Герои стадионной поэзии уходят в далекое прошлое

Андрей Вознесенский. Фото: naurok.net

Я помню, как видел Вознесенского "живьем", со сцены, в 1986-м году. Это было, как я понимаю, золотое для него, как и для всех шестидесятников, время: "перестройка" стремительно набирала обороты, выводя из полузапрета деятелей культуры его типа, предоставляя им пространство журналов с многомиллионной аудиторией, стадионов, радио, телевидения. Да еще и давая возможность, не поступаясь никакими принципами, неплохо зарабатывать после относительной советской скудности. И он, конечно, прямо светился от счастья, это было видно.

Я его, надо сказать, не особо жаловал и он не произвел на меня тогда слишком сильного впечатления. К тому же мероприятие, на котором я его увидел (грандиозное художественно-театрально-музыкальное действо в Манеже, посвященное окончанию выставки: мы туда с друзьями-однокурсниками попали совершенно случайно, кто-то услышал
какой-то слух, и мы поехали наобум), было интересно в большей степени не присутствием на нем Вознесенского, а участием других известных персонажей.

Например, там я впервые увидел и услышал со сцены "Аквариум" - тот еще, первозданный, с совсем юным тоненьким БГ, еще до первых его появлений в телевизоре. Еще там был Жванецкий, которого мы тогда знали наизусть по магнитофонным записям, но не имели даже малейшего понятия о том, как он выглядит. В общем, интересный был вечер. Каждого последующего выступающего представлял предыдущий, и Вознесенского представлял Ролан Быков. Представляя Вознесенского, он долго и  торжественно перечислял его всевозможные парадные титулы, а в конце назвал, чьи они, титулы - "поэт Андрей Вознесенский!"

У меня в этот момент возникло легкое разочарование - титулов было больше, чем, по моему ощущению, заслуживал персонаж. А когда он вышел на сцену, разочарование еще немного увеличилось - он показался мне невзрачнее и еще менее интересным, чем я ожидал. Но он говорил какие-то правильные шестидесятнические вещи (хоть это и были общие места, они тогда все казались внове, когда их говорили на широкую публику), был обаятельным, непосредственным, одет был как-то по-домашнему, хоть и с его обычной претензией, но по-домашнему, уютно. В общем, некоторая симпатия, наряду с разочарованием, тоже возникла.

Потом он начал читать стихи, которые мне и сами по себе не особо нравились, и его манера чтения тоже мне не была близка, но его обаяние опять сделало свое дело, и слушал стихи я, к своему удивлению, скорее с удовольствием. Улыбка была у него очень добрая, это тоже запомнилось. И еще, самое главное, выяснилось, что это именно он привел на это мероприятие Гребенщикова и "Аквариум" (он тогда, как я узнал потом, задружился с БГ и покровительствовал ему, помогал "выйти в люди"), он их объявил, и они вышли выступать сразу после него. За это нельзя было не быть ему благодарным.

И как бы ни относиться к Вознесенскому и его творчеству, нельзя не признать, что он, безусловно, был неотъемлемой частью культуры шестидесятников. У всех, для кого в той или иной степени важна эта культура, не может не возникнуть грустного чувства от того, что еще одна ее часть ушла в прошлое, стала историей.