Летучий Могучий

Андрей Могучий: "Если тебе не нравится то, что происходит вокруг, сделай то, что нравится". Фото: JAANUS LENSMENT/POSTIMEES/PM/SCANPIX BALTICS

За спиной Андрея Анатольевича Могучего, чей спектакль «Пьяные» по пьесе Ивана Вырыпаева стал одним из гвоздей нынешнего театрального фестиваля «Золотая Маска в Эстонии», – долгий и извилистый творческий путь.

Могучий всю жизнь менялся, и эта изменчивость впечатляет: некогда он был практически андеграундным режиссером, ниспровергателем традиций и разрушителем устоев, а ныне является художественным руководителем Большого драматического театра имени Товстоногова – знаменитого питерского БДТ, в котором традиций, конечно, немало.

Впрочем, сам Могучий вовсе не считает, что он как-то принципиально изменился: «Везде и всегда главным для меня был поиск подлинности – и в традиции, и в новаторстве». И прежний драйв тоже остался. Изменился масштаб: раньше Андрея Анатольевича интересовала постановка отдельных спектаклей, а теперь он, по его словам, руководит куда большим художественным проектом, устраивает своего рода перформанс под названием «БДТ».

По крайней мере, сейчас он считает так. Перед интервью Андрей Анатольевич предупредил, что текст обязательно нужно согласовать, ибо мысли режиссера весьма летучи. Сегодня он думает одно, а завтра, может быть, совсем другое.

А ведь начинал Могучий вовсе не с театра: сложись обстоятельства иначе – и он вполне мог бы стать радиотехником...

Надо было разрушить то, что сделано до нас

– Вы окончили радиотехнический факультет Ленинградского института авиационного приборостроения (ЛИАП), что от театра довольно далеко. Тяготение к театру у вас появилось не сразу?

– Нет, поначалу у меня к театру не было никакого тяготения вообще. Если бы оно было, я бы сразу поступал в театральный вуз... Но в 17 лет вообще мало что понимаешь – у меня никуда особого тяготения не было.

В ЛИАПе возник круг друзей, которые интересовались театром, мы ходили в студенческие студии, курса с третьего я сам начал что-то такое делать, так эта бацилла в меня и заселилась.

Объяснить логикой это невозможно – это было против всякой логики, против всех карьерных устремлений на тот момент. Я поломал абсолютно всё. Спасибо родителям, которые меня по этому поводу не очень мучали – и разрешили делать то, что я хотел.

– В 1990 году вы создали Формальный театр – надо думать, потому, что хотели делать нечто такое, чего никто вокруг не делал. Что именно?

– Я по этому поводу постоянно цитирую своего приятеля, художника, одного из основателей питерской театральной группы АХЕ Максима Исаева, который как-то давно мне сказал: «Если тебе не нравится то, что происходит вокруг, сделай то, что нравится». Все театральные студии, которые появлялись в то время, образовывались по этому принципу. Цели удивить окружающую действительность у нас не было, цель была – заняться театром и делать то, что ты хочешь.

У меня не было какого-то, не знаю, манифеста типа «Догма 95». В этом смысле я вообще не вписывался ни в одну театральную тусовку, которая на тот момент существовала. Это было не принципиально, просто как-то так само выходило. Я со своим театром существовал довольно далеко от центра, мы стояли особняком, были как-то с краю, в тренды не вписывались.

Увлекался я на тот момент много чем. Больше всего меня интересовал Мейерхольд, долгое время запрещенный. Конечно, меня интересовал и Гротовский, который, как мне тогда казалось, был неизвестен русскому театру. Разумеется, Михаил Чехов со своими упражнениями, Антонен Арто, пластический театр – в 70-е годы пантомима ведь была практически андеграундом.

В общем, если говорить о причинах и мотивах, они были отчасти протестные и разрушительные. Нам надо было разрушить все то, что сделано до нас.

Всякое поколение строит новый мир на обломках отцов

– Про вас говорят, что вы начинали с андеграунда, а в итоге возглавили один из самых известных репертуарных театров страны – и стали защитником традиционного театра. Вы сами так оцениваете свой путь?

– Это сложный вопрос. Что такое театральные традиции, новаторство, репертуарный театр?.. На самом деле я не поменялся. Ну да, в какой-то момент я говорил, что надо вспоминать Мейерхольда, а Станиславского надо отнести на помойку – но это свойственно, я думаю, всякому новому поколению, которое на обломках отцов строит какой-то новый мир.

Везде и всегда главным для меня был поиск подлинности – и в традиции, и в новаторстве. Я их не стал бы разделять, ведь любая традиция всегда начиналась с новаторства. Есть вещи устаревшие, есть неустаревшие, и если они живые, если они пульсируют и создают энергию в зале, я буду их сторонником.

Что до репертуарного театра, в сегодняшнем мире эта концепция труднореализума и сильно профанирована. Для меня репертуарный театр – это прежде всего художественная команда, объединенная внятной художественной стратегией, общим мировоззрением, исповедующая единые эстетические принципы, выстраивающая работу пресловутого «репертуарного театра» соответственно этим принципам и, возможно, художественной воле лидера-режиссера. «Возможно», потому что наличие лидера, как показывает мировая практика, условие не обязательное.

Сегодня репертуарными называют театры, которые, скажем так, каждый день играют новое название, имеют постоянную труппу, и неважно, по какому принципу собрались артисты – чаще всего абсолютно случайно. Эти театры возглавляют назначенные каким-либо департаментом культуры директора, в лучшем случае – худруки. Эта профанация не имеет никакого отношения к действительно великой традиции русского театра о которой часто говорят – и которой искусно манипулируют в своих интересах, не имеющих в своей основе никаких художественных задач.

За такой театр сегодня многие ратуют – но не потому, что хотят сохранить репертуарный театр как коллектив единомышленников, который способен к развитию. Сегодня репертуарный театр – это часто стагнирующее сообщество актеров, которые в СССР имели бессрочные договоры – и не хотят терять эту привилегию.

В театр – по мосту с отрубленными головами

– Когда вам предложили возглавить БДТ, один из лучших театров страны, что вы сказали первым делом?

– Я сказал «нет».

– Решительное «нет»?

– Конечно, такие вещи не каждый день предлагают. Но на тот момент у меня были совершенно другие планы, буквально через несколько недель открывалась Новая сцена Александринского театра, главным режиссером которой я должен был стать – не хочу вдаваться в подробности... С решением возглавить БДТ была связана сложная система жизненных обстоятельств. Я принял это решение и не о чем не жалею – оно было правильным. Хотя и поменяло мою жизнь вкруть.

В своей жизни я довольно-таки часто, доходя до какой-то двери, ее не открывал: пока дойдешь до двери, истины, которые вроде бы за ней прячутся, приходят к тебе сами собой. Доходя до точки кипения, моя жизнь менялась. Именно это и случилось, когда я принял решение возглавить БДТ.

– Критики любят словосочетание «повод к высказыванию». Скажем: «Роман Саши Соколова “Школа дураков” для режиссера Могучего был поводом к сценическому высказыванию о времени и о себе». Это и есть самоценность режиссера, когда он вместо того, чтобы транслировать авторский месседж, использует текст как повод к собственному высказыванию?

– Этого не избежать. Кроме того... В конкретном случае Саша Соколов – это единственный автор в моей жизни, с которым я совпал на сто процентов. Все его тексты, все мысли, все художественные поиски оказались адекватны нейронным схемам моего мозга. Я почти срастался со «Школой дураков». Так редко бывает.

Что до остального – в театре нет никаких границ, можно абсолютно всё, что оправдано и наполнено смыслом высказывания, оправдано художественными принципами создателя и не противоречит уголовному кодексу.

Как только в России появился режиссерский театр, он сразу же стал театром авторским. Или интерпретационным – разница небольшая, она определяется степенью удаленности от оригинала. Можно, конечно, заняться серьезной реконструкцией, и это может быть страшно интересно. Недавно мы делали спектакль, связанный, я так скажу, с Шекспиром, и я вспомнил, как на лекциях по истории театра нам рассказывали, что зритель, который шел в театр «Глобус», проходил по некоему мосту, на котором были отрезанные головы на пиках, с выклеванными глазницами, над ними летали вороны...

Как воссоздать эту ситуацию? И каким должен быть театр, в который зритель идет по такому мосту? Какими были актеры «Глобуса» – с учетом того, что они ели, как мыслили, что видели вокруг себя? Это серьезное погружение в среду, работа увлекательная, но, с моей точки зрения, бесперспективная.

А если это не реконструкция, то интерпретация, то есть вмешательство субъективизма автора-режиссера.

Буддисты обогнали нас на 2500 лет

– Ваш спектакль «Пьяные» по пьесе Ивана Вырыпаева для вас – тоже повод к высказыванию?

– Нет, там я старался просто не испортить текст. Я, в общем, не из тех, кто любит просто транслировать авторский мессидж, но в данном случае я делал это с удовольствием. Мне хотелось просто перенести пьесу на сцену такой, какая она есть. Конечно, я решил ее не совсем так, как решил бы эту постановку сам Ваня.

У меня были и другие цели и задачи, мне нужно было, в частности, чтобы спектакль собирал большой зал. Поэтому я решил «Пьяных» в традиционном, скажем так, актерском существовании, соединив его с текстом Вырыпаева. Я думаю, что спектакль стал в итоге доступнее, и это сегодня важно.

Я слишком долго был фестивальным режиссером и работал на избранную часть аудитории. Потом меня перестало это интересовать. Просто с какого-то момента мне стал интересен общедоступный театр. Я даже могу сказать, с какого: это произошло, когда я поставил в Александринке детский спектакль «Счастье» – и понял, что девятьсот детей, которые приходят с родителями в зал, не знают, кто поставил этот спектакль. Они и не на Могучего пришли, они пришли на спектакль. Я испытал тогда какой-то особый восторг по этому поводу. Мне интересна стратегия авторского исчезновения.

– Судя по вашим интервью – и интересу к тому же Вырыпаеву, у которого буддийское просветление есть чуть ли не в каждом тексте, – буддизм занимает в вашей жизни не последнее место.

– Мне буддизм нравится именно тем, что это практически не религия – это понятная мне философия. Я, действительно, довольно много по этому поводу читаю – и пытаюсь найти ответы в том числе через буддизм. Но речь тут не о вере. Наоборот, это путь сомнений. Будда говорил: подвергайте сомнению каждое мое высказывание, не принимайте ничего на веру! Буддизм для меня – это наука, опередившая открытия в области, скажем, психологии или квантовой механики на 2500 тысячи лет. У буддистов есть чему поучиться.

– Как-то вы вспоминали про ваш стародавний спектакль «Орландо Фуриозо» и говорили, что это был для вас рок-н-ролл и драйв. Такой драйв в вашей жизни еще есть – или Андрей Могучий успокоился?

– Я не успокоился, я... Конечно, подустал. Сегодня я занят очень масштабным художественным, подчеркиваю, художественным проектом под названием БДТ. Создание и реализация стратегий обновления этого великого театра на сегодняшний день и есть, если хотите, мой драйв.

***

Справка «ДД»:

Андрей Анатольевич Могучий родился 23 ноября 1961 года в Ленинграде.

Окончил радиотехнический факультет Ленинградского института авиационного приборостроения (1984) и кафедру режиссуры и актерского мастерства Ленинградского института культуры (1989).

В 1990 основал независимую театральную группу «Формальный театр».

Ставил спектакли в Александринском театре, театре «Балтийский дом», Финской театральной академии, Театре Наций, театре «Приют комедианта».

В марте 2013 года стал художественным руководителем Большого драматического театра имени Товстоногова в Санкт-Петербурге.

Лауреат множества наград, включая четыре премии «Золотой Софит» и шесть премий «Золотая Маска».