Мы ошибаемся только в самом главном

Фото: Архив ДД

Мне говорили люди, бывшие на войне, что никто заранее не мог проверить свою смелость.

Были отважные красавцы, писавшие кровавые огнеметные стихи и сбегавшие в тыл после первой же бомбежки, не доехав до передовой, а были узкоплечие, робкие, вздрагивающие от громкого голоса: они шли на смерть спокойно, словно наскучив одной женщиной – жизнью, и ища развлечений на стороне.

Я сама видела преображение диссидентов: отчаянно смелые в своей среде – с запрещенными Библиями в руках, с пятой копией «Большого террора» Конквеста под подушкой, приглашавшие в гости правозащитников и представителей «второй литературной действительности» – они, становясь судьями, порой превращались в палачей, хотя всю жизнь боролись за гуманизм и социальный строй с человеческим лицом. Просто никто не знает заранее, как поведет себя на пограничной черте.

Мы все боимся ошибиться в мелочах и деталях, сделать ложный полуповорот головы. И напрасно. Мы ошибаемся в главном, ибо ни один из нас не может его предугадать.

И вот такой, казалось бы, забавный, «капризный» пример. Только что поставил в Русском театре спектакль «Любовь и информация» Адриан Джурджа. Представился он американским режиссером румынского происхождения, сотрудничающим с Россией, у нас он работал с большим творческим коллективом русских и эстонских актеров.

Стали в театре готовить программку к спектаклю, опираясь исключительно на те сведения, которые Адриан Джурджа о себе сообщил. Вначале он программку одобрил, но потом заколебался и вдруг объявил, что он не румын. Хорошо, оставили его только американцем. Проходит какое-то время, и он объявляет, что он и не американец. Он гражданин мира. У него нет национальности, кроме национальности режиссера.

Получилась целая притча о человеке, потерявшем национальность в процессе работы с русско-эстонским коллективом. Такая, знаете, андерсеновская сказка про тень или, если угодно, про Тень. Я имею в виду меру пристрастности человека к своей и чужой национальности, что на фоне украинских событий может стать очень актуальной проблемой во всем мире. Да уже и стало.

Почтовая открытка

Когда я готовила представление по эстонским стихам и их переводам на русский «Посадочный талон», то актрисе Екатерине Новоселовой выпало одно и то же стихотворение разыгрывать и на русском, и на эстонском. На репетиции по-эстонски Катя прочла стихи смиренно и задумчиво, а по-русски буквально прокричала, всплескивая руками и носясь по сцене.

Отчего такой перепад?!

– Ну, эстонская женщина, – сказала Катя, – все держит в себе, никогда не устроит истерику!

В этот момент надо было видеть реакцию эстонских актеров: они переглянулись, закивали головами, повторили Катины слова и только после этого стали улыбаться, хохотать, не могли успокоиться…

Недавно в небольшом зале на Уус, 19 я смотрела танцевальный спектакль «Открытка». Четыре хореографа – Ольга Привис, Эйке Юлевайн, Яак Сапас и Сийм Тынисте – сделали представление для самих себя по мотивам рисунков Ярыны Ило. Национальный состав: русская, эстонцы, украинка. Оживающие старинные открытки; почтовые голуби, сражающиеся за голубку, соперничество, страсть, борьба. Спектакль ставит перед исполнителями не только танцевальные, но и серьезнейшие драматические задачи. Кокетливый голубь, заигрывающий с сидящими в зале девушками. Разочарованный голубь, мрачно озирающийся вокруг. Любвеобильная голубка, разрываемая на части избранниками...

Исполнители очень рисковали, танцуя «на носу» у зрителя: было видно все то, что обычно скрывается от публики – напряжение на грани возможного, – но зато зрелище было необыкновенно человечным, естественным, казалось, что перед нами заколдованные голуби, временами превращающиеся в людей, а потом вновь надевающие свое оперение. Рисунки полетов и движений напоминали резкие карандашные наброски, улавливающие в грифельные силки стремительные смены поз и жестов.

Я представила себе, что стала бы расспрашивать участников спектакля о национальной составляющей их произведения, и мне стало стыдно.

И все-таки о национальности

Во время грузино-абхазского конфликта я ехала в автобусе из Пицунды в Сочи. И люди с автоматами время от времени останавливали автобус и приказывали всем грузинам выйти. Я знаю, как выглядит человек с автоматом, одержимый абстрактной идеей.

И я знаю, что в любой военной и полувоенной обстановке всегда находятся люди, которые поступают самым неожиданным для себя образом. Бездумно, бесстрашно, не оглядываясь на политическую платформу и даже вопреки ей. Все, наверное, читали о киевском таксисте, который отстоял еврейскую семью – на нее прямо на улице, средь бела дня, напали люди с ножами. Я не знаю, каковы были убеждения таксиста, и даже не исключаю, что ему был свойствен бытовой антисемитизм типа «евреи умеют устраиваться!». Но когда он увидел, как нападают на беззащитных людей, он, рискуя жизнью, кинулся их спасать.

Мне интересны только такие люди. Те, что спасают других, чужих. Пленных, противников. И такие люди всегда находятся в любом конфликте, противостоянии, войне. Мы все, по сути, Монтекки и Капулетти, живущие не за заборами, а в одном доме, в одном коллективе. И наш дом – пороховая бочка с постоянно тлеющим фитилем. И большинство наших публицистических игр – игры с огнем.

Статистика никогда и никого не может испугать: погибло всего три человека или всего десять тысяч человек – не так уж важно. Но если близоруко приблизиться к любому из них, если рассмотреть его лицо, если увидеть рядом голодного ребенка или обездоленного старика, то сердце сжимается.

В спектакле «Любовь и информация», поставленном режиссером-космополитом по английской пьесе с русскими и эстонскими артистами, представлена мозаика мира, которая все время норовит распасться на крохотные кусочки, а мы все пытаемся не дать этим кусочкам затеряться. А если они затеряются, то их, может быть, подберут почтовые голуби из «Открытки».

Я знаю, как легко в человеке накапливается обида и злость, и знаю, что национальное противостояние – карта, которую невозможно убить.

«Жизнь человеческая столь печальна, что от нее следует держаться как можно дальше», – написал эстонский поэт Калев Кескюла. Но ведь не получается, пока мы живы. Нашей жизни не хватает жалости и милости. Никакого способа их накопления, кроме искусства, я не знаю. Может быть, других способов и нет. Но все-таки ребрышко монетки довольно устойчиво.