Кто за язык тянул?

Полакомился, друг? Теперь отдохни. Фото: mimi-galery.com

Даже если не любишь без необходимости шарить в интернете, иногда понимаешь, что делать это необходимо, иначе лишишься некоторого количества удовольствия.

Недавно это удовольствие нам доставила россиянка Анастасия Миронова, позиционирующая себя как «журналист, филолог» и породившая в Фейсбуке статью (уже растиражированную множеством сайтов) под названием «В язык россиян возвращаются слова-маркеры бедности».  

Предательство? Предательство!

«Какими бы успешными, патриотичными и сытыми ни изображала граждан пропаганда, как бы сами граждане ни верили в свое величие, есть один предатель, который выдает с потрохами их истинное неблагополучие. Это язык», – начинается опус. Кто бы спорил – язык действительно выдает многое, если не всё – от слишком поздно полученного образования до… вспомним, например, радистку Кэт.  

Далее автор сообщает буквально следующее: «Сегодняшний язык россиян говорит нам, что люди стали жить плохо. В русский язык незаметно вернулись слова бедности. Слова голода, страха и безысходности. Необязательно прямо спрашивать людей, хорошо ли им живется – достаточно послушать, какими словами они описывают свою новую жизнь». Я не россиянка, и не мне судить, плохо живут россияне или не очень – пусть сами решают, но тема – слова-маркеры – заинтересовала. И не напрасно.  

«Возьмем для начала слово „лакомиться”. Его употребляют люди, ограничивающие себя в тратах на еду. Слово „лакомиться” всегда звучит в интервью бедных пенсионерок, которые рассказывают о своем рационе. „С пенсии покупаю себе курицу полакомиться“. Это точный маркер бедности и даже нищеты, так как в XXI в. рацион и достаток человека среднего почти исключает какие-либо продуктовые лишения. Люди редко покупают икру, трюфели или хорошее вино. Но только бедняки называют эти покупки лакомством, выдавая тем самым свою неудовлетворенность ежедневным питанием. Если вы пришли на свидание с вполне успешным с виду человеком и вдруг он предлагает полакомиться шоколадом, насторожитесь: перед вами абсолютно точно бедняк, играющий в чужую игру. К сожалению, людей, которые любят „лакомиться“, в России стало больше. Слово это почти исчезло из массового употребления лет на десять. И вот оно вернулось. Как вернулись „лакомки“ и „лакомства“. Это ужасно».

Да, это действительно ужасно. Любители Хичкока легко найдут сей псевдолингвистический бред в Интернете, для остальных продолжу.

Итак, с точки зрения Мироновой, другое слово-маркер – это «баловать» (если речь идет о еде): например, «иногда балую себя творожком». Сказавший так – гол как сокол, причем ключевое слово здесь, как уверяет автор, «балую», а не «иногда» в сочетании с «творожком» (хотя и последнее само по себе тоже изобличает нищеброда, но об этом чуть позже). Зато, приходит к смелому научному выводу бедная Настя, мать, которая «радует детей фруктами редко, с зарплаты», отнюдь «не чувствует себя недоедающей». Неужели детей обделяет, а сама постоянно хорошо питается?  

Эх, яблочко, куда ж ты котишься…

Опа! Вот тут-то язык меня и выдал: я бедна. Потому что использующие слово «питаться» тоже недоедают. «Голода у них, наверное, нет, но позволить себе разнообразные продукты они не могут. Покупать еду ради удовольствия им не по карману». О как. Я-то думала, что пора завязывать есть после полуночи, а это, оказывается, я с однообразия продуктов пухну. Но объясните мне, ради всего святого, какая разница, как я «питаюсь» ночью тортом – «балую» себя или «радую», а то и вовсе «лакомлюсь»? Надо бы, если уж совсем невмоготу, «питаться» яблочком… И тут я вляпалась снова: «яблочко» – тоже маркер.    

Оказывается, «уменьшительные формы, применяемые к продуктам, выдают подобострастное к ним отношение», которое возникает только у людей, хронически недоедающих по причине своей нищеты, своего социального неблагополучия.  «Ели „хлебушек“, пили „молочко“ и жарили „рыбку“ русские крестьяне, голодавшие сотни лет и при царях, и после них, тогда как дворяне с купцами все это время потребляли хлеб, молоко и рыбу. А вот половые в трактирах предлагали им „икорочку“, „балычок“ и „стерлядочку“». Ну да, предлагали. Но кому – бедным крестьянам или все-таки купцам и даже аристократам, которые их «потребляли»? Интересно, это слово для Мироновой – маркер богатства и успеха или случайно вырвалось?

Журналисту это простительно, но странно, что филолог Миронова не знает, что в уменьшительно-ласкательной форме человеку свойственно именовать, среди всего прочего, и нечто «свое», «привычное». (Вы будете смеяться и плакать, но я неоднократно слышала от приятеля-гинеколога рассказы, изобиловавшие такими терминами, как «миомка» и «кровотеченьице»: странно было бы предположить, что врачу этих радостей (не баловства!) в жизни не хватает.) Все эти «салатики», «жюльенчики», «волованчики» и прочие «буженинки» для официанта – нечто вроде профессионального сленга, а в посетителе ресторана они выдают завсегдатая.

К тому же нельзя игнорировать порожденную «ванильками» и женскими журналами современную тенденцию к повальному сюсюканью – ручки, ножки, печеньки и пр. И третье: людям свойственно ласково называть то, что они любят, пусть это просто яблоко или творог. И еще по тысяче причин, главная из которых – отсутствие языковой культуры.   Но если мы будем следовать логике Мироновой, то неизбежно придем к выводу, что танец «Яблочко» назван так благодаря хроническому недоеданию матросов. А что? Это идея и даже тема для диссертации.

Ловкость рук и никакого мошенства

Но если говорить серьезно, то мы имеем дело с самой нахальной подтасовкой. Да, если какая-то старушка скажет: «Очень редко я балую себя конфеткой или лакомлюсь пирожными», мы можем предположить, что она бедна. Но можем предположить и другое: что у нее диабет. Если слова «конфетка» и «пирожное» заменить на «яблочко» и «орешки», вполне вероятно, что старушке необходимо беречь зубные протезы. И только в том случае, если предметами баловства пожилая дама называет безвредные и недорогие продукты повседневного питания, а мы точно знаем, что она не хитрит, мы получаем право говорить о ее бедности. Но на факт бедности указывает целая фраза, а никак не отдельные ее части.

А что же делать со словом «питаться»? Желая истребить позорный маркер бедности из собственного лексикона, я обратилась к словарю синонимов. Итак, питаться – это есть, кушать, кормиться, насыщаться, вкушать, потреблять, употреб-лять, глотать, поглощать… И еще очень много что, но это уже просторечные, жаргонные и диалектные слова, а также те, что означают процесс поглощения пищи животными, или такие, как «обедать» или «завтракать» (обед – это всегда питание, но не любое питание – обед).

Допустим, мне необходимо коротко сказать, что кто-то полноценно и регулярно принимает внутрь вкусную, разно-

образную и полезную пищу. Раньше я бы сказала «он хорошо питается», а что делать теперь? «Он хорошо ест»? Но это, как правило, означает всего лишь наличие аппетита (ребенок хорошо ест – ребенок плохо ест). Выражение «хорошо кушает» – превратившийся в приторное просторечие высокий штиль, и тоже, как ни крути, говорит об аппетите. Неужели – «хорошо кормится»? Или «глотает»? Ах да, «потреб-ляет»… Так пишет и, видимо, говорит сама Миронова. Вниманию врачей: критикуя образ жизни пациента, не вздумайте сказать «вы неправильно питаетесь», говорите «вы неправильно потребляете» – сойдете за богатых и благополучных.    

Из жизни отдыхающих  

Но хватит о еде, сколько можно! Тем более что когда человек поел, его так и тянет отдохнуть. А это слово – тоже маркер, равно как и однокоренное ему «отдых». Правда, видимо, не во всех случаях, а когда под-разумевается поездка в отпуск.     

«Страшное по своей разоблачающей силе слово „отдыхать”, оно же „отдых”. Знайте: люди, которые летят на отдых в Египет, скорее всего, тяжело работают за небольшие деньги. Даже те, кто „отдыхает” в Мексике или Китае. Слово „отдых” выдает в них усталость от работы, которой они, вероятно, посвящают много времени и которую вряд ли любят, ведь от любимой работы устать сложно. Усталость, судя по всему, настолько сильная, что две недели путешествия по сравнению с ней кажутся отдыхом. А ведь путешествие – это тяжелый труд, отправляться в путешествие нужно хорошо отдохнувшим. А отдыхать лучше дома. Заметьте, как мало у нас путешественников и как много „отдыхающих”, которых в последнее время в лучшем случае стали называть туристами. Слово „путешественник” до сих пор ассоциируется с высоким достатком и беззаботностью. Все отдыхающие мечтают стать путешественниками. Путешественники как класс из русского языка за последний год почти исчезли. (…) В общем, если ваш поклонник сулит вам золотые горы, а сам зовет отдох-нуть в той же Мексике, знайте, что перед вами уставший наемный работник, который вряд ли выберется из своей колеи – язык выдает в нем безысходность. И уж совсем безысходен тот жених, что…»

Разбросанными по всему тексту оговорками по Фрейду (успешный с виду человек с шоколадкой, поклонник, приглашающий в Мексику, жених, называющий работу работкой, и пр.) пусть занимаются психоаналитики. Но за «безысходного жениха» я бы сразу лишала диплома Тюменского филфака. И это словосочетание затмевает даже тот печальный факт, что Миронова не видит разницы между туристами, путешественниками и просто валяющимися на пляже. Мало того, она не знает определения слова «отпуск» – «временное освобождение от работы в будние дни на определенный период времени, для отдыха (не для туризма и путешествий – М.Т.) и иных социальных целей», и  не понимает, что конструкция «едем отдыхать» синонимична конструкции «едем в отпуск»…

Голубая кровь, белая кость

Впрочем, она не видит различий и между значениями многих других слов: например, «работодатель», «начальник», «руководитель» и «хозяин» для Мироновой суть одно и то же, в нюансы она не вдается.  

«Неблагополучие и неудачи могут проскользнуть и в „трудовых“ словах. Главным образом в наименовании начальства. Если человек называет своего начальника работодателем, это значит, что больше всего он ценит в нем именно сам факт предоставления рабочего места. Работодатель – он как спаситель. Он приютил, пригрел, он дает работу, а вместе с ней еду, возможность платить за квартиру и покупать бензин. Человек, который называет своего начальника работодателем, очень боится оказаться на улице. Это правило. А вот тот, кто зовет начальника руководителем, боится самостоятельности. Это тоже правило».  

Ну кто бы объяснил бедолаге, что работодатель – не обязательно начальник, а начальник – не обязательно работодатель? Что «работодатель» – это вообще юридический термин… Во всяком случае, юристы им активно оперируют, не подозревая, что тем самым с потрохами выдают свою материальную несостоятельность. «Начальник – самое нейтральное слово для обозначения вышестоящего коллеги. В крайнем случае подойдут „шеф”, „босс”. Еще лучше, если начальника называют по должности или имени. Человек, которому звонит „глава отдела” или „коммерческий директор”, или, наконец, „Иван Петрович”, знает себе цену, он в себе уверен, у него есть профессиональное достоинство. В отличие от тех, кто говорит вам мимоходом: „Извини, руководство вызывает”», – учит нас Миронова.

Любой ли «вышестоящий коллега» – твой начальник? Увы. Каждый ли твой знакомый в курсе, кто такой «Иван Петрович»? Тоже увы. Меж тем, предмет «культура речи» учит нас в разговоре с кем-то не называть по имени третьих лиц, которые не известны твоему собеседнику. А что делать, если тебя действительно вызывает «руководство», то есть не один человек, а сразу несколько? Заимствования «шеф» и «босс»  особенно здорово подходят в тех «крайних случаях», когда начальник – женщина.      

«Страшнее только человек, который владельца бизнеса, где он работает, называет хозяином. Примечательно, что слово это часто можно услышать от разнообразных охранников, телохранителей и просто вахтеров. „Хозяин едет”, „хозяин не велел”. Мало того, что у вахтеров этих при слове „хозяин” всплывает крепостной, а затем мелколавочный анамнез (предки точно „в людях” жили), так они еще и ощущение себя цепной собакой в человеке выдают».

Ну да, владельца «бизнеса, где кто-то работает», хозяином не назовешь, это уж точно. И что делать, если он едет или не велел? Наверное, говорить «владелец». Потому что это слово ни за что не выдаст в тебе ни приказчика, ни крепостного. Что же касается лихо завернутого последнего предложения, так «у журналистов этих при таких заворотах всплывает анамнез» (конечно же, не крестьянский и не мещанский!) вовсе даже аристократический – как у господ Простаковых или знаменитого своим косноязычием герцога де Бофора. Но мало того: «они еще и ощущение себя русским филологом в человеке выдают».      

Отчаянная домохозяйка

Опус Мироновой наделал немало шума, кто-то ее поддерживал, кто-то возмущался. Но в основном спор лежал вне лингвистической плоскости: автора называли рукой ЦРУ и Порошенко, упрекали в клевете и злобности, отстаивали право иметь деньги и говорить «как хочу» и т.д. Те же, кто поддерживал, клеймили правительство России и подтверждали повальное обнищание народных масс. И лишь немногие ухватили суть: заметили, что это всего лишь субъективная и при этом ничем не обоснованная точка зрения.

Миронова утверждает, что какие-то слова стали употребляться чаще, а другие говорят, что нет, но все это лишь на том основании, что она эти слова услышала, а другие – не услышали. При этом кому-то они нравятся, кому-то не нравятся, но уместность или неуместность их употребления в том или ином случае не доказана ничем. В материале нет научной доказательной базы, статистики, ссылок на источники и – главное – Миронова назначила слова маркерами бедности, опираясь исключительно на собственные языковые предпочтения. Для того чтобы выявить маркеры бедности, нужно провести серьезное научное исследование, маркеры вычленить, затем доказать, что они таковыми являются, объяснить почему, определить частотность употребления данных слов и т.д., и только потом делать какие-то выводы. До тех пор, пока этого нет, все написанное Мироновой – не более чем детский лепет.

На этом оптимистическом утверждении я уже собиралась закончить, но тут г-жа Миронова на том же Фейсбуке дала отпор своим оппонентам по всем правилам науки: всех скопом назвала дураками, а некоторых – олигофренами. Попыталась выделить  в отдельную категорию «глупцов», но передумала:

«В череде глупцов обязательно встречаются глупцы от науки. Эти любят задавать наукообразные вопросы. „Почему не описана подробно методика сбора информации?“ „Какова выборка ваших респондентов?“ „Как ваши данные коррелируют со следующими цифрами?“ И, наконец, финальное: „В чем новизна вашего исследования для науки?“ Вроде бы человек и слова сложные знает, и вопросы у него сконструированы без ошибок, однако читаешь и понимаешь – перед тобой глупец. Даже дурак, пожалуй, ибо кому он вопросы задает? В моем случае – домохозяйке, пишущей в свой блог и свой дневник. Понятно, что только дурак будет искать результаты обстоятельных научных исследований в блоге домохозяйки».

Ну, с этого и надо было начинать, что домохозяйка. А начиналось-то – «журналист, филолог»… Вот глупцы от науки и купились на эту заявку: сдуру стали без ошибок конструировать свои олигофренические вопросы, да еще и с использованием профессиональной лексики. Теперь же все встало на свои места. И раз уж пафос дискуссии понизился и она перешла в бытовую плоскость, оппоненты Мироновой вполне могут использовать неубиенный аргумент «сама дура». Впрочем, думаю, они уже и без моей подсказки это сообразили.