Очередной спектакль Русского театра продолжает линию экспериментов, начатых экс-худруком Маратом Гацаловым.
Ни любви, ни информации
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
«Любовь и информацию» по новейшей пьесе Кэрил Черчилл (весьма титулованного британского драматурга) поставил в Русском театре американско-румынский режиссер Адриан Джурджа (не столь именитый, но тоже не без регалий). Пьеса являет собой, как указано в программке, фрагментарий, то есть состоит из коротких и не связанных между собой эпизодов числом около пятидесяти – по крайней мере, так в оригинале; в постановке Джурджи количество фрагментов, кажется, чуть меньше. Так или иначе, 18 актеров – семь своих, 11 приглашенных, в их числе звезда Эстонского драматического театра Ита Эвер, – играют каждый по несколько ролей.
Опять же, в программке написано, что «Любовь и информация» «складывается в ошеломительную мозаику, портрет современного человека, жаждущего любви и привязанности». Во что именно разрозненные эпизоды складываются на деле, каждый зритель решит для себя сам. Одно можно сказать определенно: ничего похожего на общий сюжет, держащий зрителя в напряжении с первой секунды до последней, в «Любви и информации» нет. Есть именно что фрагменты, набор сценок, коллекция этюдов. Одни смешны, другие забавны, третьи непонятны. Похожее было в спектакле Гацалова «Вавилонская башня 1», но текст Черчилл все-таки осмысленнее. К слову, музыкальное сопровождение «Любви и информации» – почти такое же, вавилонское, какофоническое: тут все ассоциируется со всем.
А многоногий медведь ни при чем
В чем фрагментам пьесы не откажешь, так это в актуальности. Тон задает самая первая сценка, в которой пожилой героине Иты Эвер не спится. Ее дочь (Лилия Шинкарева) пытается уложить старушку спать, но та – ни в какую. «Пойду в Фейсбук!» – в конце концов говорит она. Мотив новых технологий возникает сплошь и рядом. Женщину, потерявшую мужа, утешают по скайпу; уволенный русский работник ловит бывшего шефа (эстонца) у писсуара и доказывает, что нельзя сокращать человека по электронной почте; семья пересматривает на компьютере видео с записью свадьбы.
Во множестве фрагментов люди говорят одно, а делают другое. Репортер (Илья Нартов) и очаровательная дама (Наталья Дымченко), работающая в лаборатории, где творят что-то зверское с курами, формально обсуждают эксперименты над цыплятами, а на деле флиртуют. Астроном рассуждает о далеких звездах, а его жена под впечатлением от ролика с копулирующими пандами пытается затащить мужа в постель. Мужчина и женщина в белых халатах вскрывают диковинного шестнадцатиногого медведя и обсуждают при этом сон женщины, согласно которому то ли муж ей изменяет, то ли она вот-вот изменит мужу (со своим собеседником). Любовники расстаются, потому что мужчина влюбился в виртуальную девушку...
Есть тут и эпизоды, в которых не наблюдается особой любви. Вот пыточных дел мастер (Александр Кучмезов) выходит из своей мастерской, весь перепачканный кровищей, и объясняет эстонским заказчикам, что клиент пока не готов разговаривать. Вот сестра объясняет младшему брату, что вообще-то она ему не сестра, а мать, а женщина, которую он считал матерью, – бабушка (похожий случай был в жизни Джека Николсона). Вот женщина, которая слышит Бога, рассказывает об этом врачу. Вот жокей и ветеринар обсуждают лошадиную сыпь. Вот монах использует пояс от рясы как скакалку – он скачет и повторяет таблицу умножения.
В принципе, и тут можно отыскать любовь – палача к пытаемому, матери к нежеланному сыну, женщины к Богу, жокея к лошадям, монаха к математике, – но это обобщение так широко, что всякий смысл в нем растворится, как ложка сахара в бидоне чая. Ключевой сценкой следует считать, видимо, диалог рыболова и его возлюбленной: «Секс – это гены, а гены – это информация. Поэтому сначала секс, сначала информация, а потом... любовь?» – «А это если сильно повезет!» Если вам повезет, вы уловите за мозаичным фрагментарием некую мысль. Увы, не факт, что эта мысль будет стоить самой пьесы.
Это сладкое слово «армастус»
Очень странно приноровился режиссер Адриан Джурджа к местным реалиям. Принципиальное решение ставить двуязычный спектакль (все реплики переводятся на световом табло) имело бы смысл, если бы материал давал к тому хоть какой-то повод. Хорошо, хотя и банально, ставить на два языка «Ромео и Джульетту», чтобы Монтекки говорили по-эстонски, а Капулетти по-русски. «Любовь и информацию» так ставить бессмысленно – этот прием только усложняет восприятие и без того непростой пьесы. Твой мозг мечется по хаотическому лабиринту кэрилчерчилловской мысли, пытаясь постичь логику маршрута, а тут еще и указатели на двух языках. Зачем?
Особую пикантность придает «Любви и информации» ее финал. В последней сцене старушка (Ита Эвер) распаковывает коробку, из которой вылезает девочка-робот (Наташа Кристенсен). Актеры выходят на сцену и начинают задавать девочке-роботу умные вопросы про квазары и прочий фотосинтез, она споро отвечает, и только мальчику, спросившему «Ты меня любишь?», бросает: «Мы потом об этом поговорим». После пары-тройки ответов девочка-робот вдруг восклицает: «Да! Да! Люблю!» Но увенчивается спектакль не этим, а вопросом, который задает одна из эстонских актрис по-русски: «Вы знаете, как будет “любовь” по-эстонски?..» Занавес.
Это неожиданное и, признаться, смелое окончание британской пьесы – явно на совести режиссера, решившего таким вот оригинальным образом вложиться в местную интеграцию. Так и хочется сказать: «Ну, знаем. И?..» Мы тут еще немало слов знаем по-эстонски, включая такие богатые, как «нацменьшинство», «безгражданство» и «инородец». Любовь по-эстонски может быть весьма своеобразной. Смотря, знаете ли, кто любит: если государство – что называется, минуй нас пуще всех печалей...
Как язвительно сказала одна зрительница, спускаясь после спектакля в гардероб: «Хотела бы я посмотреть в глаза того, кто создал этот “шедевр”... Что там вообще есть-то? О чем это все?» По большому счету, увы, ни о чем – no love, no information. По-русски – «ни уму ни сердцу».