Танец в честь Большой Пустоты

Фото: Сканировано

Ян Каплинский выпустил первый сборник стихов, написанных мало того что по-русски, так еще и в дореволюционной орфографии.

Впрочем, в интересах читателя, не привыкшего к эдаким экзерсисам, «Белые бабочки ночи» выпущены издательством Kite в двух вариантах. В твердой обложке книга традиционная – в старой орфографии приведены тут лишь два стихотворения, первое и последнее. В мягкой обложке издан коллекционный вариант, в котором все стихи представлены с ятями и ерами, и озаглавлен он соответственно: «Бѣлыя бабочки ночи. Первый оригинальный сборникъ стиховъ автора на русскомъ языкѣ».

Тон задает уже самое первое стихотворение:

Бѣлыя бабочки ночи

чёрныя бабочки дня

чьи-то незримыя очи

зорко глядятъ на меня...

Въ водномъ зеркалѣ лица

кто из нихъ я кто нѣт

бѣлой бабочкѣ снится

она философъ поэтъ

Первая строфа отсылает к символу «инь-ян», двум дуальным первоначалам, черному и белому, которые дополняют друг друга и одно без другого невозможны. Последняя – к истории о китайском философе Чжуан-цзы, которому приснилось, что он – бабочка, не ведающая, что она – Чжуан-цзы. Проснувшись, философ и поэт не был уверен в том, ему ли привиделся сон про бабочку – или, наоборот, какой-то бабочке все время снится, что она человек. Что будет, когда бабочка проснется? Для буддистов ее пробуждение стало со временем олицетворять просветление – достижение состояния сознания, которое словами описать нельзя в силу того, что оно не сводится к словам; пойманная в словесный сачок бабочка неминуемо вспоминает, что она – Чжуан-цзы, и пиши пропало. В буквальном смысле: стоит о бабочке написать, как она тут же исчезает.

Ян Каплинский приколоть просветление к листу бумаги даже не пытается, однако, в полном согласии с сонмом китайских философов и поэтов (которых он переводил на эстонский), не устает наблюдать внутренним взором за полетом бабочки, которая вполне может оказаться им самим. Белые бабочки ночи летают, само собой, на срединном пути, на границе между и между – этот образ в стихах Каплинского навязчив:

...разве там между правым и левым

между тем и сем чем-то и ничем тишиной и звуком

не осталась спрятанная забытая дверь туда же

куда может быть ты еще возвратишься

к своей родне к первобытной пустоте первобытным морям

к рыбам и земноводным ползучим и лазающим

к невиданным снам к изначальному безмолвию

к нерожденным мыслям ненаписанным стихам

Или:

Волей-неволей участвуя в небытии и одиночестве Бога

забываясь на миг между словами молитвы

там за веками веков и старыми липами где нет границы

между его странным отсутствием и присутствием...

Или:

...все к чему я привык было уже недействительно

моя биография мои взгляды мой стол моя кровать

никто уже не знал не помнил что такое чернила

что такое чернильница что такое хорошо и что такое плохо

что такое настоящее счастье что такое настоящее время

а прошедшее и будущее уже давно перестали существовать

Проникновение в чудное пространство между любыми «инь» и «ян» для Каплинского – единственно возможный способ осознать что-либо. В том числе себя – если вообще можно говорить о себе: «Идентичности нет она как собственный запах / которого не замечаешь от которого не уйдешь», – или: «Разве и эта жизнь лишь дырявый мешок как все другие / твое Я лишь забытый рубец на коре сосны на перекрестке», – или: «Там в зеркале не я как и перед и за зеркалом / человек не может два раза вступить в ту же реку...» В том числе прошлое. Попытки вспомнить или вообразить заведомо провальны:

Время это течение или течение течения

мы все уходим в прошлое или в будущее

предыстория еще там за углом до истории еще далеко

что осталось что досталось нам от Ливонии

кроме запаха рождественских яблок и стихов о тенистых садах

язык уже не тот имена не те все уходит от нас

ели перекрестки со светофорами

дети размахивающие флажками президентам королям чемпионам

тем кто отдал свою жизнь за те или не те цвета

до того как и они уплывут вниз по течению

исчезая в темноте за старым каменным мостом

Стихи Каплинского все время вертятся вокруг этих тем: непостижимость мира, вечное невозвращение в прошлое, бессмысленность «в поисках смысла жизни жертвовать жизнь смыслу» – с одной стороны; граница между противоположностями, на которой они едины, вбирающая «инь» и «ян» буддийская пустота, вмещающий все парадоксы Бог, «неуловимое необъяснимое нечто / не отстающее от тебя ни днем ни ночью» как единственный путь-дао – с другой. Но тут возникает очередной парадокс: поэт работает со словами, которыми белых бабочек ночи не поймать. Может, тут и следует искать корни мечты:

...выбросить шарманку из русской поэзии

стать одним из тех скромных жуков-могильщиков

кормящих своих детей лакомыми останками

Ломоносова Лермонтова Пушкина Бродского

Рифмованные стихи кажутся Каплинскому несообразными, как он пишет об этом в предисловии: «И возвращение к истокам, и изучение стихов таких мастеров современного верлибра, как Элиот, Паунд или Транстремер, могли бы оказать освежающее влияние на русскую лирику, где, по-моему, слишком долго и монотонно слышится то, что немецкий поэт Арно Гольц назвал скрытой шарманкой». Видимо, дело в том, что вечное невозвращение – это и путь между стихами и прозой, не приемлющий никаких повторений, перекличек, никакого эха в виде рифмы и ритма. Тогда «сущность вещей яснее видна» и возникает

Инакобытие – тихий голос шорох шелест

прошлогодних листьев на позапрошлогоднем снегу

скоропись ночных крыльев луна над застывшим прудом

все полуневидимо полузанесено полузабыто...

многословие и богословие неразлучимы и неотличимы

в свободном падении ниоткуда в никуда

Старинная орфография – еще один способ проникнуть в это инакобытие, показать, что ты не принадлежишь ни этому пространству, ни этому времени:

я родомъ не отсюда я не сдѣлан ни въ Совдепiи

ни въ Эстонiи – я попавший не туда подданный

Государя с печальными глазами убитаго далеко отсюда

Безритмие – не метод; это лишь способ адекватно рассказать о мире, который, быть может,

...не течение а музыка танец

вселенский танец всего со всем всех со всеми

танец богов, журавлей, атомов, слов и слогов

безымянный бесконечный танец в честь Большого Взрыва

и Большой Пустоты

Танец в стихах Яна Каплинского завораживает.