Сергей Дрейден: я должен что-то зрителю, но – гипотетически

«Вправе ли король Лир ненавидеть собственных дочерей?» – спрашивает Сергей Дрейден, играющий шекспировского монарха в спектакле питерского ТЮЗа. Фото: архив Санкт-Петербургского ТЮЗа

В апреле в Таллинне со спектаклем питерского ТЮЗа «Король Лир» (режиссер Адольф Шапиро) побывал уникальный артист Сергей Дрейден.

«Уникальный» – не комплимент, а констатация: Сергей Симонович – из тех редких актеров, которые стараются вникнуть в самую суть своего героя, играть по максимуму, и при этом не бронзовеют от почестей и наград. Когда Алиса Фрейндлих вручала Сергею Симоновичу премию имени Стржельчика, она сказала: «Этот артист не потерял и не предал того самого театра, который мы, “старички”, исповедуем и которым мы клянемся». Широкому зрителю Сергей Дрейден известен по комедиям Юрия Мамина «Фонтан» и «Окно в Париж».

Смешно распоряжаться понятием «любовь»

– По вашему королю Лиру видно, что вы – вполне шекспировский актер. И сами вы как-то обмолвились, что у вас дома – стопки книг про пьесы Шекспира...

– Основой моей библиотеки стала библиотека моего отца (театроведа Симона Дрейдена. – Прим. Н.К.), там было очень много всякого, скажем, подстрочный перевод «Гамлета» Михаила Морозова. Я видел разные замечательные спектакли, ходил на спектакли шекспировского театра, когда тот приезжал в Питер. К сожалению, я не посмотрел тогда «Короля Лира» в постановке Питера Брука, зато видел «Двенадцатую ночь». Когда мы с Адольфом Яковлевичем Шапиро взялись за «Лира», моя библиотека расширилась. На третьем году жизни спектакля у меня появилась и вовсе удивительная книжка – огромный том, в котором есть два фолио (два собрания сочинений Шекспира. – Прим. Н.К.), в эту книгу можно углубляться и углубляться... Когда в 1964 году я пришел в театр Акимова (Ленинградский Театр комедии под руководством Николая Павловича Акимова. – Прим. Н.К.), меня ввели в «Двенадцатую ночь» в роли Курио. Однажды я репетировал Клавдия в спектакле, где играли актеры из разных театров, но это было очень давно. Так что начинался я как Клавдий.

– Вы пересматривали каких-то «Лиров» перед тем, как сыграть в спектакле Шапиро?

– Ближе к репетициям «Лира» я ничего специально не смотрел. Читал – да, и много. А как только мы сыграли премьеру, я посмотрел потрясающий фильм Питера Брука. Мне он был интересен в том числе с точки зрения сокращений: у нас тоже есть «вынутые нитки», мы их вынимали осторожно, чтобы не нарушить сюжет, а Брук сократил пьесу очень мастерски.

– Как вам фильм «Король Лир» Козинцева с эстонским актером Юри Ярветом?

– К сожалению, я его не видел. Много слышал о нем от режиссера Розы Абрамовны Сироты, помогавшей Иннокентию Смоктуновскому на съемках «Гамлета» того же Козинцева. Она, рассказывая о Лире, упоминала о том, что изначально Козинцев трудно искал исполнителя Лира, а Ярвета хотел снять в какой-то другой роли...

– В роли Шута, да.

– Кстати, у Брука Шут – вполне ярветовского типа. Это же традиция: Шут – умудренный жизнью человек, интеллектуал, не плебей. Когда Адольф Яковлевич готовил «Лира», он сразу увидел в роли Шута музыканта Билли Новика из Billy's Band. Я думаю, Билли попал в этот образ идеально.

– В одном интервью вы сказали, что история Лира для вас – это история отсутствия любви...

– Это я, может быть, пьяный был. (Смеется.) Все-таки очень смешно распоряжаться таким понятием, как любовь. Измерять ее, классифицировать. Ты лучше нарисуй что-то, напиши, сыграй – тогда все будет понятно...

– А я во время спектакля поймал себя на мысли, что это история об обретении любви. Трагедия, конечно, но ощущение остается все-таки светлое...

– На фоне убийств и козней – может быть. Лир же одержим местью, но в какой-то момент месть уходит – и ее замещает что-то другое... Тут у меня есть одна проблема, связанная с дочерьми Лира. Три дочери – это замечательная возможность понять предысторию. Одна у них мать, или две, или три? Что стало с этими матерями? Мы ведь совершенно не знаем расстановки сил внутри семьи. Хорошо, Корделия – младшая и любимая дочь, последыш, они часто любимые, так бывает. Но кто такой Лир? Какой он родитель? Мы говорим про неблагодарность старших дочерей, но не знаем, отчего они себя так ведут. Может, у них на то есть веские причины?

Мейерхольд, Довлатов, Товстоногов

– То есть – неблагодарность «злодеек» неочевидна?

– Именно. В чем тут неблагодарность, если он предлагает какой-то совершенно дикий раздел королевства? Лир хочет дать каждой дочери часть державы соответственно тому, как сильно дочь его любит, – ладно. Но он же заранее решил, что Корделии достанется самый лакомый кусок. Он жилит земли с самого начала! Это нечестно. И потом, как не устает повторять Адольф Яковлевич, у Лира есть своя хитрость – он власть как бы отдал, а на деле не отдал. Опять несправедливость.

По-хорошему всё это нужно разбирать. Я точно знаю, что некоторые вещи мне удается играть подробно. Но остаются темные места, где я не могу понять подоплеку, определиться с ней. В каких-то спектаклях я, мне кажется, добрался до основы понимания. А тут – нет. Хорошо бы, чтобы я в этом отношении прозрел.

– Вы человек уникальной судьбы. Начать с того, что вас буквально вскормила дочь Мейерхольда...

– Когда началась война, родители поехали в эвакуацию, у мамы не было молока, и меня кормила Ирина Всеволодовна Мейерхольд, жена актера Василия Меркурьева. Кого она не успела покормить – так это Сережу Мечика, то есть Довлатова, который тоже был там вместе с нами...

– Вот и Довлатов – ваш друг детства.

– Это не совсем верно. Наши мамы приятельствовали, однажды мы жили вместе на даче – наши семьи сняли дом пополам. Вот тогда мы с ним сблизились. Это был, кажется, десятый класс. Кстати, мы как-то были в Таллинне на гастролях с Театром комедии, и Довлатов написал замечательную рецензию на спектакль Петра Фоменко «Троянской войны не будет».

– А еще вы познакомились с Товстоноговым, когда были подростком...

– Да. Мне было 15 лет, у меня было сотрясение мозга, и отец повез меня в санаторий – точнее, в Дом творчества писателей под Ленинградом, а там как раз отдыхал Товстоногов. Уже выпал снег, мы катались с ним на лыжах. Я рассказывал ему неприличные анекдоты, он хохотал...

– Иначе говоря, судьба вас где-то баловала. У вас есть чувство, что мир вам что-то дает – и вы что-то должны дать миру в ответ?

– Если по правде, без пафоса, – я должен, да. Я не отдал достаточно родителям, они моих успехов, моего «краснознаменного движения» не увидели. Отец не увидел еще и потому, что ослеп. Когда я сыграл в «Фонтане», он был жив, но этот фильм так и не посмотрел. Мои более ранние работы он похвалить не мог. «О любви» – там у меня голос чужой, «голос Штирлица», меня ведь Тихонов озвучивал... А еще я должен отдать что-то тем людям, с которыми я работаю. Это узкий круг, слава тебе, господи, и я его оберегаю. Если бы у меня были головокружительные соблазны, может, тут и я треснул бы. Но у меня их нет, и я их не ищу, потому что заранее вижу: они моего времени не стоят. И главное: я должен себя вести порядочно, честно с теми, с кем я связан. И еще я должен зрителю – но гипотетически. «Вы играете для этого зрителя или для того?» Я должен играть честно – для автора и для себя.

Уйти из «колхоза» и стать свободным

– К слову о «краснознаменном движении» и о признании: у вас две «Золотые маски», три «Золотых софита» и так далее, но получать премии вы стали только с конца 1990-х, и вам было уже под шестьдесят. Не было вам обидно, что признание настигло вас довольно поздно?

– А что остается тому, кто вообще ничего не получил? (Смеется.) Лежит он на больничной койке, не двигается, а к нему приходят и говорят: Вова, тебе дали «Золотой софит». Он говорит: «Спасибо...» – и умирает. Отличный сюжет, правда?.. Я вам честно скажу: служа в театре, в той же Комедии, я не раз видел, как происходит вручение наград и званий, как их утверждают райкомы партии, еще какие-то организации, в которых я никогда не состоял. У меня на пионерах все иссякло, меня исключили из пионеров, причем я даже не помню, за какую провинность. Что не мешало мне бывать в пионерских лагерях и стать членом совета отряда... Но я отвлекся. Да, до какого-то времени я волновался, а потом увидел своими глазами, как вручают премии. И, вы знаете, никакого позыва что-либо получить у меня не было. У меня были другие интересы. И вот я смотрел, как это происходит: старые все увешаны наградами, а молодые их жаждут. И я сказал себе: Серега, осторожнее! Однажды я на кого-то разозлился – и осадил себя. Чего я злюсь? Он что, мое что-то берет? Я себя пристыдил.

– Вы человек большой внутренней свободы...

– У меня был период очень... Не хотелось бы его называть «перестроечным», лучше я так скажу: это был период удивительного ухода из коллективной жизни. До того я тоже уходил, но всегда возвращался в какой-то другой коллектив. А в сорок лет ушел из «колхоза» вообще. Случилось так, что я встретился с Аллой Николаевной Соколовой, драматургом, одна из пьес которой, «Фантазии Фарятьева», шла во многих театрах, и Илья Авербах снял по этой пьесе фильм. Я попал в другую жизнь. Причем не светскую – замкнутую. Мы сочиняли спектакли, Алла их записывала. Мы репетировали и искали возможность играть их на публике. А для заработка денег я три года подряд ездил летом в геологические экспедиции в Сибирь... Вот этот период моей жизни – он был самый свободный.

– И именно тогда вы снялись в двух фильмах, которые сделали вас знаменитыми, – «Фонтан» и «Окно в Париж».

– Мы в какой-то момент уехали всей семьей в Омск, где ничего великого, впрочем, не совершилось, и вернулись через год в Ленинград. И оказалось, что у нас ничего нет. Вообще ничего. Я не артист... То есть – меня в городе знали, но не буду же я в Комедию возвращаться. «А приди к нам снова...» И вдруг из ниоткуда родилась идея – моноспектакль «Немая сцена» по «Ревизору», который я играл много лет. Он, кстати, есть на видео и даже выложен на YouTube. «Немая сцена» стала для меня преддверием больших киноработ. Я стал много ездить, показывать спектакль, не принадлежа при этом никому. Доход был маленький, зато игры было много. Потом родился замечательный фильм «Фонтан», потом – «Окно в Париж». И вот я тут.

– И по-прежнему свободны.

– На сегодняшний день я заигрался. Я не служу ни в одном театре, не принадлежу театру, но мой репертуар растет.

– Это ведь хорошо, нет?

– Нет. Я не свободный человек. Я чувствую, что мне нужна пауза. Лето я отдаю репетициям «Вина из одуванчиков» по Брэдбери, потому что отказать Адольфу Яковлевичу Шапиро не могу. Я буду играть старого полковника, который, помните, кричит: «Хорхе! Открой окно! Мир хочет наполниться звуками!» Есть и другие спектакли и театры – например, «Вишневый сад» в МХТ, мы уже десять лет его играем, играем хорошо, появись там порча, я бы ощутил. За этим я слежу, чтобы не начать халтурить... И вот я чувствую, что обложен самим собой. А хочется отдохнуть.

Справка «ДД»:

Сергей Симонович Дрейден родиля 14 сентября 1941 года в Новосибирске в семье театроведа Симона Дрейдена и актрисы Зинаиды Донцовой.

Окончил актерский факультет ЛГИТМиК (1962, курс Татьяны Сойниковой). Служил в Ленинградском театре миниатюр под руководством А. И. Райкина (1962), Ленинградском театре драмы и комедии (1963–1964), Ленинградском Театре комедии им. Н. П. Акимова (1964–1968, 1970–1980).

Сыграл множество ролей в кино и на телевидении, в том числе – в фильмах «О любви» (1970), «Фонтан» (1988), «Окно в Париж» (1993), «Карьера Артуро Уи» (1996), «Русский ковчег» (2002), «Тарас Бульба» (2009). С 1988 по 2002 год снимался под псевдонимом Сергей Донцов.

Обладатель множества премий, среди которых – две «Золотые Маски», три «Золотых софита», премия «Ника», премия имени Андрея Толубеева «За легендарный творческий путь и уникальную самостоятельность в актёрской профессии».