История: Между страхом и надеждой

Драматический кружок тартуской Гимназии Марта Рейника играет «Рождение Тартуского мира». Фото: Scanpix/Postimees

Как складывались отношения Эстонии и России после заключения Тартуского мира.

В этом году минуло 90 лет со дня заключения дипломатических отношений между Эстонией и Россией – первым государством, которое признало независимость Эстонии 14 февраля 1920 года. Сегодня у нас есть повод отметить этот важный юбилей и бросить взгляд на начало этих отношений. С подписанием в первые часы 2 февраля 1920 года Тартуского мирного договора для Эстонской Республики началась новая эпоха: на смену необходимости защищать независимость с оружием в руках пришла характерная для мирного времени работа по строительству различных сфер общественных отношений. В то же время договор создал предпочтения для нового этапа отношений Эстонии и России.

В первую очередь надежды возлагались на то, что Тартуский мир действительно откроет новую страницу в отношениях между двумя молодыми государствами, положив конец войне. Именно надежды, поскольку никто не мог быть в этом уверен. До этого большевистское правительство России успело заключить только один международный договор, и этот опыт оказался негативным: вынужденно заключенный в 1918 году Брестский мир продержался менее девяти месяцев. Именно поэтому эстонское правительство и накануне переговоров в Тарту, и во время переговоров сомневалось в том, что окончательный мирный договор будет подписан, и ставило первостепенной задачей перемирие. По той же причине Эстонию со скоростью молнии облетела оценка, данная Тартускому миру Лениным, – из нее следовало, что революция приведет к власти в Таллинне новое правительство, с которым можно будет заключить новый, более выгодный для России договор.

Между двух огней

Особенно сомневались в устойчивости мира правые круги, которые считали, что агрессивность и стремление посягать на чужие территории – прямо-таки часть натуры большевиков. Руководитель эстонской делегации на тартуских переговорах Яан Поска тоже был настроен не слишком оптимистично, он подчеркивал в своей речи по случаю ратификации договора в Учредительном собрании, что большевики не были и не станут друзьями малых народов, а договор заключен в первую очередь для того, чтобы создать предпосылки для вывода России из катастрофической экономической ситуации. Ключевой мыслью выступления Поски было: у Эстонии нет повода бояться своего восточного соседа до тех пор, пока российскую экономику не отстроят заново – на это, по расчетам Поски, должно было уйти лет двадцать (теперь это звучит почти как пророчество). Левые политики были более оптимистичны в отношении заключенного договора, но полной уверенности нет и в их речах и заметках того периода.

Во многом именно неуверенностью объясняется то, что Эстония не спешила налаживать дипломатические отношения. В мирном договоре довольно расплывчато было сказано: «Дипломатические и консульские отношения между Эстонией и Россией устанавливаются в срок, определяемый последующим соглашением». Кроме того, за этой расплывчатостью крылось желание сохранить хорошие отношения с ведущими западными державами, а точнее – улучшить в их глазах имидж Эстонии, пострадавший из-за мирных переговоров. Ведь до сих пор ни одна их стран Антанты не признала Советскую Россию.

До открытия дипломатического представительства дело дошло только через год – полномочный представитель Советской России Максим Литвинов передал свои верительные грамоты 13 января, а посол Эстонии Тынис Варес – 14 февраля 1921 года.

До этого момента двусторонними отношениями ведали комиссии: 21 февраля 1920 года в Таллинн прибыла торговая делегация Центросоюза, которой руководил участвовавший в тартуских мирных переговорах Исидор Гуковский. В тот же день в Раквере прибыла комиссия военных гарантий, через несколько дней в Ямбурге (сейчас г. Кингисепп – прим. ред.) начала работу пограничная комиссия, в марте в Москву отправилась специальная комиссия, в задачу которой входил обмен ратификационными грамотами, в мае заработала контрольно-оптационная комиссия (с отделениями в Петрограде и Омске), затем комиссия по поиску эвакуированного из Эстонии имущества и так далее.

Каждому свое

Возвращаясь к надеждам и ожиданиям эстонцев в связи с заключением мирного договора, следует признать, что они были очень разными. Многие ждали встречи с живущими в России родственниками – ведь договор давал возможность оптировать эстонское гражданство и вернуться на историческую родину. Также люди надеялись получить информацию о без вести пропавших во время Первой мировой и Освободительной войн. Не меньше было и таких, кто надеялся получить обратно имущество, оставшееся в России во время смутного времени, или хотя бы компенсацию за него. Речь идет не только об отдельных людях, на возвращение в Эстонию военнопленных и интернированных, а также вывезенного в 1914-1919 годах имущества надеялись также многие общественные организации и учреждения (от правительства до Тартуского университета). Совсем другие фантазии царили в стане левых политиков – большевиков и эсеров. В этих кругах хотели наладить более близкие отношения с Москвой – как с коммунистической партией России, так и с Коминтерном, – чтобы получить поддержку в классовой борьбе и захватить власть в Эстонии.

Самые большие надежды и ожидания зимой-весной 1920 года были связаны с экономическими отношениями между Эстонией и Россией. На экономические вопросы большое внимание обращали даже тогда, когда еще не было ясно, состоятся ли мирные переговоры. Уже в октябре 1919 года министерства финансов, торговли и промышленности начали составлять предложения для будущей мирной конференции. В конце ноября Яан Поска собрал поступившие предложения в один пакет – 24 тезиса, который включал в себя в основном именно экономические требования. О важности экономических вопросов свидетельствовало и то, что большинство экспертов с эстонской стороны на тартуских мирных переговорах специализировалось именно на экономических вопросах.

Первым делом паровозы

Без сомнения, с экономической точки зрения Туртуский договор был выгодным для Эстонии. Этого не отрицал даже очень сдержанно относившийся к договору ответственный издатель Päevaleht Ханс Ребане, который писал: «Следует прямо признать, что хотя мир, который навязывает нам судьба, очень холоден, он исключительно выгоден экономически». Ребане предсказывал, что мирный договор «может дать мощный толчок нашей экономической жизни, укрепить наш валютный курс и частично компенсировать тот материальный ущерб, который был нам нанесен во время войны, а также покрыть наши военные расходы».

Из экономических положений договора особенно выгодными для Эстонии считались те, по которым в собственность Эстонии переходило оставшееся на ее территории российское имущество, которые освобождали Эстонию от обязанности платить российские долги и гарантировали выделение Эстонии 15 миллионов золотых рублей. Последнее называли в прессе тем фактором, который «создаст солидную основу для нашей валюты».

Но еще более важным считался российский транзит и полученные концессии. Это и понятно. Мечты о гигантских прибылях от транзита подпитывались как нехваткой на необъятном российском рынке всех возможных товаров, так и решением Антанты о снятии экономической блокады России. Так что имелись как спрос, так и предложение, и при этом единственной точкой соприкосновения между ними была Эстония – единственная страна, которая выпала из окружающего Россию кольца воюющих государств. Еще больше акции Эстонии поднялись в свете того обстоятельства, что в проходящем через Эстонию транзите были крайне заинтересованы в Кремле. В интересах советской стороны были и обещанные Эстонии концессии. Право строить прямое железнодорожное сообщение из Таллинна в Москву гарантировало бы более быстрое движение товаров, а переработка одного миллиона гектаров леса на севере России увеличила бы доходы Москвы за счет вывоза лесоматериалов. Но конечно, в Эстонии не думали, что железнодорожные и лесозаготовительные концессии будут единственными. В Тарту говорили, например, и о ремонте российских паровозов на эстонских заводах, и хотя в мирный договор эта сделка не попала, вопрос остался на повестке дня и нашел отражение в так называемом договоре Совпра-ОМЗЭ.

Надежды на экономический успех зиждились прежде всего на прежних связях Эстонии и России – большая часть эстонской экономики была построена «под крылом российского орла» в расчете на потребности российского рынка. Только что возникшему небольшому государству было бы сложно прорваться на мировой рынок со своей продукцией, куда перспективнее казалось восстановление прежних связей. Многим казалось, что достаточно восстановить пострадавшие в войну структуры – и за прибылью дело не станет. При этом нужно подчеркнуть, что от русского рынка выиграли бы не только немногочисленные крупные производители и предприниматели, но и десятки тысяч рабочих и крестьян, которым этот рынок гарантировал бы работу и хлеб.

Таким образом, можно утверждать, что после заключения Тартуского мирного договора в отношении к России доминировали две частично взаимоисключающие точки зрения. С одной стороны, с опаской думали о том, выполнит ли Россия свои обязательства и не окажется ли опасной для эстонской государственности. С другой стороны, надеялись, что с открытием российского рынка эстонцам привалит доселе невиданное богатство. Но в первые годы не сбылись ни страхи, ни надежды.