целевая аудитория? В чем мы видим цель, станет ли «единое медиапространство» с годами постепенно одноязычным?

Или задача местных русскоязычных СМИ – постепенно пересматривать производимое ими содержание и ориентироваться на предоставление практической информации для новых иммигрантов практической информации? Или, может быть, вероятная новая стратегия заключается в том, чтобы построить крупный русскоязычный канал, который вещал бы и для русскоязычных в других европейских странах? Есть несколько вариантов путей. Но совершенно точно, что ответ на этот стратегический вопрос нужно дать, потому что местный потребитель – это не бесконечный ресурс. И чем эффективнее будет интеграционная политика, тем меньше на самом деле будет становиться и целевая аудитория местных русскоязычных СМИ.

Так что же делать по-другому?

Произошедшее в 2022 году, последующие события и реакции на них в сфере интеграции настолько существенны, что, учитывая все это, грех не скорректировать нашу интеграционную политику. Понятно, что любое политическое направление похоже на большого кита, развернуть которого хоть немного – серьезная задача. На данный момент у нас есть программа интеграции, в том числе адаптации, на 2023–2026 годы.

Реализуемые мероприятия и приоритеты основаны на «Плане развития сплоченной Эстонии на 2021–2030 годы» и соответствуют долгосрочным целям стратегии «Эстония 2035». По сути, наши более масштабные интеграционные цели были политически приняты еще до начала полномасштабной российской агрессии. Теперь опубликовано новое исследование. В исследовании есть много важного, но все же: со старыми целями (в которых вся эффективность интеграционной политики измерялась через рост владеющих эстонским языком и получающих гражданство) мы справляемся скорее успешно. Красный (активно-критические и пассивные кластеры) сигнализирует о настроениях.

И что же делать? Потому что все эти термины «лояльность, менталитет, единство, национальная идентичность» и так далее – чувствительные понятия. Мы живем в правовом государстве, где слово «пропаганда» имеет прежде всего мрачный оценочный оттенок. В то же время, это единство – именно то, что нам нужно. Это больше не часть интеграции, это вопрос безопасности.

Очень философский вопрос: какова высшая цель интеграции? Чтобы общество функционировало, чтобы люди были счастливы в этом обществе. И вот именно этот смысл я вложила бы в определение «двусторонней интеграции». Оба этих фактора могут быть достигнуты только в том случае, если будут обеспечены безопасность и государственная оборона. А безопасность измеряется с помощью предусмотренной Конституцией оценки угроз: есть ли риск утраты республики, языка, культуры, национальности и т. д. Это основа, с которой следует начинать осмысление интеграции.

Конечно, изучение языка имеет решающее значение, но как привить менталитет и те самые доверие и сплоченность? Мой ответ: интеграция должна все больше происходить через культуру и образование. А ответ на второй большой вопрос («на кого мы направим нашу интеграцию?») таков: мы больше не можем предполагать обобщенного «русскоязычного постоянного местного жителя», интеграционная политика должна стать более целенаправленной.