Пеэтер Каазик ⟩ Кем были лесные братья и что собой представляло лесное братство?

Наземный бункер Пыргупыхья («Дно ада») в Вигала. Реконструкция неподалеку от места, где находился настоящий бункер. Фото: Fb: Põrgupõhja Metsavenna Rada

• От властей люди скрывались во все времена и во всех странах
• Единым понятием и обобщенным явлением лесное братство стало только в советский период
• Хотя большинство лесных братьев не вели активную борьбу, на протяжении многих лет были к ней готовы

В последнее время ведется много разговоров о взаимоотношениях человека и леса. Поэтому сейчас, думая о зиме, которая уже не за горами, а также об Украине, было бы в самый раз вспомнить один аспект этой связи, который сопровождает нашу историю с незапамятных времен, пишет историк Пеэтер Каазик.

Лесное братство как явление возникло задолго до того, как само понятие вошло в обиход. Говоря обобщенно, это традиция по разным причинам долгое время скрываться где-нибудь в дремучих лесах, на болотах и в пещерах. Это происходило уже в стародавние времена, когда нужно было найти место побезлюднее (отсюда и слово «нелюдим»), чтобы не стать жертвой какого-нибудь грабительского набега. Такая практика никуда не девалась, потому что и средневековые, и более поздние войны в наших краях несли собой, как правило, опустошение.

В начале XVIII века, после Северной войны, территория Эстонии почти 200 лет оставалась в стороне от крупных войн. Хотя уже в XIX веке и появляются первые упоминания о лесных братьях (или лесном народе, лесных людях), просто в несколько ином значении. Так называли людей, которые вступили в какие-то противоречия с государством или мызой, из-за чего были вынуждены подолгу скрываться в лесах и болотах. Это могли быть, например, беглые хуторяне или уклонисты от рекрутской повинности. Кстати, их еще называли негодяями, но вскоре это слово приобрело негативную коннотацию.

Пестрая компания — от преступников до террористов

Вообще наши лесные братья скрывались либо от врагов, либо от властей. Цель состояла не в освободительной борьбе, а в первую очередь в спасении собственной жизни и свободы. Этому могли сопутствовать преступления ради поиска пропитания, иногда овеянные некоторым романтическим ореолом. Например, обычный преступник второй половины XIX века Румму Юри, по крайней мере, задним числом превратился в положительного героя. Противоречивые мнения, безусловно, вызывает история братьев Войтка, скрывавшихся в конце XX века. В их случае грань между преступными действиями и уголовной романтикой практически невидима.

Понятно, что при любой власти действовали и шайки настоящих разбойников, которых я не стал бы относить к лесным братьям. Но мне хотелось бы упомянуть об еще одном использовании этого слова. Задним числом и довольно-таки безосновательно в XVI веке, во времена Ливонской войны, «лесными братьями» называли «людей Ганнибала» — отряд Иво Шенкенберга.

Говоря современным языком, Шенкенберг практиковал так называемый неконвенциональный метод ведения боевых действий, который в наше время называется партизанской войной. «Неконвенциональность» указывает на несоответствие международным конвенциям гуманитарного права. Упрощенно говоря, это группы вооруженных частных лиц, парамилитарные или иррегулярные формирования, тактика которых состоит в том, чтобы истощить противника засадами, саботажем, диверсиями, террором и т. д. Характерными являются тактика внезапного нападения и высокая мобильность, избегание прямых столкновений с более крупными подразделениями регулярных войск. Из-за особенностей тактики участники не подпадают под определение «боец», оставаясь в серой зоне.

Вход в подземный бункер в Лебавере, Ляэне-Вирумаа. Фото: Марианне Лоорентс

Впрочем, понятно, что оценки зависят от конечного результата. Если проиграешь, то станешь «повстанцем» или «бандитом». Многое также зависит и от того, кто эту оценку дает. Для правительственных сил ты бандит, для других — нет, потому что простой народ борьбу с оккупантом и бесчеловечным режимом обычно видит как нечто позитивное.

С другой стороны, формы сопротивления, возникающие на фоне экстремистских идеологий, или «священные войны» в глазах обычных людей могут не вызывать абсолютно никаких симпатий вне зависимости от конечного результата. Здесь даже время не лечит и не приводит к консенсусу, оценки так и остаются разными. Нужно всегда учитывать эмоциональную составляющую темы сопротивления, потому что эмоции часто становятся причиной преувеличений как с одной, так и с другой стороны, как среди современников, так и среди следующих поколений.

Сами куперьяновцы называли себя партизанами

Возвращаясь к понятиям, термин «партизан» в Эстонии был в употреблении, вероятно, уже в раннее Новое время (но тогда он означал, скорее, «мародер»). А в период Освободительной войны он уже прочно вошел в обиход. Например, первоначально знаменитый батальон Куперьянова назывался «партизанский отряд», он начал формироваться в 1918 году во время немецкой оккупации.

В начале Освободительной войны куперьяновцы явно применяли тактику партизанской войны: быстрые и неожиданные удары небольшими отрядами в глубоком тылу врага. Понятие «партизан» также широко использовалось и в Летней войне 1941 года. «Летняя война» — это обобщающий термин, который означает вооруженное сопротивление (восстание) эстонцев против советской власти летом 1941 года, когда Германия объявила войну Советскому Союзу.

Во время Летней войны «лесной брат» и «лесное братство» не были распространенными понятиями, наряду с «партизан» и «партизанство» использовались термины «зеленый полк», «зеленая гвардия», «кустарниковый батальон» и т. д. Только в 1942 году название «лесной брат» стало повсеместным. Это был вопрос идеологического характера, ведь эстонских борцов за свободу нужно было отличать от красных партизан и диверсантов, присланных из советского тыла. Причем немецкие оккупационные власти запрещали называть советских партизан/диверсантов даже «партизанами», нужно было говорить «бандиты» — это слово итальянского происхождения, которое означает «грабитель», а точнее — член банды дорожных грабителей.

Только в 1942 термин «лесной брат» стал повсеместным. Эстонских борцов за свободу нужно было отличать от красных партизан и диверсантов, присланных из советского тыла.

Во время и после Второй мировой войны в советском лексиконе эстонских лесных братьев по понятным причинам называли, конечно же, бандитами. С одной стороны, ругательство, с другой — юридический термин, который оправдывает жестокое обращение с ними. Причем достаточно было скрываться самому или заниматься укрывательством, чтобы это рассматривалось как акт политического сопротивления, который от активного вооруженного сопротивления отличался лишь полутонами, да и то, скорее, только во внутреннем делопроизводстве органов безопасности, чтобы понимать, кто есть кто.

Отсюда и четкое разграничение между уголовными и политическими бандитами, а также разные степени тяжести: бандит-террорист — бандит — вооруженный нелегал — пособник бандита. К этому присовокуплялись компрометирующие материалы о деятельности человека во время Эстонской Республики и немецкой оккупации. При назначении наказания оценка действий «по шкале буржуазного национализма» порой была даже весомее, чем «по шкале бандитизма». Несмотря на все эти классификации, советское делопроизводство не объясняет природу лесного братства, а просто представляет, по сути, идеологически предвзятую картину одной из сторон.

После Второй мировой войны понятие «лесной брат» продолжило жить своей жизнью. Советские органы безопасности использовали это название в кавычках как уничижительное. Удивительно, но этот термин использовался и в качестве общего определения данного явления, а это указывает на то, что лесное братство иногда рассматривалось как нечто целостное. То обстоятельство, что во время войны термин «лесной брат» стал обобщающим, подложило семантическую мину, и теперь зачастую не позволяет отличить пассивных укрывателей от бойцов сопротивления.

На первый взгляд, это может показаться маловажным, но проблема возникает при попытках исторических обобщений. В результате такого семантического слияния лесные братья рассматриваются и описываются по большей части как единая семья, а примеры их деятельности берутся из частных случаев, которые не характеризуют природу лесного братства в более широком смысле.

Лесные братья отряда Мартина Теппана (на переднем плане в центре) летом 1945 года в Садала. Фото: National Archives Of Estonia Фото: Erakogu

Поэтому для того, чтобы понять суть данного явления, я набросаю портрет среднестатистического лесного брата 1947 года. Он родился в 1915 году в хуторской семье. Во время немецкой оккупации состоял в Омакайтсе, а в 1944 году был мобилизован в немецкую армию. Вернувшись с фронта в родную деревню, некоторое время жил на полулегальном положении. Скрываться начал в конце 1944 года, когда получил повестку о мобилизации в Красную Армию. Он хоть и был вооружен винтовкой с несколькими патронами, активного участия в сопротивлении не принимал и борцом движения сопротивления себя не считал.

При этом в случае изменения обстоятельств он этого не исключал, заняв, скорее, выжидательную позицию. Скрывался вместе со своими товарищами по несчастью у родителей и в бункере, построенном неподалеку от отчего дома. С другими лесными братьями у него были мимолетные контакты без налаживания тесных связей. По родной деревне поползли слухи о том, что он скрывается где-то рядом, и через агентуру они дошли до органов безопасности. Поскольку активной деятельности он не вел, никто его особо не искал, хотя у родителей несколько раз проводились обыски, пока дома он в конце концов и не попался.

Лесной брат готовился к грядущей войне

Исходя из этого собирательного образа, можно сказать, что послевоенное лесное братство было по большей части пассивным и слабо организованным, а вся история лесного братства объединяет отдельные истории, мало связанные друг с другом. Во время и после войны в Эстонии не было сформировано централизованной организации сопротивления (или региональных организаций).

Хотя такие попытки и предпринимались, советским органам безопасности удавалось их пресекать. Понятно, что в ходе этого даже жалкие попытки самоорганизации раздувались в грандиозные заговоры, все ниточки которых якобы вели за границу.

Если мы хотим быть точными, то в данном контексте общий термин «лесное братство» не может использоваться для обозначения вооруженного движения сопротивления, не говоря уже о партизанской войне. Активное вооруженное сопротивление охватывало не более четверти от общего числа лесных братьев, в зависимости от критериев активности. Деятельность была разрозненной, и лесные братья не контролировали большие территории. Поэтому они не использовали заимствованный из военной терминологии термин «глубина тыла», то есть лесные братья, как правило, зависели от своих помощников, которые находились на легальном положении.

Бункер Пыргупыхья изнутри. Фото: Lääne Elu

Потенциал сопротивления был, безусловно, значительным, но слабая организованность и желание избавить своих помощников от неприятностей ограничивали активную деятельность. Однако можно задаться вопросом, видели ли советские власти в лесных братьях экзистенциальную угрозу. Если оставить в стороне идеологически искаженную картину, то они, конечно же, рассматривались как серьезная помеха на пути к советизации, но вряд ли как большая угроза сохранению советской власти. Силы были слишком неравными, и только внешний фактор мог бы привести к принципиальным изменениям (как немцы во время Летней войны).

Да и общее мнение склонялось в пользу того, что Эстония может обрести свободу только в случае внешнего военного вмешательства, а пока нужно поберечь свои силы. В итоге среднестатистический лесной брат сознательно или неосознанно годами готовился к грядущей войне, которая так и не началась, а Эстония вырвалась из советского болота мирным путем. Однако само существование и стойкость лесных братьев, несомненно, в косвенной форме способствовали такому развитию событий.