/nginx/o/2024/08/22/16307472t1hf857.jpg)
Национальная жизнеспособность эстонцев сейчас уже не та, что была после Северной войны, и не та, что была перед началом поющей революции. Мир тоже другой, пишет редактор «Фокуса» Мартин Эхала.
Основываясь на интервью с заслуженным профессором Эне-Маргит Тийт, еженедельник Eesti Päevaleht LP на прошлой неделе опубликовал ура-оптимистическую редакционную статью (LP, 16.08), в которой говорится, что если бы эстонцы избавились от «менталитета осажденной крепости», вызванного страхом вымирания, можно было бы начать обсуждать смягчение языковых требований.
Совершенно верно то, что экзистенциальное чувство безысходности (будь то от мысли о том, что изменение климата делает жизнь на земле адской или от того, что эстонская национальность в любом случае обречена на неминуемое исчезновение) не способствует выживанию национальности. Столь же глупа и бесшабашность в отношении будущего двух известных поросят из сказки. Так можно оказаться в ситуации, когда уже поздно будет что-то исправлять.
Изучение устойчивости языков и наций – научная область с многолетней историей, которая сумела выявить некоторые закономерности, а также тот факт, что каждая лингвосоциологическая ситуация различна. Таким образом, неразумно успокаиваться, зная, что после Северной войны эстонцам удалось успешно принять около 20 процентов иммигрантов. И что исландцы не боятся вымирания, хотя их всего 400 000.
/nginx/o/2024/08/22/16307473t1h53a0.jpg)
Национальная жизнеспособность эстонцев сейчас уже не та, что была после Северной войны, и не та, что была до начала поющей революции. После Северной войны условия для ассимиляции были гораздо более благоприятными – общество было земледельческим и крепостным, переселенцы жили рассеянно среди эстонцев. Их связь со старой родиной и ее культурной средой неизбежно разрывалась. И все же слияние заняло два-три поколения, или почти до конца XVIII века.
В условиях современного информационного общества и при хорошем транспортном сообщении иммигранты не оказываются вынуждены интегрироваться и вливаться, если они сами этого не хотят или не принимают. Поэтому Эстония находится в совершенно иной ситуации, чем во время Северной войны или даже во время Поющей революции. В каком-то смысле можно даже сказать, что в 1980-е годы эстонский язык и нация были более жизнеспособным, чем сейчас – глобализация и восхваление мультикультурализма подорвали наше национальное самосознание.
В 1980-е годы национальный хребет был гораздо крепче: этнической ассимиляции среди русскоязычного советского народа практически не было. Тогдашний мультикультурализм под ярлыком интернационализма отторгался. Эстонцы были этнически закрытыми и обладали выраженным «менталитетом осажденной крепости», по выражению Eesti Päevaleht. Благодаря этому сильному национальному духу стала возможной поющая революция – в, казалось бы, безвыходной ситуации, поскольку западные советологи считали, что Сталину и советскому режиму удалось полностью погасить национализм в странах Балтии. Однако через несколько лет мы достигли такой национальной мобилизации, что смогли организовать всемирной исторической значимости Балтийскую цепь.
Эстонский язык и нация были более жизнеспособными в 1980-е годы, чем сейчас – глобализация и прославление мультикультурализма подорвали наше национальное самосознание
За последние 30 лет эстонцы стали более этнически открытыми, что в некоторой степени способствовало интеграции русскоязычных. Но этот процесс далек от завершения. По оценкам, к настоящему времени интегрировалось около трети русскоязычного сообщества. А это значит, что эстонизацию советской миграционной волны можно ожидать примерно через шестьдесят лет. И это в том случае, если языковая среда и отношения будут оставаться такими же, как и до сих пор.
В то же время интеграция иммигрантов требует и высокого национального самосознания, чтобы не прогибаться перед ними (в том числе и в выборе языка), а считать их естественным, чтобы они приспосабливались. Именно в этом слабое место эстонцев. Мы слишком легко переходим на иностранный язык, приспосабливаемся к другим, вместо того чтобы ожидать, что они будут адаптироваться. В этом отношении Эстония отличается как от скандинавских стран, так и от западноевропейских обществ, где нет проблем с языковой интеграцией иммигрантов.
/nginx/o/2024/08/22/16307474t1hfa0f.jpg)
Эта особенность делает нас особенно уязвимыми сейчас, когда существует идеология толерантности, подчеркивающая доброжелательность и открытость по отношению к незнакомцам, а любая требовательность может быть названа ксенофобией или расизмом. У эстонцев еще и нет такого отторжения к использованию английского языка, которое исторически сложилось к русскому языку. Это означает, что в сегодняшнем мире открытых границ нам не хватает национального иммунитета к пагубным последствиям миграции.
Те, кто сейчас говорит о снижении языковых требований и увеличении иммиграции, хотели бы вернуть Эстонию во времена Брежнева в плане языковой политики
На самом деле, его нет даже у народов Западной Европы. Из-за влияния «мультикульти», продолжавшегося несколько десятилетий, возникли двойные стандарты в отношении основного населения и иммигрантов. Последние рассматриваются как уязвимая группа, которой легко прощают нарушение закона или просто боятся на них реагировать из-за страха перед обвинениями в расизме. Из-за такой двойной морали возникли закрытые этнорелигиозные иммигрантские сообщества, которые не намерены перенимать ценности и идентичность основного народа, а вместо этого создают параллельные общества.
Учитывая мрачный опыт Западной Европы и тот факт, что советское иммиграционное сообщество все еще интегрировано в Эстонии наполовину, должно быть ясно, что в нынешней социально-исторической ситуации как увеличение иммиграции, так и смягчение языковых требований были бы крайне рискованными с точки зрения долгосрочного развития.
По сути, это означало бы создание подобной иммиграционной ситуации, которая царила в Эстонии в советское время, когда привозили рабочую силу, к которой практически не предъявлялись языковые требования и не предвиделась интеграция, даже когда говорилось о дружбе между народами. В действительности же иммигранты навязывали эстонцам свой языковой выбор не только в обслуживании, но и в повседневной жизни, они чувствовали себя хозяевами жизни в чужом обществе.
Подобно советскому интернационализму, идеология толерантности утверждает, что нормально общаться с человеком на языке, понятном каждому, а не навязывать ему свой язык в националистической манере
Подобно советскому интернационализму, идеология толерантности утверждает, что нормально общаться с человеком на языке, понятном каждому, а не навязывать ему свой язык в националистической манере. Те, кто сейчас говорит о снижении языковых требований и увеличении иммиграции, хотели бы вернуть Эстонию во времена Брежнева в плане языковой политики. Разница в том, что у многих людей молодого поколения сейчас нет национального сопротивления, они воспринимают национальную гордость как грубость или что-то похуже.
Теоретически мультикультурная толерантность может показаться благородной и красивой, но, как показывает европейский опыт, она приводит к серьезным социальным проблемам. Поэтому жертвовать долгосрочным общественной безопасностью Эстонии ради сиюминутной экономической выгоды совершенно безответственно.