Пьеса «День космонавтики» Евгения Унгарда — с подвохом. Очень уж подмывает ставить ее так, чтобы простодушная публика (особенно женщины) хохотала бы до слез, и рыдала в голос, и повторяла: «Как душевно!
Три подруги на руинах прекрасного мифа
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
И жизненно-то как!». Актрисам (в пьесе всего три роли и все — женские) можно позволить окончательно распоясаться, комиковать от души — особенно, когда героини выпивают. Успех будет. Но серьезный художник думает и о цене успеха.
И тогда он задает себе вопрос: что свело вместе этих трех немолодых женщин, таких разных? Неисправимо романтичную завклубом Лиду (Лариса Саванкова), практичную, как положено ветерану советской торговли, продавщицу Зину (Елена Тарасенко) и Нюшку, которая вообще непонятно кто, вроде бы она малость тронулась умом (Любовь Агапова).
Что заставляет их прийти в сельский клуб и в который уже раз представлять музыкально-драматический монтаж в честь годовщины полета Юрия Гагарина? Тем более, что они знают: придут три старухи — и те пьяные!
Спектакль Русского театра (режиссер-постановщик Денис Хуснияров, художник Николай Слободяник) сегодня как раз проходит путь от очень заметной в пьесе несколько поверхностной сентиментальности к строгости и глубине, к осмыслению того, что лежит за текстом, за диалогом, написанным — не отнимешь! — очень эффектно, к тому же он более или менее двигает действие вперед; Унгард, бесспорно, владеет ремеслом драматурга — а распознать то очень важное, что он то ли несколько небрежно вложил в текст, то ли интуитивно оставил для него пространство, это уж дело театра.
Жизнь невозможно повернуть назад
Сценография использует мотив советского ретро, достаточно популярный и, пожалуй, самоигральный: кумачевый плакат с надписью «День космонавтики», картонный макет ракеты с прорезанными тремя иллюминаторами (как у фотографов в парках советского периода); стулья в первом ряду застланы красным.
Но на всем этом — печать заброшенности и бедности. Лида отчаянно скоблит шваброй пол, на ней (Лиде, а не швабре) валенки с обрезанными голенищами и алое бархатное платье, явно сшитое из списанной портьеры.
По тому, как бережно раскутывают женщины завернутые в тряпицы белые концертные «лодочки» (которым, судя по фасону, уже много лет), уже можно догадаться, что все три знавали лучшие времена, что события последних десятилетий отбросили всех трех — кого с большей силой удара, кого с меньшей — на обочину, в сплошную неясность. (Это — узнаваемая, общепонятная составляющая спектакля.)
А познаваемая требует разобраться в той самоотверженной безоглядности, с которой Лида излагает со сцены чудовищный (и явно реально существовавший, написанный лет 30-40 назад) текст о полете Гагарина. И в том, почему две остальные героини позволяют втянуть себя в эту трагикомическую игру, где поочередно берут верх то «коми», то «траги».
То, что они произносят, звучит смешно потому, что осталось в далеком прошлом. Конечно, есть еще театральные ходы, усиливающие комизм звучания — когда о том, что Гагарин с детства приобщался к народной культуре, Лида говорит с бутылкой водки в руке.
А вот на грани смешного и печального — эпизод, когда героини предлагают почтить память первого космонавта минутой молчания.
В молчании видны характеры. Лида молчит героически, с готовностью тут же погибнуть за правое дело. Зина — дисциплинированно: мол, раз надо, так помолчу. А у Нюшки слезы на щеках, ей и Гагарина жаль, и себя, непутевую.
За пределами мифа холод, космический
Лучший и самый пронзительный роман Эдуарда Лимонова называется «У нас была великая эпоха». Писатель, вытесненный советским строем в эмиграцию, писал о прошлом с трогательной ностальгией.
Он писал не о реальности, а о пространстве мифа, в котором жили все мы. Даже, когда негодовали на тупость и жестокость власти. (Тупости, кстати, было больше, чем жестокости.) Потому что миф компенсировал все прочее: Зато мы делаем ракеты, перекрываем Енисей, а также в области балета мы впереди планеты всей: строчки ироничные, но тут ирония странным образом все-таки сосуществовала с гордостью.
Саванкова, Тарасенко и Агапова очень искренне играют женщин, для которых трагедией стало то, что их выбросило из пространства мифа, которое накрывало их словно скафандром. Скафандр исчез — и они оказались в безвоздушном пространстве.
Человечество вообще вне мифов существует с огромным трудом. Рушится один, его пытаются заменить другим. Но тот, что приходит на смену, выглядит откровенно искусственным, фальшивым, неравноценным.
Для этих женщин божеством остается Юрий Гагарин. И в спектакле — особенно в его финальной сцене, но об этом отдельно — проводится параллель между Гагариным и любым божеством: свершение (полет) — поклонение (из него делали вывеску советского строя и не выпускали в космос, а он рвался туда) — мистическая гибель (в которую тогда очень многие не хотели верить).
Помню, для меня 20-летнего, считавшего космонавтов неуязвимыми, едва ли не бессмертными, шоком стала первая гибель — Владимира Комарова.
Я вышагивал по улицам Тарту, и вдруг сами собой родились строки: «Нету пути Икару, луч скользнул на крыло // Солнечным злым жаром крылья ему ожгло. // Родина властно требует: «В небо на страх врагам!» // Мы не нужны небу — небо нужно нам... // Так он и падал, пылая, жертвенник Солнца, костер // Грозно земля сырая с небом вступила в спор. // Пусть не хватает хлеба — в небо, на страх врагам! Мы не нужны небу — небо нужно нам!» Прошу прощения, вспомнилось!
Каждая из трех героинь помимо мифа всеобщего придумывает себе личный. Нюшка отождествляет своего «бывшего» — бывшего зэка — с космонавтом; она верила всей той лапше, которую он вешал ей на уши.
Зина, знавшая много мужчин, но не знавшая любви, придумала себе любовь к Ихтиандру из фильма «Человек-амфибия». Лида, весь любовный опыт которой исчерпывается давним романом с курсантом школы милиции, «узнает» его в министре МВД.
Небо в алмазах увидеть не довелось
Сцены, в которых героини повествуют о своих «романах», балансируют на грани безудержного смеха и внезапно пробившей зал тишины. Все три актрисы играют очень тактично. Не впадая в соблазн комикования.
Мне очень нравится тот эпизод, в которой героиня Саванковой вспоминает, как она в концерте исполняла отрывок из «Анны Карениной». Здесь актриса существует одновременно как бы в трех образах: Анны — такой, как ее представляла себе Лида; юной Лиды, играющей Анну; и Лиды сегодняшней, говорящей о своей неудавшейся жизни.
Обращаясь к Богу от лица Анны, Лида вдруг начинает клеймить Бога — как на комсомольском собрании — за то, что она была самой счастливой женщиной на планете Земля — а тот отнял у нее это счастье. Сцена очень смешная — но у нее есть трагическая изнанка: свои беды Лида инстинктивно хочет переложить на кого-то другого.
И вдруг становится ясно, на какие архетипы опирался драматург. Полуфантастические признания героинь (веришь? — не веришь?) заставляют вспомнить «роковую любовь» горьковской Насти из «На дне».
А последний тост — «за мужчин» (то есть за нас, баб, ведь такова уж судьба русской женщины: «Я и лошадь, я и бык; я и баба, и мужик») — это героическая готовность принять жизнь такой, какова она есть. «Надо жить, надо работать» («Три сестры»).
Но героиням уготован еще один чеховский финал: «Мы еще увидим небо в алмазах». В дыму и пламени взлетает ракета; когда дым рассеивается — перед нами героини, молодые, в ситцевых платьицах своей юности.
Им дано в пространстве мифа встретиться со своими любимыми… Но небо в алмазах при жизни не увидать. Хотя здесь — только гибель мифа, гибель всего, что дорого. Духовная. Не физическая.
РЕЦЕНЗИЯ
Евгений Унгард
«День космонавтики»
Спектакль. Русский театр Эстонии
Режиссер-постановщик:
Денис Хуснияров
Художник-постановщик:
Николай Слободянник
Художник по костюмам:
Мария Головина
В ролях: Любовь Агапова, Елена Тарасенко, Лариса Саванкова