Культура. Андрей Иванов: Я порождаю бессмертные тексты

Писатель Андрей Иванов. Фото: Сергей Трофимов

Писателя Андрея Иванова, совсем недавно получившего премию эстонского фонда «Капитал культуры» за роман «Путешествие Ханумана на Лолланд», вновь можно поздравить.

На сей раз – с Русской премией, присуждаемой русским авторам, живущим за рубежами России. Неизданный роман Андрея «Горсть праха» получил второе место в номинации «Крупная проза». Первое место занял роман Мариам Петросян «Дом, в котором...» (Армения), третье – книга «Белая голубка Кордовы» Дины Рубиной (Израиль).

– Теперь трудно сказать, когда я начал писать, – говорит Андрей. – Могу сказать, когда начал писать «Путешествие...» – в 1998 году, по-английски. Писал два года, затем огромная часть текста была утрачена – при переезде из Дании в Норвегию несколько дискет попали в воду. Я снова взялся за «Путешествие…» только в 2004 году, в Праге, в кафе «Кафка» придумал эпизод с рестораном «Рушди» и с этого момента стал писать вновь и по-русски...

– Кто вы вне писательской жизни?

– Имеет ли это значение, кто я? Наверное, наблюдатель.

– Насколько автобиографичны «Путешествие Ханумана на Лолланд» и «Горсть праха»?

– Меня там нет – и я там есть. В какой-то мере я там есть, там есть мною увиденное, мною испытанное и пережитое, но это трансформированный опыт, это не я сам. Подлинные события и опыт – всего лишь земля, на которой я пытаюсь разбить сад вымысла, чтобы превратить его в лабиринт и уйти от так называемой реальности как можно дальше в воображаемую чащу. Это не эскапизм, это как конвертация валюты. Ты получаешь от жизни бесполезные лиры и пытаешься перелить их в евро, чтобы полученный опыт был ценен и сам по себе, и как подспорье для артистического эксперимента.

– Название «Горсть праха» перекликается с «Пригоршней праха» Ивлина Во...

– Это неслучайное случайное совпадение, Ивлин Во назвал свой роман по строке из поэмы Томаса Стернза Элиота «Бесплодная земля»:

Я покажу тебе нечто иное,

Нежели тень твоя утром,

что за тобою шагает,

Или тень твоя вечером,

что встает пред тобою;

Я покажу тебе страх

в горсти праха.

Я цитировал эти же слова. Название пришло мне в голову, когда я закончил первый черновик. Писал довольно долго, придумал внезапно, как придумал, даже не хочется вспоминать. Писал долго, много переделывал, очень много в конечном итоге отсек от первоначального черновика, больше половины...

– Герой «Горсти праха» словно бы никого не любит – он почти ни про кого не думает хорошо, всюду ощущает себя чужим, Таллинн характеризует как город, который остается «на том же срезе недоразвитости»... Откуда это болезненное самоощущение?

– Напрасно вы так. Ведь в конце-то романа всё очень оптимистично! Никакого тупика, а наоборот... Но если вы так увидели мой роман, значит, возможно и подобное прочтение. Я же вижу совсем другое. Но говорить об этом – всё равно что снимать обшивку с машины и выставлять напоказ мотор со всеми его узлами и потрохами. Я не хочу этого делать, извините.

– Я правильно понял, что к местным русским, к их самоидентификации, к проблеме переноса памятника вы относитесь, мягко говоря, скептически? В «Горсти праха» им (как и эстонцам, впрочем) дается много нелестных характеристик, скажем: «Они болеют всем русским – при этом худшими образцами русского».

– Почему я? Ведь герой-повествователь – не я сам! Или вы думаете, что я изобразил себя? Вот тут вы здорово ошибаетесь! Я изобрел новый вид персонажа, на мой взгляд – это некое новое существо! Я его породил из себя, это так, но это не я!

– Когда «Горсть праха» выйдет книгой, вы не боитесь, что вас могут заклевать?

– Пусть «клюют», «плюют», «томатят»... Мне всё равно, я – авангардист, я преследую только некие абстрактные художественные цели и ради них готов на жертвы.

– В ваших вещах много монологов, чаще всего внутренних, своеобразных потоков сознания. Вы пишете эти монологи на одном дыхании или, наоборот, тщательно их конструируете?

– Очень тщательно, очень! Текст конструируется годами, шлифуется и трансформируется. Даже то, что родилось сразу и кажется сверхгениальным, обрабатывается по многу раз.

– Не боитесь ли вы, что завтра читать тексты «про сегодня», про привязанные к конкретному времени ситуации будет уже не столь интересно?

– Я порождаю бессмертные тексты, и если их не будут читать завтра, те, кто их не будут читать завтра, для меня мертвы уже сейчас. Еще раз повторяю: мне решительно всё равно. Я не пишу на горячие темы. В «Горсти праха» горячая тема умышленно убрана с авансцены, если вы обратили на это внимание. Это мой артистический манифест: мне плевать на горячие темы. Мне не плевать на людей, как человек я переживаю, меня беспокоит, что люди делают с собой и другими. А как художник я равнодушен к горячим темам, и в «Горсти праха» я это выразил особенно ярко.

– Есть авторы, от книг которых у вас перехватывает дыхание?

– Герард Реве, Луи-Фердинанд Селин, Жан Жене, Пьер Гийота...

– Ваши повести переведены на эстонский, надо думать, та же судьба постигнет и романы. Какие у вас впечатления от русскоязычного сегмента литературной жизни Эстонии?

– Никаких впечатлений. Я живу внутренней жизнью. Меня внешние события интересуют только с точки зрения возможности их изображения в моих произведениях. Если они не вписываются, они не существуют. Опять же повторю: не как человека, а как художника меня не интересует то, что неинтересно с точки зрения описания. Такие вещи сразу исчезают из сознания.

– Как вы оцениваете итоги Русской премии?

– Первое место дает возможность издать книгу. Я получил второе. Книги не будет. Естественно, меня это огорчает. С другой стороны, я разделяю взгляд на такие вещи писательницы Маруси Климовой. У книги есть своя судьба. Если книга должна быть, она будет издана, даже если она плохая. У всякой вещи есть судьба. Это не мы решаем: быть книге или не быть. Это заложено в самой книге, и даже не ее автором.