Враждебный человеку мир

В спектакле «Можно я буду Моцартом?» дан образ лечебницы как тюрьмы, в которой людей практически уничтожают, лишая их индивидуальности. Фото: Елена Руди

Новый спектакль «Можно я буду Моцартом?» в репертуаре Русского театра должен быть окружен другими постановками, чтобы яснее обозначить кредо театра.
 

В конце прошлого года в Русском драматическом театре прошла премьера спектакля «Можно я буду Моцартом?». Этот спектакль открывает собой новую страницу в жизни Русского драматического театра в Таллинне.

Сюда пришел новый художественный руководитель, режиссер из Москвы — Марат Гацалов, уже получивший известность в театральных кругах как интересный и смелый постановщик современной драматургии. На его счету — постановки пьес Павла Пряжко, Вячеслава Дурненкова, братьев Пресняковых.

Такая работа, как «Жизнь удалась» Павла Пряжко, поставленная Маратом Гацаловым совместно с Михаилом Угаровым, получила приз «Золотой маски» в номинации «Эксперимент». Марат Гацалов как будто настроен решительно и собирается вывести Русский театр из разряда периферийных, обновить и репертуар, и эстетику.

Атмосфера несвободы
Спектакль «Моцарт» поставлен не самим Мартом Гацаловым, а режиссером из Белоруссии Евгением Корнягом, который был приглашен на эту постановку еще до прихода Марата.

Работа была непростой. Режиссер Корняг, как сказано в программке, «создает спектакль под влиянием собственных впечатлений от произведений Кена Кизи «Полет над гнездом кукушки», Антона Чехова «Палата № 6», а также поэзии культового поэта ХХ века Владимира Высоцкого». Замысел, судя по всему, был серьезный. Удался ли он в полной мере?

Начнем с достоинств этой постановки. К ним относится, прежде всего, хорошая пластическая культура исполнителей. Ведь спектакль этот построен в основном на пластике. В нем существуют и словесные диалоги, и монологи, но очень небольшие, которые, тем не менее, придают действию напряженность. Вообще атмосфера напряженности, некоей сдавленности и человеческой несвободы существует во всей постановке.

Действие происходит в психиатрической лечебнице, и герои спектакля — это пациенты лечебницы. Кроме них существует еще женщина-врач, которая ведет наблюдение над больными. Она не отличается добросердечием, напротив, это образ некоей вое­низированной надзирательницы, предельно жестко обращающейся со своими пациентами.

Они запуганы и, когда рассказывают свои сны (эта процедура в лечебнице происходит каждое утро), проявляют ту самую подавленность, страх и несвободу, которую усугубляет в этих больных людях еще и почти тюремный режим лечебного учреждения.

Пациентам лечебницы здесь не даны индивидуальные характеристики. Они очень немногим отличаются друг от друга. Объединяет их разорванное, нездоровое сознание, путаная речь, огрехи в произношении, трудности в выражении эмоций и мыслей.

Но надо отдать должное исполнителям в том, что они создают отнюдь не патологические образы. Пациенты психиатрической лечебницы вызывают чувство сострадания. Потому что понятно, что они находятся в некоей тюрьме, откуда нет выхода.

Все это как раз очень напоминает атмосферу лечебницы в романе Кена Кизи. Но у Кизи был и другой мотив. Собственно говоря, ведущий: мотив свободы, которую хотели бы обрести пациенты лечебницы, свободы, за которую так отчаянно боролся главный герой, бунтарь и индивидуалист МакМерфи.

Обобщенный образ
В спектакле таллиннского театра нет протагониста. Здесь уравнены все — и те, кто находится здесь уже давно, и те, кого сюда на наших глазах приводят родственники, чтобы избавиться от ненужной обу­зы.

Эпизод с маленькой девочкой, которую помещает в лечебницу собственная мать, трогает за живое. Так же близко к сердцу воспринимается и эпизод со старой женщиной, от которой тоже хотят избавиться родственники, помещая ее в лечебницу.

Но основным образом здесь, наверное, должен был стать молодой человек, у которого на спине выгравированы крылья. Это некая метафора. Возможно, что этот человек художник или просто тот, кто наделен каким-то особым даром.

Может, это и есть Высоцкий? Или МакМерфи — не в буквальном смысле, а по образу. И эпизод, в котором молодому человеку смывают со спины крылья, возможно, должен был бы стать центральным и вобрать в себя главные мотивы этой постановки.

Но этот эпизод выстроен режиссером как проходной. На нем не очень останавливают внимание. Думается, что где-то здесь и кроется основная ошибка режиссера.

Он дал образ лечебницы — тюрьмы и обрисовал с достаточной точностью всю жес­токость способов обращения с пациентами, которых здесь практически уничтожают, лишая индивидуальности и даже жизни.

Но режиссер почти не построил контрдействие — реакцию пациентов, их способы защиты. Возможно, борьбы. Поэтому спектакль стал несколько однообразным, без событий и поворотов. Ему не хватает развития, действие стоит на одном месте.

Этот спектакль не вызывает никаких других ассоциаций, кроме как с книгой Кизи и даже в большей степени с фильмом Милоша Формана.

Здесь нет и намека ни на чеховскую «Палату №6», ни на поэзию Высоцкого. Но режиссер сделал то, что сделал. А то, о чем говорится в программке — о «нестандартных проявлениях человеческой природы с точки зрения общепринятых норм, о хрупкости таланта, о тайном мире человека, о ранимой душе» — так всего этого в спектакле нет.

Правда, нельзя сказать, что спектакль слишком однозначен и рассказывает только о психиатрической лечебнице. Нет, это образ обобщенный и в нем прочитывается жестокий, подавляющий человеческую личность мир.

Такой спектакль, несом­ненно, имеет право на существование. Он необычен хотя бы уже одним тем, что работает с пластическими и пространственными образами, тяготеет к метафорическому языку.

Здесь видна «режиссура», авторское мышление, которому подчинено все действие. Такой спектакль заявляет необычную стилистику, демонстрируя, что театр не ограничивает себя намерением просто показать какую-то занимательную историю традиционными средствами.

Но такой спектакль, на мой взгляд, должен быть окружен другими постановками не бульварного толка, чтобы яснее обозначить кредо теат­ра. Думается, что дело только во времени. Стоит дождаться других спектаклей, чтобы увидеть возможности и перспективу театра.

«Можно я буду Моцартом?»

Режиссер-постановщик