Писатель Майк Кольер: Меня называли агентом Кремля

Англичанин Майк Кольер – журналист и писатель, решивший воскресить сатиру в латвийской литературе. Фото: Finkeltroc/архив Майка Кольера

На минувшей неделе, 7 апреля, в таллиннской Нацио­нальной биб­лиотеке прошел форум «Литература в разных культурах», организованный представительством Совета министров Северных стран в Эстонии (Norden).

 Среди гостей форума был и Майк Кольер, английский журналист и писатель, уже девять лет живущий в Латвии. Кольер – автор романов «Четвертый по величине в Латвии» (2014) и «Балтийский заголовок» (2016), написанных по-английски. По словам писателя, его цель – привнести в латвийскую литературу сатиру, которой сегодня так остро не хватает.

Что заставило вас покинуть родную Великобританию и осесть в Латвии?

Если коротко, я встретил однажды латышскую леди, которая впоследствии стала моей женой. Вообще, я много лет путешествовал по Центральной и Восточной Европе – и однажды приехал в Латвию, полагая, что это будет очередная наклейка на моем чемодане. В Латвии оказалось неожиданно хорошо, страна оказалась совершенно не такой, какой я, невежест­венный житель Запада, себе ее представлял. Для западных людей вся Прибалтика – своего рода постсоветская пустошь, жители тут очень серьезны, несколько мрачны... На самом деле, конечно, все по-другому. И чем больше я постигал Латвию, тем интереснее она становилась. Ливская культура, польская культура, Ливонский орден, принудительное крещение, русский аспект...

Прибалты славятся холодным темпераментом. Не находите ли вы, что Латвия на деле куда живее, чем кажется?

Отчасти из-за этого темперамента у меня и возник вопрос о латышской сатирической литературе. Мне сдается, что тут есть огромный пробел. В 1930-е сатира в Латвии существовала, но когда я просил латышских друзей порекомендовать мне какой-нибудь современный сатирический роман, они делали странные лица и советовали мне что-то совсем другое. Меня это нервировало. Я задумался: по какой такой причине в современной Латвии нет сатиры? Ведь люди, которые меня окружают, темпераментны в достаточной мере, чтобы написать такой роман или насладиться им.

У меня, кстати, есть теория насчет того, чем отличается юмор в трех прибалтийских странах. Для литовцев это балаган, для латышей – фарс, гоголевский такой, а для эстонцев – ирония. Мне представляется, что в вашей стране шутят очень сухо. Когда эстонец поднимает бровь, это уже очень удачная шутка!

Возвращаясь к сатире: меня, кроме прочего, поразило то, что книги, которые мне советовали, пишет одна и та же клика писателей – и они же пишут рецензии друг на друга в малотиражных журналах. В итоге я решил написать сатирический роман для широкой аудитории. Лучшее, что могло случиться, – это если бы какой-нибудь латвийский писатель сказал: «Этот британец думает, что написал хорошую сатиру, но я могу еще лучше...» (Смеется.) С моей стороны это была сознательная попытка спровоцировать других писателей, чтобы в Латвии появилась сатира.

То, что вы – человек в известной степени посторонний, дает вам больше или меньше возможностей высмеивать латвийские реалии?

Я думаю, и в Латвии, и в Эстонии это работает одинаково. Сначала ты понимаешь, что жители Латвии обожают жаловаться на свою страну, на политиков, на дороги, на что угодно. Потом осознаёшь, что иностранцам присоединяться к таким жалобам не стоит – тебе тут же говорят: «Да что вы вообще знаете о моей стране?»

Тем не менее, я считаю, что моя позиция дает мне известные привилегии. Кроме прочего, я – большой поклонник традиций британской сатирической прозы и могу применить в своих книгах вдохновленные английской сатирой методы. Мой роман «Четвертый по величине в Латвии» – сатира скорее политическая и социальная. Между прочим, на сочинение этой книги меня вдохновил в том числе визит в Эстонию...

Недаром первая глава этого романа называется «Столица Эстонии»?

Да, в самом начале читатель думает, что действие происходит в Таллинне. Но во время конференции экспертов по геополитике, которые собрались, чтобы сказать маленьким прибалтийским странам, как те должны себя вести в большом мире, герой вдруг обнаруживает, что перепутал страны – и находится не в Таллинне, а в Риге. Просто он не заметил разницы!

Как латвийцы реагируют на то, что вы высмеиваете какие-то черты их реальности? Не секрет, что некоторые представители прибалтийских народов крайне чувствительны к ущемлению их чувства национального достоинства.

Сатира работает, только если она относится к конкретным людям. Как только вы начинаете писать сатиру на группы людей, это совсем другое, мягко говоря, неблагородное дело... Презентация моей первой книги собрала в том числе моих коллег, журналистов, и женщина из общереспубликанского ежедневника спросила: «Когда вы писали книгу, вы боялись?» И я немедленно начал думать, что мне и правда следует кое-кого бояться, ведь среди героев моего романа – олигархи, например. Но нет, люди, которые могли обидеться, вовсе не обиделись. И наоборот, те, кому, как я думал, книга должна понравиться, приняли ее прохладно.

Для того чтобы сочинить сатирический роман о стране, нужно знать о ней довольно много. Но обычно чем больше ты узнаёшь страну, тем больше ее любишь.

До определенной степени. Я не хотел бы, чтобы меня воспринимали как всего лишь ручного сатирика, эдакого латвийского пропагандиста... Если говорить о литературных кумирах, Ивлин Во научил меня тому, что если уж пишешь сатиру, нужно идти до конца – до любой концовки, какой бы мрачной она ни была. Прекрасный пример у самого Ивлина Во – роман «Мерзкая плоть», не лучшая его книга, но финал там просто замечательный. Во пишет о молодых британцах 1920-х годов, о людях, которые только и делают, что ходят по вечеринкам, пьют, ведут бессмысленные беседы и влачат бессмысленное существование. В последней главе, а она называется «Счастливый конец», действие переносится на «самое большое в истории человечества поле сражения», и герои делают там все то же самое – шляются вокруг да около, пьют шампанское. Великолепный и очень мрачный конец! Это единственная логическая развязка, которую можно себе представить. Я стараюсь снабжать свои книги такими же мрачными, ударными финалами.

В «Мерзкой плоти» есть персонаж, журналист, как и вы, который для колонки светской хроники выдумывает целый набор «героев» из высшего общества. Когда вы пишете про Латвию, у вас не возникает искушения что-то выдумать?

Я называю это «усилить на одно деление»: ты наблюдаешь нечто в реальной жизни, усиливаешь все то же самое на одно деление воображаемого абсурдометра – и вставляешь в книгу. Самое удивительное, что какие-то ситуации, которые я выдумал, впоследствии произошли на самом деле.

Так, в моей второй книге «Балтийский заголовок» героя, жуликоватого журналиста, вызывает на разговор полиция безопасности. До пуб­ликации книги у меня никаких контактов с этим латвийским учреждением не было. Потом случилась удивительная история, связанная со скандальной фотовыставкой «Люди Майдана», которая приехала в Ригу. Новостной портал, на котором я работаю, написал об этой выставке в невосторженном ключе, после чего в Интернете стали появляться абсурдные статьи, утверждавшие, что я на самом деле никакой не Майк Кольер, а кремлевский политтехнолог Модест Колеров, который перебрался в Латвию!

Тогда я решил, что раз на самом деле я агент Кремля Модест Колеров, мне необходимо известить об этом полицию безопасности. Я сообщил им о таком повороте, и они ответили: «Огромное спасибо за то, что вы нас проинформировали!» (Смеется.) Мораль простая: сочиняй книги осторожнее – ты рискуешь попасть в ситуации, которые придумал.

К слову о тайных агентах: структура вашего «Балтийского заголовка» напоминает структуру романа в рассказах Сомерсета Моэма «Эшенден, или Британский агент», вышедшей в 1926 году. Вы говорили также, что на вас большое влияние оказала книга Грэма Грина 1935 года «Меня создала Англия». 20-е и 30-е годы прошлого века вам особенно небезразличны?

Действительно, я заимствовал структуру у Моэма – и, кстати, его «Эшенден» был первым шпионским романом в традиции, которая продолжилась, например, Джоном Ле Карре... Для меня обаяние той эпохи заключается в сочетании литературных экспериментов 1920-х годов – экспериментов, центром которых был Париж, – и людей, которые выросли на викторианской реалистической прозе. В результате получился очень любопытный синтез: писатели экспериментировали с формой, но их истории при этом были просто потрясающими.

Кроме того, я вижу в 1930-х параллель с нашим временем, некое зловещее подводное течение, когда ты просто чувствуешь, что дальше, за поворотом, будет нечто ужасное. Конечно, в таких условиях сатира выходит на первое место – сатирики ведь тоже боролись с фашизмом и нацизмом, высмеивали их. В том числе поэтому сатира для меня так важна.