:format(webp)/nginx/o/2024/04/17/16010990t1hd423.jpg)
Ах, как вдохновенно ведет нас с первых шагов своей постановки в мир ужаса и тайны режиссер Хендрик Тоомпере! Сцена погружена во мрак, на висящем в глубине экране – неясные очертания затерянного в самой глуши горного края домишки; неизвестный стучит в дверь, раз, другой – и героиня пьесы, пани Янина Душейко (актриса Керсти Хейнлоо) догадывается, что у порога стоит судьба: «Если ты живешь одна в лесу, каждый стук в дверь предвещает беду».
Так и есть!
Во тьме кромешной виден только свет двух налобных фонариков, затем вошедший приносит весть, что местный охотник (и свирепый браконьер!) по прозвищу Большая Ступня внезапно умер. Подавился, как окажется, когда жрал мясо застреленной им косули. Кость застряла в горле.
С этого момента постановка начинает жить двойной жизнью, происходящее в ней творится в двух пространствах. Первое, людское, объемное, а потому как бы реалистичное; минимум сценографических деталей: серые, как камень гор, стены с охотничьими трофеями, головами убитых животных, и в правом углу что-то вроде оранжереи, зелень и неяркий свет - здесь, в содружестве с живой природой, обитает героиня спектакля.
Другое пространство, другая жизнь – то, что происходит на плоском экране, череда таинственных, мистических и временами инфернальных образов: лес, его обитатели, графические рисунки охоты, трупы животных – и совершенно фантастические картины, возникшие когда-то в воображении гениального поэта и художника, который умер двести лет назад, а при жизни считался безумцем. (Художник-сценограф Яанус Лаагрикюлл, художник по видео Пеэтер Лауритс).
И пока Янина и ее спутник надевают приличный костюм на валяющийся на столе в исподнем труп, чтобы класть в гроб не было неловко, на фоне леса возникают силуэты двух косуль. Две актрисы, затянутые в белые трико и с рожками на голове, избавляются от рожек и становятся (в условном мире спектакля) двумя пропавшими без вести белыми собаками Янины, самыми близкими ей существами. Она звала их своими девочками.
А потом еще четыре охотника гибнут при самых невероятных обстоятельствах, тьма и ужас нагнетаются, происходящее становится все более загадочным…
/nginx/o/2024/04/17/16010993t1h465a.jpg)
Ах да, я еще не упомянул название постановки Хендрика Тоомпере, премьера которой состоялась в Эстонском драматическом театре. Оно само заставляет содрогнуться: «Веди свой плуг по костям мертвецов». Знаменитая польская писательница, лауреат Нобелевской премии Ольга Токарчук, озаглавила свой роман строкой из «Бракосочетания Рая и Ада» английского поэта, художника и мыслителя Уильяма Блейка (1757 – 1827). Но какое послание вложили сюда Ольга Токарчук, автор инсценировки Меэлис Пихла и режиссер Хендрик Тоомпере – с этим еще предстоит разбираться.
«Человек должен претворять в деяния свою жизнь и стремления, но мы способны на это только благодаря тому, что наши предки жили, страдали и создавали для нас такие возможности. Это значит, что мы должны быть благодарны прошлому», - написал постановщик в программке к спектаклю. Но это лишь один слой, может быть, самый верхний, похожий на землю, вывороченную отвалом плуга из борозды. Вместе с землей плуг выворачивает то, что в ней скрыто, кости мертвых людей и животных. И страшные тайны, о которых иначе мы бы не узнали.
Ни автор романа, ни театр не ставили своей единственной задачей добиться, чтобы публика холодела от страха. Хотя и это тоже. В первом приближении кажется: мы имеем дело с возрожденным в наши дни готическим черным романом, жанром, возникшим в Англии на рубеже XVIII – XIX веков, то есть тогда же, когда жил и творил, перенося в слово и в изображение свои мистические видения Уильям Блейк. (И его графика возникает на экране, тревожа зрительское сознание.) Только для Блейка все, что он делал, было очень серьезно, он искал в поэзии и графике откровений, голосов из потусторонней яви, а для сэра Хораса Уолпола, основоположника жанра, сочинительство не выходило за рамки захватывающей игры, построенной на сверхъестественных ужасах, фантастических приключениях, будоражащей мистике.
Но если мы, листая страницы или сидя в театральных креслах, чувствуем себя потребителями постмодернистской реинкарнации черной готической прозы, то героиня романа и спектакля Янина Душейко (Керсти Хейнлоо) существует в этом мире ужаса всерьез.
Ее среда обитания – Плоскогорье, медвежий угол недалеко от границы с Чехией, затерянный в горном краю поселок; здесь может происходить все, что угодно, этот мир иррационален, по крайней мере таким воспринимает его Янина. В прошлом героиня проектировала и строила мосты, теперь преподает английский язык в местной школе, занимается астрологией и всерьез верит, что происходящее в нашем мире предписано звездным небом, а в свободное время переводит Блейка вместе с молодым человеком по имени Дызё (Маркус Луйк), он тоже, как и Янина, малость не от мира сего.
Среди ночи в ее дом вошел сосед. В спектакле он носит имя Isevärk; можно перевести как «чудак», но мне удобнее называть его так, как в русском переводе романа – Матога. Тем более, что в исполнении Иво Ууккиви он совсем не «чудак»; скорее, надежный друг, единственный, на чье плечо можно опереться. Конечно, не без странностей, но кто ж не странен среди действующих лиц спектакля? Только двое: следователь, которого Янина называет Черное пальто (Юри Тийдус), и Писатель (Раймо Пасс), но они – пришлые, люди со стороны, посторонние в этом мире. Их мировоззрение насквозь рационально и прагматично, на них не воздействует существующее здесь силовое поле, в котором может происходить нечто, необъяснимое здравым смыслом.
Повествование ведется от лица пани Янины, она называет всех окружающих придуманными ею именами; мир преломляется в ее восприятии, как преломлялся в восприятиях Блейка, визионерство – вот что роднит героиню с великим поэтом. Янина выстроила в своем сознании Вселенную, она сама ее центр, светило, вокруг которого вращаются планеты, приятные и неприятные, злые и добрые – и когда выходишь за пределы очерченного для себя круга, понимаешь: мир полон скорби и страданий («Иногда я чувствую, что мы живем в могиле, большой и просторной, единой для огромного количества людей», – говорит Янина).
Здесь царит Зло, воплощенное в Охотниках, хищнически уничтожающих обитателей леса. Люди ли они? Могут ли творящие насилие считаться людьми? Вероятно, человек – это нечто иное, это Матога, это Дызё. Но таких в этом мире слишком мало. «В январе по средам, в семь утра, становится очевидно, что мир не был создан ради человека», – приходит к горькому выводу Янина. Т.е. этот мир – неправильный. «Убийство стало безнаказанным. А что стало оно безнаказанным – этого никто не замечает. А раз никто не замечает, то оно и не существует… Преступление признано чем-то естественным, оно стало общепринятым. Все его совершают», – взывают к нашей совести автор и театр.
Что это за мир, где нормой стали убийство и боль? Что с нами не так?
Всегда ли мир был таким или стал в последнее время, пошел вразнос, начиная… ну хотя бы с убийства в Сараеве эрцгерцога Фердинанда – и с тех пор Апокалипсис вершится непрерывно, с короткими обманчивыми паузами? Ольга Токарчук написала этот роман в мирное время, в 2009-м. Сегодня его темы звучат куда острее, чем тогда. Буквально кровоточат. Она пишет об убийствах беззащитных лесных зверей, но это может быть и метафорой. Ведь зверства в романе, как и в жизни, творят люди.
/nginx/o/2024/04/17/16010994t1hb85b.jpg)
Роман Ольги Токарчук – одна из тех книг, которые восхищают и метафизической глубиной тех вопросов, которые ставит автор, и мастерством владения сюжетом, развертывания его не только по обязательному маршруту из точки А в точку Y, но и по многочисленным боковым тропкам, которые пересекаются, разветвляются, сбивают читателя с толку. И – удивительный ритм, то нарочито замедленный, то превращающий действие в катящийся со склона снежный ком, который очень скоро перерастет в лавину.
Эдакий артхаус в прозе. Потому перевести «Веди свой плуг по костям мертвецов» на язык театра очень непросто. На язык кино он переводился; по мотивам романа режиссер Агнешка Холланд сняла фильм «След зверя».
В романе великолепные, сочные и убедительные, характеры и сложно выстроенный нарратив. Слой накладывается на слой, проникая друг в друга, создавая многозначное единство: здесь присутствуют и сюрреализм, и социально-критическая проза, и философия, и детектив. «Экологический» детектив - убийства людей связаны с совершенными им ранее убийствами животных. На экране возникает большое фото: пятеро охотников, вся местная элита, включая ксендза, начальника полиции и олигарха, красуются на фоне убитых ими косуль – и заодно застреленных собак пани Янины. Мы не может ждать милостей от природы после всего, что сделали с ней – и природа ответит безжалостно. Насилием на насилие.
Для театра главную сложность представляет структура романа, где действие перебивается размышлениями героини, отступлениями, эпизодами, которые вроде бы не имеют отношения к основной линии и повисают по бокам от нее, но они необходимы для того, чтобы читатель внедрился в своем сознании в житье-бытье этого затерянного мира.
Жизнь и смерть, случайность и предначертание, охотник и жертва, кому дано право жить и кому убивать. И кому принадлежит власть определять это?
Театр переносит авторскую мысль на сцену, вынужденно жертвуя некоторыми подробностями, но восполняя это яркой (ох, тут я ошибся с эпитетом, общая тональность спектакля не яркая, а темная, сумрачная) зрелищностью и резко очерченными образами. На всех персонажей театр смотрит глазами Янины. Кто-то в ее представлении наделен острой характерностью, как нелепо суетливый Врач/Зубной врач в исполнении Кристофера Раявеэра (это два разных персонажа; большинство актеров играют по две роли). Сцена в кабинете этого дантиста очень напоминает (думаю, преднамеренно) чеховскую «Хирургию». С трепетом ждущие своей очереди в стоматологическое кресло селяне добавляют выразительные штрихи в портрет захолустного горного поселка.
Совершенно иначе выглядит на сцене «элита»: Начальник полиции (Мартин Вейнманн), Председатель общества охотников (Тийт Сукк), богач Нутряк (Тыну Карк), Ксендз (Раймо Пасс) – в них стерло всё человеческое, одетые в теплый зимний камуфляж, придающий их очертаниям громоздкую злую могучесть, они изъясняются не человеческими голосами, а звериным рёвом. Возможно, я ошибся, только сдается мне, что в этих образах театр реализует строки из «Песней Ада» Блейка:
И Рев, и Рык, и Шум, и Гам, и Шорох –
Это Волны, бьющие о Неба Берег.
Тем более, что Охотников – все они будут убиты, и уже в своем потустороннем качестве в нескольких сценах усядутся за стол сыграть в домино (костями застреленных косуль?) – как раз пятеро. И прозвище одного из пятерых, ксендза, переводится как Шорох – он такой и есть, вкрадчиво шелестящий в разговоре с Яниной ханжескими увещеваниями: мол, нечестиво так переживать за убитых животных, ведь у них нет бессмертной души.
Тогда Рёв – это Нутряк, Рык – Большая Ступня (Юри Антсмаа), Шум – Начальник полиции, Гам – Председатель… В сцене маскарада в честь начала грибного сезона вся эта компания появляется в костюмах, которые по всем признакам должны принадлежать гномам, но... остроконечные черные капюшоны, длинные, до пят, плащи, скрытые лица – все это выглядит зловеще, прямо ку-клукс-клан какой-то.
В спектакле есть эпизод, в котором Янина с ее приятелями, Дызё, Матогой и пришедшим из леса непринужденно жизнерадостным энтомологом Боросом (Тийт Сукк), рассуждают, откуда в людях берется зло. Героиня Хейнлоо, то ли на полном серьезе, то ли иронично (скорее всего – это ироничная подача того, во что действительно верит Янина) , уверяет: «Астрология объясняет это влиянием Сатурна. В своих негармоничных аспектах он обладает способностью создавать людей мелочных, подлых. Они злобные, трусливые, бесстыдные, мрачные, вечно плетут интриги, ругаются и всегда хотят больше, чем имеют». Астрология, кажется, сомнительная наука, но какова характеристика?! Узнаете современных политиков?
/nginx/o/2024/04/17/16010997t1h3bd2.jpg)
I. Преступником должен быть кто-то, упомянутый в начале романа, но им не должен оказаться человек, за ходом мыслей которого читателю было позволено следить…
VII. Детектив не должен сам оказаться преступником.
Это – две самые существенные из «Десяти заповедей для авторов детективных романов», составленных английским писателем Рональдом Ноксом. Само собой разумеется, что заповеди существуют для того, чтобы их нарушать. Этим грешили еще до Нокса и – предположительно – Чарльз Диккенс («Тайна Эдвина Друда»), и Антон Павлович Чехов («Драма на охоте»), а уж после публикации кто только не нарушал. Агата Кристи (самый известный пример – «Убийство Роджера Экройда»), Гилберт Кит Честертон – только самые известные из «еретиков».
Животные мстят своим убийцам, утверждает Янина. И твердо придерживается своей версии.
Но кто она, пани Янина Душейко, и какие доказательства приводит в пользу своих предположений?
Керсти Хейнлоо очень точно рисует сложный, многослойный и противоречивый образ. Иногда ее героиня предстает чуть ли не местной сумасшедшей, страдающей навязчивой идеей (в конце концов каждый уважающий себя поселок обзаводится такой эксцентричной, но безобидной дамой, а ученость в глазах обывателей – еще один аргумент в пользу того, что тетка явно с приветом). Таких называют странными, блаженными, они вызывают снисходительную улыбку, а чаще – недоумение. А иногда в ней можно увидеть Кассандру нашего времени: самоотверженно защищая животных, она предупреждает о том, как звереет человек, какой страшной и враждебной всему живому становится его деятельностью.
Но ясновидцев – впрочем, как и очевидцев –
Во все века сжигали люди на кострах.
(Владимир Высоцкий).
Для Черного пальто, молодого следователя, горожанина до мозга костей, слова Янины – блажь. «Вам больше жалко животных, чем людей», – говорит он Янине. «Неправда. Мне равно жаль и тех, и тех. Однако никто не стреляет в беззащитных людей», – возражает она. (Во время написания романа это было веским аргументом. Но вспомните, что творили исламские террористы из сектора Газа! Роман Ольги Токарчук не устарел, вовсе нет. В дни войны и террора он звучит еще яростнее, предупреждая, что не только животные, но и люди беззащитны перед зверствами творящих насилие двуногих.)
Образ другого постороннего для этого мира горожанина, Писателя, при всей его эпизодичности, занимает в структуре постановки очень важное место. В романе вообще-то действовала Писательница. Режиссер и автор инсценировки сделали из этого персонажа мужчину, чтобы подчеркнуть: Янина живет в мужском мире, причем первобытно мужском, в котором действует право сильного. Женские роли, девушка, которую Янина называет Благая весть (Аманда Хермийне Кюннапас) и Любовница Председателя (Лайне Мяги) оттеснены не то что на второй, а на третий-четвертый план, место в пространстве спектакля отведено им самое минимальное), а Бабушка (Эстер Паюсоо) и Мать (Юлле Кальюсте) героини возникают только на экране, они давно умерли, диалог с ними для Янины – диалог со своей совестью.
Писатель сочиняет детективы в стиле хоррор. Янина спрашивает его, настигает ли в его книгах преступника наказание. «Меня это не интересует, - отвечает Писатель. – Мне главное, чтобы было как можно страшнее». И это еще один штрих в портрет мира, где этика стала вещью относительной, человек теряет «человеческое лицо» и превращается в зверя. Хотя в логике спектакля оба выражения бессмысленны: «человеческое лицо» уже не означает ничего хорошего, а «зверь» – жестокости. Жестокость и насилие – прерогатива людей и того, что называют цивилизацией.
Но кто взвалит на себя отмщение? Или: «Мне отмщение – и Аз воздам»? Лев Толстой считал, что это прерогатива Бога, а не человека. Человек волен осуждать, но не приводить приговор в исполнение. Это еще один вопрос, ответа на который ни автор, ни театр не знают. В спектакле (как и в романе!) детективная загадка превращается в трансляцию в пространство театрального действа того, что зовется неизбежностью. И заповеди Рональда Нокса трещат по швам.
В теории детектива есть понятие: ненадежный центральный персонаж. Мы смотрим на происходящее его глазами и не замечаем, что он уводит нас на ложный путь. И останавливаемся в нерешительности перед целой стеной вопросов, на которых не могут найтись ответы. Спектакль Хендрика Тоомпере будоражит совесть, обращает наши глаза зрачками в душу, как сказал когда-то Шекспир. Чего же еще мы вправе требовать?