Михаил Дурненков: я не предсказываю, я предупреждаю

Сцена из спектакля «Война еще не началась». Фото: Светлана Доледудко

«Я был очень удивлен и обрадован режиссурой Юлии Ауг и качеством артистов. Я сидел в каком-то радостном ощущении, потому что интересно было наблюдать за каждым из них. Появляется Шуленбург (Тыну Оя). Пятиминутная роль, а сделана от и до!.. Черкасов (Герт Раудсепп) замечательный…. Савелий (Урсель Тильк)… Зоя Соболева (Бритта Солль)…Каждая роль говорит о большой проделанной работе. Но и на этом небосводе талантов Таави Тепленков выглядит потрясающим. Потому что в его игре видна глубина личности Эйзенштейна. Мы видим, что стоит за его героем. Как артист понимает и наполняет образ!»

Так говорил мне драматург Михаил Дурненков после того, как увидел (впервые!) поставленный весной в Эстонском театре драмы спектакль по его пьесе «Эйзенштейн». И я согласен с его словами, мне очень нравится спектакль.

А первый вопрос, который я задал драматургу, был таким:

- Михаил, Эйзенштейн в вашей пьесе говорит: «У каждого из нас своя история и своя роль, которую никак нельзя изменить. Моя роль быть художником». Коль скоро вы вложили в его уста эти слова, каковы ваша роль и ваша история?

- Соотношу ли я себя с Эйзенштейном? Если вопрос не об этом, уточните.

«Для кого я пишу?»

- В чем вы видите свою роль как драматурга, находящегося по собственному осознанному и выстраданному выбору в… Не знаю, какое слово подобрать. Дима Крымов говорил: я считаю, что нахожусь не в эмиграции, а в длительной командировке… А вы?

- Я не считаю себя в длительной командировке, потому что для меня как для художника важно, для кого я, собственно говоря, пишу. Мне адрес очень важен. Сейчас я не в командировке потому, что я потерял своего зрителя в России. И радуюсь каждый раз предложению поработать с конкретным театром, как здесь, с Эстонским драматическим театром. Потому что я сразу понимал, что пишу пьесу для жителей Эстонии, которые все меньше и меньше говорят по-русски и я не могу рассчитывать на то, что все они знают, кто такой Эйзенштейн. Хотя точно знают, кто такой Сталин.

- Лучше было бы наоборот.

- Согласен! Поэтому все должно быть внятно артикулировано для них. И это было интересно мне. А с другой стороны, я не могу писать не о себе, потому что у меня нет никого кроме себя и своего опыта, а все остальное - очень умственные конструкции. Поэтому все, чтобы получалось каким-то образом живым, нужно пропускать через себя. Для меня это стало еще одной возможностью поговорить про взаимоотношения художника и власти.

- Эта тема неисчерпаема.

- Если бы она была исчерпаема, то на Пушкине можно было бы закончить.

Но мне кажется, что драматургия - это вообще не про презентацию темы, а про способы разговора о ней. Потому что со временем меняется не тема. А способ говорения, способ дискуссии, способ рассказа. Пьеса моя про Эйзенштейна довольно классическая по строению.

- Я бы сказал: абсолютно классическая.

- Нет, не абсолютно. Если она была написана лет 30 назад, то ее бы меньше поняли, потому что способ монтажа другой. Более кинематографичный. Тут влияние времени и не только времени, но и театрального искусства, которое меняется.

- Если говорить о том, для кого вы пишете, то ведь и для зрителей в Эстонии - тоже. И, думаю, не в малой степени.

- Да, самой первой постановкой моей пьесы в Эстонии была…

- «Как эстонские хиппи развалили Советский Союз»?

- Нет, еще раньше была постановка в Таллинне, в одном маленьком театре «(Самый) легкий способ бросить курить».

- О да! Я помню ее, шикарный был спектакль!

- Да? Я ничего об этом не знаю.

Михаил Дурненков. Фото: Борис Тух

- Была смешанная труппа, двуязычная: актеры Русского театра и Театра фон Краля. Играли в театре фон Краля, актеры и зрители находились в едином пространстве, зрители сидели в креслах на колесиках, и в нужные моменты актеры перекатывали кресла?

- Вместе со зрителями?

- Конечно!

- Здорово! Это ведь было очень давно. А потом была в «Угала» постановка «Как эстонские хиппи разрушили Светский Союз»…

- А потом в Эстонии шли «Утопия», «Айсберг», «Эйзенштейн» и уже совсем недавно, в творческом пространстве PUNKT Creative Space - премьера «Война еще не началась», в постановке Артема Гареева и Виктора Марвина и исполнении Наташи Дымченко, Виктора Марвина и Павла Корнышева, которые втроем играют все роли в восьми новеллах.

- В общем, я чувствую какую-то хорошую связь с Эстонией. «Когда я писал пьесу про хиппи, то встречался с ребятами, и материалы читал, какие-только мог, документальный фильм про хиппи был очень хороший «Автопробег». Даже на днях как-то вечером прослушал в записи читку этой пьесы и подумал: жалко, что у этой пьесы такая короткая судьба.

- Вне Эстонии ее ставили?

- Ее ставили в Москве, в Центре Мейерхольда, и она с успехом шла там несколько лет. И зрители ходили с удовольствием, смотрели приключения эстонских хиппи.

В подвале. Но не «На дне»

- Вы живете в Финляндии?

- Да, я резидент Финляндии.

- Почему вы ее выбрали? Все-таки очень многие их покинувших РФ после начала войны живут в Риге, там очень сильная диаспора, многие поселились в Центральной Европе, в Германии…

- Мы оказались в Финляндии совершенно случайно. Когда война в Украине началась, наши финские коллеги, а у нас был тогда совместный проект, предложили нам помощь. Помочь сделать визу. Война же началась сразу после пандемии, у нас не было ни виз, ни паспортов, как-то мы не успели этим озаботиться. Финские друзья сделали нам визу, и в марте мы покинули Россию и стали доделывать проект, начатый еще до пандемии. К времени его выпуска у нас уже были документы для жизни в Финляндии, и мы там остались.

- В Финляндии, кажется, есть фонд помощи художника, попавшим в беду?

- Да, Artis at Risk. Они тоже нам помогли. В первые месяцы у нас не было ни копейки денег, негде было жить; мы ютились в подвале у одной нашей финской знакомой. При словах «в подвале» вы, наверно, представили себе какие-то казематы, зарешеченное окошко, в которое видны только ноги проходящих мимо людей, и что-то капает на цементные пол. Нет все не так. Благоустроенный подвал, в котором хранилась целая фонотека виниловых пластинок, сауна рядом, и т.д. Но все равно мы чувствовали себя очень стесненно, с сыном, с собакой, мы ведь всей семьей переехали. Artis at Risk помогли, на три месяца дали нам жилье, пока мы оформим нужные документы, натурализуемся и пр.

- В Финляндии в это время шли ваши пьесы?

- В тот момент нет. Но до того были постановки. Я вообще до войны часто работал с заграницей, делал проекты специально по заказу различных театров, да и другие мои пьесы шли в разных странах.

- «Война еще не началась» ведь тоже написана по заказу?

- Да. Я же говорю: очень люблю понимать, кто мой зритель. В ситуации заказа сразу возникает ощущение диалога с будущими зрителем. Мне понятно, с кем я разговариваю, какие слова должен подбирать, какие темы. Это вызов художнику, челлендж, как нынче говорят. Это сразу будит во мне художественный азарт. И мне интересно выполнять заказ. Рамки меня не ограничивают, а наоборот раззадоривают, возникает интересная задача: как обойти эти ограничения. «Война еще началась» - там много очень действующих лиц. А задача была - пьеса для трех артистов. Я справился с этим. Придумал пьесу на 24 роли для трех актеров.

- Похоже на те задачи, которые решали древнегреческие драматурги. Правда, у них кроме трех актеров был еще хор. И у них тоже шла война, то Афины со Спартой воевали, то вместе - против Персии.

- У них война была частью жизни. Нормой. У нас, надеюсь, все-таки аномалия.

Каждая пьеса - про конец света

- У вас были замыслы пьес о конце света?

- Мне кажется, что в каждой пьесе у меня что-то такое есть что-то вроде конца света. Работаю с социальным ощущением. Возможно, дело в том, что мне не повезло родиться и начать свою художественную деятельность, когда очень сильно ощущение надвигающейся катастрофы. И в каждой пьесе я делюсь этим своим ощущением с людьми. Пьеса «Озеро», например, прямиком про это.

**

Мир движется к апокалипсису, скорость жизни незаметно начинает нарастать. И поток времени как бы ускоряется. Быстрее идет время, быстрее идут часы…То, что ты делал вчера, уже не успеваешь сделать сегодня, все твои планы рушатся, ты бежишь, бежишь и все равно не успеваешь… Это как смерч, который ускоряется и засасывается как бы в воронку, и верный признак такой штуки - постоянные поломки бытовой техники.

(Монолог из пьесы Михаила Дурненкова «Озеро»)

**

- Когда вы это написали?

- Пьеса была написана в 2015 году по заказу «Гоголь-центра», и она про то, что на нас что-то надвигается. А мы пытаемся не замечать этого, отворачиваемся, а оно все ближе и ближе. Оно нас затапливает, как черное озеро.

- «Чем столетье интересней для историк, тем для современника печальней». Для писателя тоже?

- Да-да. Наверно. Для писателя жить во время перемен не очень продуктивно. Потому что время меняется быстрее, чем письмо. А художнику нужно время. Он ведь не просто фиксирует факты, он пропускает их через линзу творчества и обрабатывает, он - как волшебный фонарь, который свет мира в себя впускает, переворачивает и проецирует на стену картинку, которую мы называем искусством. Этот процесс занимает время. А когда время каждый день меняется, и мы не успеваем за ним… Понимаете? Почему в 90-е был какой-то перерыв в искусстве? В России. Искусство было какое-то перестроечное, сиюминутное.

- И не искало новых выразительных средств, новых форм.

- Невозможно было! Я помню: мои родители приходили с работы, приносили пачку газет, садились - и читали от корки до корки, стараясь понять, в каком мире они живут. Я помню то ощущение, когда каждый день что-то меняется. Это, конечно непродуктивное для художника время. Художнику важно время накануне и после. Накануне он предупреждает, а после фиксирует. Переосмысливает случившееся. Как мы могли этого избежать и почему не избежали? Как это повлияло на нас?. Как изменило? Мне кажется, что мои пьесы, в которых есть про конец света, это про надвигающееся нечто. И уже сейчас либо мы должны держать паузу, что я не очень умею делать, либо говорить о том, что случилось, с позиции искусства.

Исчезающая цивилизация

- У вас дважды случалась гибель цивилизации. Я искал в интернете эти пьесы, но не нашел. О чем они?

- Первая пьеса, которая заканчивается в будущем, где многометровые вулканические черви танцуют, общаясь таким образом между собой и так между собой общаются – это та самая пьеса, благодаря которой мы переехали в Финляндию. «Краткий эпизод из истории грибной цивилизации». «Краткий эпизод» - это человечество. Оно как вспышка пролетело в какой-то миг и исчезло, а грибы остались. Жизнь продолжается; с точки рения грибов мы какие-то бабочки-однодневки. Мы видим всю историю человечества, которая заканчивается в далеком будущем, где звучит голос электронного помощника, оставшегося одиноким в мире, где живут только вулканические черви.

Сцена из спектакля «Эйзенштейн». Фото: Габриэла Урм

- Жутковато звучит! Пьеса была поставлена?

- Да, на финском, но был в спектакле перевод на русский, шведский, английский и язык растений, т.е. мы придумали еще язык растений. В зале были зрительские места, на которых стояли растения в кадках и тоже смотрели спектакль. Мы старались рассказать эту историю с точки зрения природы, смотрящей на человека. Вот вы сказали: жутковато! А ощущение было какое-то благостное. Всё прошло. Идем дальше. Жизнь продолжается. Это как у Хармса - неизвестным науке способом.

А вторая пьеса называется «Абсолютно черное тело». Это такой физический термин, объект, поглощающий весь свет, поэтому он остается абсолютно черным. Пьеса про жителей Брайтон-бич, который - вместе, наверно, с другими иммигрантами - после того, как Россию поглотила в результате глобальной катастрофы черная дыра, остались единственными носителями русской культуры. Этой исчезнувшей Атлантиды. Они называют центральную улицу Достоевский-стрит, продают сбитень, это они представляют себе русской культурой. Пытаются делать на ней бизнес, и это смешно, но это не комедия, я комедий делать не умею, у меня получаются вместо них трагикомедии. Там есть старик, который вспоминает. как они с женой играли свадьбу в ГУЛАГе, вот он на самом деле носитель культуры, но его не слушают, не до него, все пытаются делать бизнес. Как на самом деле, никого не интересует – они же стараются для туристов.

Линза и городская площадь

- И это «для туристов» мне напомнило, как я очень давно в Питере на фестивале «Радуга» видел пьесу вашего брата Вячеслава Дурненкова «Экспонаты», которую поставил в театре города Прокопьевска Марат Гацалов. Там двое авантюристов превращают жителей депрессивного городка в экспонаты «в стиле рюс» для иностранцев. Я тогда подумал, какая классная пьеса и какой классный режиссер! Правда, режиссер потом разочаровал - в Таллинне он два года был худруком Русского театра, поставил один неудачный спектакль и вечно пропадал, ставя где-то на стороне…

- Нет, Гацалов действительно классный режиссер, поверьте, мы с ним много работали. Самая известная наша работа - «Утопия» в Театре наций, за которую я получил «Золотую Маску» как драматург, и моя жена Ксения Перетрухина, которая была художником этого спектакля тоже получила» Золотую Маску», за сценографию. Это была потрясающая постановка. Огромное зеркало размещалось под углом над лежащими на сцене актерами. И они отражались в зеркале так, будто парят в пространстве. Это была такая метафора - про людей, которые лежат, а им кажется, что они летают.

- В Таллинне режиссер Карл Лауметс поставил ее как реалистическую драму о людях, у которых все осталось в прошлом, им дают иллюзию возвращения этого прошлого, и все заканчивается очень печально…

- Мне кажется, что постановочный реализм не подходит к этой пьесе. Она написана реалистична, а ставить реалистично реалистичное - это как масло масляное. Здесь как раз нужно отстранение, люди в ней могут висеть, как в кокон закутанные, рассказывать о себе и делать что-то еще. Возникнет еще одно измерение. Но я никогда не говорю режиссерам, что им делать.

- Для меня одна из самых крутых постановок ваших пьес - «Война еще не началась» в PUNKT Creative Space.

- Мне тоже спектакль очень понравился. Я вообще люблю такой минималистичный, основанный на актерах, театр. Когда расстояние до актера полтора-два метра, и ты видишь, как на твоих глазах меняется человек. У меня идет подключение эмоциональное, другое чем на большой сцене. Хотя на большой сцене была бы другая история. Все-таки мне кажется, что малая сцена - такая линза, через которую мы рассматриваем человеческую психологию. На крупном плане. А большая сцена - как площадь города. Это про народные массы.

Я помню, как давно, году, может быть, в 2008-м, в Россию приезжали представители театра Royal Shakespeare Company из Стратфорда-на Эйвоне. Они говорили: у вас тут никто не пишет пьесы для большой сцены. А мы ищем пьесы для большой сцены.

- А в чем разница?

- А вот в чем. Скажем, вы живете на кухне. Потом перемещаетесь в гостиную. Потом приходите в офис. Все это камерная сцена. Поэтому вы пишете пьесы про вашу жизнь - и это все для камерной сцены. А нам, говорили англичане, нужно для большой сцены. Вот «Гамлет». Это не только судьба конкретного Гамлета и королевской семьи, но судьба датского народа. За этим встают очертания страны. Объем, для которого необходима большая сцена.

После такого разговора думаешь: отчего «Вишневый сад» - большая сцена? Он рассказывает, как один социум сменяется другим. За историей конкретного поместья и сада стоит история смены генераций, смена эпох. Когда там лопается струна - это звук тектонических изменений в обществе.

Ненавидеть, страдать и любить вместе с героями

- Знаете, что я заметил. Есть авторы, которых опознаёшь безошибочно. Берешь пьесу и даже если не знаешь, кто автор (скажем, первая страница машинописи утеряна), через две страницы узнаешь: это он! Это Стоппард. Это МакДонах. А у вас пьесы очень разные по стилю, композиции, эстетике.

- Это рамки, которые я сам себе ставлю. Не идти проторенным путем, не делать то, что я уже умею, а идти в неизвестность, потому что он дарит кайф нового чувства. Я к тем художникам принадлежу, которые верят: то, что мы чувствуем во время письма, что мы искренне ощущаем, то же самое почувствуют и наши зрители. Я не верю в письмо с холодной головой. Я думаю, если так писать, то даже если там будет страсть, любовь-морковь, зритель это не почувствует. Я должен плакать, страдать, любить, ненавидеть и т.д., как мои герои - и тогда будут подобраны правильные слова и найден правильный уровень эмоций. Для того, чтобы испытывать чувство, ситуация каждый раз должна быть новой.

- Может ли драматург предсказывать будущее?

- Мое наблюдение таково: если ты говоришь о будущем в терминах антиутопии, ты почти наверняка его предсказываешь. Понимаете, о чем я говорю? У меня никогда не стоит задача предсказывать, у меня стоит задача предупреждать. Это, кажется, несколько другое. Я в этом смысле не придумываю ничего, а сообщаю то, что чувствую. Мне кажется, что художник - такое существо с антеннками, которое чуть раньше чем, основная масса населения успевает почувствовать тенденции, нотки, знаки. И попытаться каким-то образом предупредить, что происходит.

- Поставить предупреждающий знак?

- Да. Потом тебе говорят: ты пророк. Я не пророк. Я просто чуть раньше прореагировал, чем все остальные. Но я не согласен, что увидев этот знак, мы должны лечь и накрыться, ожидая конца света. Я не поклонник такой тактики. Древние греки так сформулировали смысл трагедии: герой сопротивляется Року как неизбежному, но сопротивляется! Или, как новым языком нам говорят экзистенциалисты: камень все время скатывается с горя, но мы его каждый раз подымаем наверх. Потому что это наш бунта против неизбежного. Даже если человечество уничтожит себя, надо в самые последние секунды все равно не соглашаться с этим! Говорить это языком драмы - моя, если можно так сказать, миссия. И роль. Вот мы и вернулись к началу нашей беседы!