Мнение, которое не должно было родиться

Олег Табаков и Павел Табаков в спектакле «Год, когда я не родился». Фото: «Золотая Маска»

Фестиваль «Золотая Мас­ка в Эстонии» открыл спектакль Константина Богомолова «Год, когда я не родился», поставленный по пьесе Виктора Розова «Гнездо глухаря» в Театре под руководством Олега Табакова.

Пьеса Розова была написана в 1978 году, показалась тогда новаторской и смелой: в ней разоблачалась внешне благопристойная жизнь семьи крупного советского начальника — выяснялось, что сам он закоснел в равнодушии и черствос­ти, его зять — циничный карьерист, его дочь — несчастная нелюбимая женщина, делающая аборты, его сын мечтает вырваться из мира лицемерия…

Но эти откровения не долго манили режиссеров, очень скоро в стране начались события, приведшие империю к полнейшему краху, и робкая смелость «Гнезда глухаря» оказалась вчерашним днем.

С Виктором Розовым, выдающимся драматургом советской эпохи, вообще произошла странная и страшная вещь: его сильные пьесы невозможно вырвать из своего времени, как ни перетаскивай его в другую эпоху, а ничего не получается. Он слишком состоит из быта, из деталей, из мебели, из бутербродов, из привычек, из словечек своего времени, и они оказываются сильнее любого режиссерского замаха — всегда совершенно точно можно назвать год написания пьесы и тем самым увидеть шоры, которыми непременно были прикрыты с боков глаза драматурга. Он не был провидцем!

Константин Богомолов попытался переспорить спор Розова со временем: он обрамил спектакль публицистическими вставками в духе «Синей блузы», чтобы пояснить зрителю: советская ложь, умерев, уступила место не правде, но новой лжи.

Мысль, честно сказать, не новая, можно даже сказать, второй свежести, но пусть бы, только доводится она до нас такими наивными средствами полевых агитбригад, что делается неловко.

Например, пожилая приятельница главного героя ни с того ни с сего выходит на авансцену и читает «Смерть пионерки» Эдуарда Багрицкого, где, как вы помните, пионерка, умирая от скарлатины, отказывается надеть крес­тильный крест, как ни умоляет ее старорежимная мамаша. И далее:

Возникай содружество
Ворона с бойцом —
Укрепляйся, мужество,
Сталью и свинцом.

То есть нам объясняют, что люди в сталинскую эпоху были обмануты ложными идеалами (а поэт Багрицкий воспевал в стихах даже Феликса Эдмундовича и говорил, что если тот ему прикажет убить, то он с радостью и убьет!). И показывают нам документальные кадры со Сталиным на Мавзолее, принимающим парад Победы, мол, ужо вам, Сталин не умер, будете плохо себя вести, он вернется.

Стриптиз пионерки
Или такая сцена из будущего: выходит пионерка. Отдает сначала салют, а потом показывает стриптиз. Это девяностые. И еще поют песню на стихи Арсения Тарковского:

Вот и лето прошло,
Словно и не бывало.
На пригреве тепло.
Только этого мало.

И еще молодые карьерис­ты говорят о том, что, начиная с 2000 года, весь мир будет принадлежать им.
А в финале женщины и вовсе переходят на воровской репертуар:

А поезд был набит битком,
А я, как курва с котелком,
По шпалам, по шпалам,
по шпалам.

Там еще словечко есть между шпалами, но его произносят беззвучно.
Тут перехожу к самому печальному: спектакль обручен с кино, даже, можно сказать, женат на нем. Почему это стало неизбежностью, обреченностью — не знаю. Сценография Ларисы Ломакиной. Экран показывает всю квартиру из шес­ти комнат (перед нами на сцене всего лишь две), показывает героев в постелях — самые целомудренные сцены, не беспокойтесь. Показывает отрывки из телевизионных передач конца семидесятых: еще не очень старый Кобзон, знаменитый пародист Александр Иванов…

Но для чего? Это не складывается в метафору, не обременяется мыслью, не добавляет объема. Просто самому неосведомленному зрителю помогают понять: было такое время, так люди жили, так они верили, а теперь вот живут по-другому, но еще хуже.

Нет, самое печальное все-таки впереди: режиссер и без того довольно прямолинейную пьесу с очень прямолинейными персонажами взял и обстругал, отняв у героев хоть какие-то намеки на многогранность или некоторую сложность. Все без исключения стали сухими и прямыми, как макаронины. И заговорили модными неинтонированными, безэмоциональными голосами, строча на одной ноте, как строчили вышедшие теперь из обращения пишущие машинки.

Слова для микрофона
Самые главные слова — слова откровения артисты говорят в микрофоны. Несчастная дочь главы семьи Искра (Дарья Мороз) сообщает, что дважды сделала аборт: первый раз по настоянию матери, второй раз по настоянию мужа. (Вот от имени этого второго нерожденного и ведется как бы повест­вование в спектакле).

А теперь представьте себе весь блистательный актерский ансамбль, где никому не позволили играть в полную силу — как они привыкли, а заставили тарабанить на одной ноте: Олега Табакова, Наталью Тенякову, Александра Голубева. И только почему-то Розе Хайруллиной разрешили разыграть простонародную сценку с водочкой, завершившуюся овацией. Но, кстати, зрители разразились овацией и после «Смерти пионерки», потому что вышла тетенька, прочла стихи, вероятно, надо аплодировать.

Простой, публицистичный, построенный на плакатных штампах спектакль по пьесе, которую удалось спрямить, но не удалось осовременить. С артистами, которых удалось обезличить.

Разумеется, я прочла не одну и не три восторженные рецензии самых достойных мос­ковских критиков, анализирующих эту постановку и отдающих ей совершенно другое должное. И словно бы посмот­рела не тот спектакль, который они мне описали, а сов­сем-совсем другой. Я не ребенок, чтобы закричать про голого короля, отдаю себе отчет.

Но я все-таки написала то, что написала, написала с глубокой грустью, потому что была бы рада, если бы это мнение не родилось.

«Год, когда я не родился»

По пьесе Виктора Розова