БОРИС ТУХ ⟩ Визиты мстительной дамы и изворотливого проходимца

«Визит старой дамы». Сцена из спектакля. Фото: Фото с сайта Рижского русского театра им. М.Чехова

«Визит старой дамы» я ожидал с особым интересом. Главную роль в нем играет Дана Бйорк, которая произвела на меня мощнейшее впечатление во время позапрошлых гастролей театра им. Чехова. Тогда она сыграла Елизавету I в великолепной постановке Сергея Голомазова «Да здравствует королева, виват!»

Между королевой Елизаветой Тюдор и миллиардершей Кларой Цаханассьян есть сходство. Обе – властные женщины, которые могут вертеть миром и людьми как заблагорассудится. У обеих трудные детство и юность. Мать Елизаветы, если помните, была казнена за государственную измену, отец держал нелюбимую дочь в отдалении, а старшая сестра, прозванная Кровавой Мэри, во время своего царствования всерьез подумывала, не отправить ли строптивую Лизу к ее матери.

Клара росла в бедности, почти в нищете. Первой любовью обеих были мужчины недостойные; Роберт Дадли граф Лестер организовал убийство законной супруги, чтобы получить возможность жениться на королеве. Любовник Клары Альфред Илл бросил ее беременной, чтобы жениться на состоятельной девушке, да еще привел двух приятелей лжесвидетельствовать, будто ребенок у Клары не от него. Клара с позором покинула родной город Гюллен, ее маленькая дочь умерла в приюте. Клара пошла в публичный дом – где престарелый олигарх ее приметил, влюбился и через некоторое время сделал веселой вдовой.

Возможности Клары шире королевских. Елизавета была вынуждена считаться с государственными интересами, опасаться войн, да и казна – не бездонная бочка. Богатства Клары неисчерпаемы, она может позволить себе все – и она возвращается в обнищавший до последней степени Гюллен. Чтобы отомстить: «Мир сделал из меня публичную девку, теперь я сделаю из него публичный дом!» В котором все продается и покупается. В том числе – и в первую очередь – человеческая жизнь.

Интерес к спектаклю подогревала и сама пьеса, и то, что постановка в прошлом году была выдвинута на премию «Ночь лицедеев» (латвийский аналог нашей ежегодной премии Театрального союза) в восьми номинациях. Получила одну.

Сценография Мартиньша Вилкарсиса подкупала еще до того, как начался спектакль и на сцену высыпали горожане; все, включая мэра и священника – вылитые бомжи. Серое перекошенное сооружение, вроде бункера, под углом уходящее куда-то в почву (в трясину?). Güllen с немецкого – удобрять почву навозной жижей: Дюрренматт со значением дал такое имя месту действия. Возможно, городок стоит именно на этом самом, оттого здесь все сикось-накось. Да и сами жители городка достойны такого названия, что выяснится по ходу действия. А если серьезно: такая сценография позволяет выстраивать эффектные мизансцены.

Великолепна и работа художника по свету Оскара Паулиньша. На протяжении всего спектакля падающие сверху столбы света меняют его атмосферу, внушая то тревогу, то страх, то мгновенно расползающуюся по швам надежду.

Месть – блюдо, которое подают холодным

Но не слишком холодным. У Дюрренматта Клара возвращается в Гюллен через сорок лет. В спектакле этот срок сокращен до 25-ти. Театр мог бы поступить, как Михаил Козаков, который в 1989 году снял по этой пьесе телефильм: выкинуть из названия слово «старой». В постановке Театра им. М. Чехова Кларе и Иллу (Родион Кузьмин) – по 45 лет. Прошлое не успело окончательно остыть. Дана Бйорк играет женщину без возраста: ее героиня меняет парики и туалеты, как маски, к тому же после двух катастроф она лишилась руки и ноги (в одном эпизоде Клара откровенно и цинично отстегивает протезы, мол, мне нечего скрывать: да, я чудовище, но все равно вы поступите, как я хочу).

Клара обещает депрессивному, впавшему в нищету, городу миллиард: половина на его развитие, другая половина будет поделена между всеми жителями Гюллена. Но за это требует свершить справедливость: Илл предал ее, он должен быть убит.

«Визит старой дамы» – интеллектуальная драма, которая предоставляет театру разные возможности своего сценического решения. Так же, как Клара предоставляет гюлленским гражданам любые возможности убить Илла. Такая вот свобода выбора.

Два разных акта

Не знаю, в чем тут дело, но первый акт в постановке режиссера Индры Роги стал настоящей катастрофой. Из шестого ряда было не разобрать, что говорят почти все персонажи. И сразу же обнажились слабые места постановки. Казалось, что режиссер в затруднении, какой жанр выбрать: фарс, трагифарс, гиньоль или тот язык выразительных средств, который связан с театральной системой Бертольта Брехта. В постановку вдвинуты вокальные номера – у Брехта это зонги, они служат, чтобы зритель не забывал, что перед ним театр, а не реальность, и выражают авторскую позицию (учитесь не смотреть, а видеть).

У Брехта и Дюрренматта действительно немало точек соприкосновения. Оба в острой и парадоксальной форме решали тему маленького человека, который под гнетом обстоятельств пытается выжить. Хватается за любую возможность, идет на любые компромиссы: «Сначала хлеб – а нравственность потом». Вопрос не в том, убьют ли Илла гюлленцы, а в том, как они убедят себя, что убить – надо! В конфликте между совестью и материальным благополучием всегда побеждает одна сторона, и вам известно, какая.

Зонги были бы к месту, если бы не очередное «но». Музыка Карлиса Лациса впечатляла, спору нет, однако слов, которые пели актеры, не разобрать. Были, конечно, и в первом акте свои хиты, например, тот момент, когда на одном конце длинного стола, превращающегося здесь в качели, сидит Илл, а на другой кладут сумку с условным миллиардом, и она перевешивает. Но общее впечатление было унылым: беда не в эклектике как таковой (в наше время эклектика доминирует во всем), а в том, что режиссер не увязывает разнородные элементы в более или менее органичное целое. Идет по пути монтажа аттракционов, но между собой они не монтируются. Действие распадается.

Второй акт не похож на первый. Кажется, его ставил другой режиссер. Или г-жа Рога прочитала (или вспомнила), что писал Дюрренматт о своей пьесе и выстроила второй акт в точности по его указаниям. Те актеры, которые в первом акте страдали от проблем с дикцией, вдруг заговорили четко и ясно. Сложился ансамбль. Эклектика никуда не делась, но отдельные эпизоды начали выстраиваться в логичную цепь. И сквозь фарс проглянула трагедия Клары и Илла.

Клара сквозь все эти годы пронесла любовь к человеку, который ее предал – и не может избавиться от этого. Но это ее не остановит: «Ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал».

Трагическая героиня идет напролом к своей цели. Fiat iustitia, et pereat mundus! Пусть свершится правосудие, (даже если) погибнет мир. Но с миром погибнет (духовно) и она. Вот так же Медея отомстила, а потом – не разумом, а всем своим существом – почуяла, что натворила!

Но хотя в спектакле царит Клара, роль Илла не меньше, а даже в чем-то сложнее.

Илл Романа Кузьмина поначалу – личность не трагедийного масштаба, Маленький человек. Он юлит, выкручивается, пытается внушить Кларе, что если бы он поступил с ней порядочно, она бы не попала в бордель, не встретила миллиардера Цаханассьяна, не купалась бы сегодня в миллиардах. Так что своим счастьем ты обязана моей... ну ладно, пусть будет так… подлости. Но видя, что казнь неизбежна, горожане живут в долг, а долги придется отдавать, Илл преображается. Он начинает понимать свою вину, осознает ее, как осознавал свою вину герой Эсхила или Софокла, и сам становится трагическим героем, который идет к гибли, потому что свернуть с пути ниже его достоинства.

Бургомистр (Володимер Гориславец) приносит Иллу золотой револьвер: просим тебя, застрелись и избавь нас от угрызений совести.

«Я вынес все муки ада! – говорит Илл. – Я видел, как вы погрязаете в долгах, как с ростом достатка ко мне все ближе подкрадывается смерть. Если бы вы избавили меня от этого страха, от этой медленной пытки, я взял бы у вас револьвер. Ради вас. Но я сам поборол свой страх. И пути назад нет. Вам придется стать моими судьями. Я подчинюсь приговору, каким бы он ни был. Для меня это будет правосудием, чем это будет для вас — не знаю. Я не стану молить о пощаде, протестовать, защищаться, но избавить вас от этого поступка я не могу».

Илл остается трагическим героем и в сцене прощания с семьей – откровенно мелодраматичной, но так и у Дюрренматта. И в гротескной сцене судилища, которая нужна не столько для раскрытия образа Илла, сколько для того, чтобы показать, как люди глушат в себе совесть. Учитель (Мартиньш Упениекс) здесь выходит на первый план: он был против казни, но его тоже купили, и он произносит пылкую, но благонамеренную речь, из которой не понять, какова его позиция, но и в нелояльности его не заподозришь. Как это узнаваемо! (От режиссера – гротескная подробность: телевизионщики снимают репортаж из суда, запись оказывается нечеткой, они просят повторить вынесение приговора – и все охотно идут им навстречу. Любое бесстыдство нашего времени приумножают и разносят по свету «вольные сыны эфира»!)

После казни Илла Клара поет о «сумасшедшем мире», а все горожане, в золотых одеяниях и с золотыми воздушными шарами, образующими число с множеством нулей, выстроившись на сцене, распевают что-то в духе брехтовского «трехгрошового финала», но бессовестно жизнерадостное. Каждому – свое!

Тартюф на все времена

«Тартюф» в постановке Сергея Голомазова – совсем иной уровень режиссуры и работы с актерами. Режиссер помнит, что хотя Мольер был любимцем Короля-Солнце (что, однако, плохо помогало в борьбе за допуск на сцену этой комедии), вырос-то он из народного театра, ярмарочного, балаганного, театра, который охотно прибегает к рискованным шуткам и убежден: все жанры, все выразительные средства хорошо и допустимы. Запрещено только одно: скука и невнятица на сцене. «Тартюф» изящен, гармоничен и очень весел. Персонажи носят современные костюмы (художник Михаил Краменко), но это не значит, что действие перенесено в начало XXI века. Постановка подчеркнуто вневременная и надвременная. В любое время (в наше тоже) существуют и проходимцы вроде Тартюфа, и одураченные ими простаки, их электорат, которому хоть кол на голове теши, а в доверии Тартюфам он не откажет.

«Тартюф». Сцена из спектакля. Фото: Фото с сайта Рижского русского театра им. М.Чехова

Во всех постановках Голомазова яркая и уверенная режиссура сочетается еще с одним достоинством: умением подать на блюдечке актера, дать ему возможность не только лучшие свои черты показать, но и проявиться с неожиданной стороны. Спектакль начинается с появления очень сердитой г-жи Пернель. Сухонькая старушонка вертит пожарную сирену (пожарный инвентарь в спектакле появится еще раз, когда Оргон направит на Дорину огнетушитель, чтобы прекратить ее пламенные речи). На вой сирены из всех дверей появляются домочадцы в одинаковых халатах, старуха клеймит их, в самых сильных местах своего монолога подпрыгивая с нежданной прытью и заставляя подпрыгивать всех вокруг. Что за актриса? – недоумевал я. Оказалось – Екатерина Фролова, так самозабвенно сыгравшая в «Да здравствует королева, виват!» нежную, страстную и безрассудно отважную Марию Стюарт.

Здесь каждая роль – загляденье. Дорина (Татьяна Лукашенкова), дама суровая и изобретательная, секретарша Оргона и домоправительница, которая привыкла наводить в семействе мир и порядок – да явился этот мерзавец Тартюф – и все стало с ног на голову. Либеральный болтун Клеант (Игорь Чернявский), скорее всего недавно вышедший на пенсию профессор культурологии, не избавившийся от привычки сеять на каждом шагу относительно разумное и вечное, но уж точно – доброе. Сын Оргона Дамис (Дмитрий Егоров) так же, как и Клеант, за все хорошее, против всего плохого, но по молодости лет и вере в то, что добро должно быть с кулаками, этот верзила не понимает, когда стоит промолчать. Красавица Эльмира (Вероника Плотникова) – ей явно скучно, и она охотно пофлиртовала бы с кем-нибудь, но, во-первых, не с кем, а во-вторых, супружеская верность превыше всего. Даже молодые влюбленные – роли во всех постановках откровенно служебные – дочь Оргона Мариана (Юлия Бернгардт) и ее жених Валер (Константин Никулин) наделены живыми характерами. Даже судебный исполнитель Лоайяль, роль которого невелика, запоминается: он буквально порхает на сцене и с обворожительной улыбкой изгоняет семью Оргона из их жилища.

Разоблачен, но не наказан

Глуп ли Оргон, если позволяет Тартюфу манипулировать собой? О нет, в исполнении прекрасного актера Якова Рафальсона он совсем не глуп. Более того, на фоне впадающего в декламацию своего свойственника Клеанта он деловит и проницателен – пока речь не заходит о Тартюфе.

Рафальсон дает нам понять биографию своего Оргона. Манера говорить, сдержанная властность, привычка к тому, что можно не повышать голоса – все равно тебя будут слушать – выдают в нем человека, который занимал когда-то не самое высокое, но все же завидное положение в социальной иерархии, а затем съехал на несколько ступеней вниз (подчеркнуто старомодный двубортный костюм, как у секретарей горкомов советского времени, подтверждает, что так и есть). Он разочарован, а общение с Тартюфом льет елей на его раненое самолюбие. В его глазах Тартюф – существо высшего порядка, и, поселившись в доме Оргона, он как бы снизошел до хозяина.

Прием из арсенала площадного театра, но здесь он к месту: вернувшийся (из командировки?) Оргон поднимается наверх, к двери Тартюфа, и внимательно рассматривает выставленный на лестницу ночной горшок. Все ли в порядке у его возвышенного друга?

Сам Тартюф в исполнении Максима Бусела (помните его романтического Эдмона Дантеса?) поразителен. Точный, графически резкий и дерзкий рисунок роли. Тартюф невероятно пластичен, он может извиваться как червяк, может вывернуться наизнанку, он даже когда врет, абсолютно верит в свою ложь. Не как Хлестаков, а с убежденностью фанатика.

Человек он воцерковленный. Окает, словно говорит на церковнославянском наречии. Возможно, учился в духовной семинарии, но был изгнан (как один очень известный деятель, который достиг высшей власти и сгубил миллионы людей). За что могли изгнать Тартюфа? Можем только предполагать. Ясно, что его слабое место – женщины. Он явно сексуально озабочен и предмет его страсти – Эльмира. Во время первого объяснения с ней он так страстен, так велеречив, такие душевные фиоритуры выводит, что Эльмире не так-то просто устоять. Она, конечно, знает, с кем имеет дело, но… женщины любят ушами.

Она понимает, что рискует, а во второй сцене объяснения рискует еще больше. Оргон, которого она уговорила залечь под столом и послушать, как негодяй покушается на добродетель его жены, заснул, а проснулся слишком поздно и понял, что происходит. Ну а сцена, в которой совершенно распалившийся Тартюф спускает трусы, – опять же площадной театр в чистом виде. Публика хохочет. И понимает, что Тартюф смешон, непристоен, но в самой сцене нет ни грамма пошлости. Всё по законам жанра, из которого вырос Мольеровский театр.

Финал комедии продиктован обстоятельствами жизни Мольера. Он сам страдал от ханжей и интриганов, с которых писал образ Тартюфа. Пробивая комедию, он полагался на короля. И поэтому в финале, когда Тартюф уже торжествовал, появлялся королевский офицер и произносил верноподданный монолог:

Наш государь - неправды всякой враг,

Суров и прозорлив, в сердцах читает как

В открытой книге он, возвел законность в принцип,

Карает без конца плутов и лихоимцев,

Он видит всех насквозь, он мудр как Соломон,

Он справедлив и добр, бесстрашен и силен,

Венчает славой он отважных и достойных,

Он закален огнем в кровопролитных войнах,

Он борется со злом. Руководит страной.

Его не провести уловкой ни одной,

Вот потому злодей и проходимец

Его не обманул ни на мизинец…

И так далее. Бурные аплодисменты, все встают.

В постановке Сергея Голомазова счастливый финал дан как бы вскользь. Тартюф разоблачен, а наказание… Много ли вы знаете случаев, когда проходимец и манипулятор получал по заслугам? Поэтому все заканчивается бетховенским «Сурком» – его поют на двух языках, французском и немецком. Никакой дополнительной смысловой нагрузки здесь нет – это как «лиллон-лала, лиллон-лала», в «Д’Apтаньяне и трех мушкетерах», когда Миледи и Рошфор поют для кардинала Ришелье. История, которую сыграл театр, может произойти всюду и всегда, но изначально происходила она в прекрасной, легкомысленной и обворожительной Франции. Такой же обворожительной, как эта постановка.