Отражение. Безработный священник ищет справедливости

Отец Игорь Прекуп Фото: Станислав Мошков

2 июля решением Митрополита Таллиннского и Всея Эстонии Корнилия на священника Игоря Прекупа был наложен запрет на служение.

Официальная версия: отец Игорь нарушил два Апостольских правила, за что архиерей и наказал строптивца. Неофициальное же противостояние священника и его непосредственного начальника длится уже несколько лет, и последней каплей стала активность отца Игоря в борьбе за судьбу пятерых детей, оставшихся сиротами. «ДД» писал об этой истории дважды: 27 апреля и 11 июня, но тогда главными героями были дети. Сегодня, после случившегося, мы решили рассказать о самом отце Игоре.

– Что же все-таки произошло?

– Произошло то, чего следовало ожидать, хотя и оставалась надежда, что этого не случится. Владыка еще два года назад пригрозил мне запретом в священнослужении, но все это время я пытался объяснить, что поступаю по велению пастырской совести. Некоторое время назад мой вопрос был вынесен на обсуждение Синода, но, заслушав предъявляемые мне обвинения, а также некоторые мои объяснения, Синод не стал выносить решения, взяв время на обсуждение и разбирательство. А через две недели архиерей поставил меня в известность, что его личным решением на меня наложен запрет в священнослужении, а также я выведен за штат церкви. Запрет означает, что я, оставаясь в сане, которого с меня никто не снимал, не имею права делать все, что может делать священник, или, говоря мирским языком, теперь я – безработный.

– Но вы можете как-то обжаловать это решение?

– Безусловно, что я уже и делаю, подавая апелляцию в Общецерковный суд.

– И есть надежда, что ситуация изменится?

– На самом деле, ничего невозможного в этом мире нет. Предъявленные мне обвинения, мягко говоря, натянуты. Видите ли, вынося решение, Владыка указал, что я нарушил два Апостольских правила. 39-е говорит о том, что священник ничего не должен творить без воли архиерея. Но нужно смотреть и авторитетные толкования. Я никого не отстранял от причастия: были случаи, когда я сам отказывался причащать, поскольку считал, что человек не желает прекратить грешить, но отказ касался причащения лишь у меня. Там же говорится о незаконной продаже церковного имущества, но и от этого меня Бог миловал.

Другое, 55-е правило, касается нанесения архиерею обиды и оскорблений.

– Но, извините за грубость, оскорбить – это обозвать или послать куда подальше. В иных случаях все это очень субъективно, нет?

– Вы точно угадали суть данного пункта. За ним должны стоять прямые оскорбления и клевета. Да, я позволил себе критиковать некоторые действия своего правящего архиерея. Эти слова содержались в повести об известных нам с вами событиях, часть которой выложена в «ЖЖ». Я привел некоторые высказывания и мнения Владыки. Но тут сразу возникает вопрос: если сама ситуация с детьми, которые, по моему глубокому убеждению, не должны попасть в семью педофила, с точки зрения Владыки правильная, то как приведенные мною его слова могут дискредитировать Церковь? Если же ситуация неправильная, то еще большой вопрос, кто дискредитирует. Даже, если я и отзывался о чем-то критически, то без насмешек и лишней иронии.

– Как много времени может уйти на обжалование решения архиерея?

– Трудно сказать. Люди, которые разбирают такие дела, перегружены. Все может пройти быстро, а может затянуться на какой-то срок. Но я не питаю иллюзий, я питаю надежду.

– Как вы оцениваете произошедшее: как человек и как священник?

– Мне трудно разделять эти понятия. Я все время старался вести себя как священник, что не нравилось людям, которые хотели, чтобы я сдался и отступил. Я всегда помню о богоподобном начале, которое определяетчеловеческую сущность и которым нельзя пренебрегать. Попрание этого недопустимо.

Если говорить о себе только как о священнике: для меня случившееся… нет, не катастрофа. Меня все же не лишили сана. И остается надежда на справедливое решение. Потрясение есть, и очень нелегко согласиться с тем, что я ничего не могу делать из того, чему посвятил свою жизнь – не могу служить у престола и осуществлять пастырскую деятельность. Конечно, всякое бывает, и какое-то недовольство неизбежно, но все, что я делал, было в контексте священнослужения.

– Кроме того остается и мирской аспект – нужно на что-то жить.

– Священник кормится от алтаря. И это другая сторона дела, которую я должен сейчас решать. Но это – не главное. Главное, что я не могу быть с моей паствой – людьми, которые мне доверяют.

– Как они отреагировали на решение Владыки?

– Так же, как и в тот раз, когда Владыка решил перевести меня из Маарду в Таллинн. Это было для них ударом. Некоторые возмущались, но люди знают, что я не поощряю злости и ненависти. Так что проявлений нехристианских чувств не было, но появилась обида от явной несправедливости. Многие знают подоплеку произошедшего. Знают, что есть круг людей, которым я не позволил заткнуть рот жертвам педофила. Впрочем, я все еще надеюсь создать для детей нормальные семейные условия, собрать деньги на квартиру для них, чтобы они могли жить вместе. Конечно, тот детский дом, в который их перевели 2 июля из приюта, удобнее и комфортнее. Но казенный дом есть казенный дом.

Я допускаю, что поспешный запрет (а решение было принято с явной спешкой) обусловлен интенсивным давлением на Владыку извне. Владыка может не знать юридических тонкостей, но вывод за штат может стать причиной отказа мне в опекунстве над осиротевшими детьми, поскольку теперь у меня нет постоянного дохода.

– Давайте вернемся назад. Вы служите 18 лет. Как пришли к пониманию, что хотите быть священником?

– Я шел, сам того не осознавая. С юности. Впрочем, нет, наверное, с детства. Как-то ваш вопрос заставил меня задуматься... В детстве я постоянно несся к друзьям или просто знакомым, которым нужно было поговорить, излить душу. Возможно, кто-то этим злоупотреблял, но желание подставить плечо или жилетку было постоянным. Нужно отметить, что тогда я был далек от веры, рос в атеистической среде. В школе я интересовался юриспруденцией и журналистикой. Тогда вскрылись серьезные злоупотребления администрации, которые привели к возбуждению уголовного дела и вопрос даже разбирался в Министерстве культуры СССР. Это, кстати, была специализированная художественная школа в Молдавии. И я, естественно, участвовал в судебном процессе. Как свидетель. После всей этой истории я и стал думать про юрфак или журфак. Но юридический факультет не случился, поскольку туда брали только отличников, а мой средний балл был 4,2. На журналистику не поступил из-за лени. Для творческого конкурса нужно было иметь публикации. Одну я написал, и она всем очень понравилась, а на остальное не хватило рвения. Таким образом, я пошел по проторенной дорожке в Художественный институт.

Я понял, что меня тянет к чему-то, что связано с благом людей. На третьем курсе я чуть не ушел в медицину, но мой родственник-врач говорил мне, что у художника больше возможностей нести людям добро. Окончательно убедил меня мой педагог, который сказал, что я пытаюсь идти по пути наименьшего сопротивления, надо окончить институт... Но к тому времени, когда я его окончил, то уже пришел к вере и понял, что интерес к медицине, журналистике, юриспруденции и педагогике – все совмещается в священнослужении.

В 1985 году я крестился, с 1986 года подпевал на клиросе в Александро-Невском соборе, а с 1987 года меня оформили дежурным. В 1988 году я поступил в Ленинградскую семинарию. В 1990 году стал дьяконом, в 1991 году закончил семинарию и поступил в академию, но учился в ней долго по ряду обстоятельств. Сначала, после рукоположения во священника, я служил в церкви на периферии, но врачи сказали, что с моей спиной противопоказаны постоянные дальние поездки, и я стал проситься в Маарду, где церковь еще только строилась и где я организовал не только воскресную школу для взрослых, но и церковно-приходскую общеобразовательную для детей (в качестве православного отделения Маардуской гимназии). Она просуществовала до 2006 года и за это время мы успели довести до девятого класса около двухсот ребят.

Первый год в школе был настолько напряженным, что учиться в академии я не мог. В 1997 году восстановился, в 2000-м закончил обучение и в 2004-м защитил диплом. Только вот никак не мог дописать кандидатскую. Видимо, теперь время появится.

– Боюсь, что теперь времени будет еще меньше, вам же нужно искать работу.

– Нужно. Священника кормит приход. Когда два с лишним года назад впервые возникла угроза запрета (Владыка требовал изгнать мать девочки, пострадавшей от педофила из церкви, и впервые предупредил о последствиях моего «сопротивления его воле»), я думал о том, чем еще могу заниматься. По первому образованию я – художник-график. Мог бы заниматься оформлением интерьеров, но с момента окончания вуза прошло много лет, нужно восстанавливать знания и навыки, а в это время никто меня кормить не будет. Можно попробовать стать таксистом...

– Да, еще есть охранники парков и сопровождающие в общественном транспорте. Сан с вас не сняли, можно ездить в рясе…

– (Смеется) Оригинально получилось бы. И сверху зеленый жилет. Но это все шутки, а я должен думать и заниматься апелляцией. Моя жена, художник по металлу, преподает в школе детям и зарабатывает не очень много. Дочь закончила бакалавриат в Художественной академии. Девочка очень талантливая, но ей еще тоже нужно время, чтобы встать на ноги. К тому же я хотел бы помогать детям, которые остались сиротами. Когда вопрос с их отправкой в детский дом еще не был решен, я взял на себя и материальные обязательства и не хотел бы отказываться от них. Плохо, что решение появилось именно теперь, когда в стране царствует безработица и на дворе лето. Весной я мог бы еще пройти по школам и взять уроки. Сейчас уже все распределено в рамках бюджетов.

– Скажите, а в Кассу по безработице безработный священник обратиться может?

– (Улыбается). В принципе, может. Но с работниками культа трудовых договоров, как правило, не заключают, поэтому на компенсацию я рассчитывать не могу. В общем, буду думать…