Уильям Бойд между Бондом и Чеховым

Писательский путь Уильяма Бойда – не копировать реальность, а побивать ее, причем ее же оружием. Фото: Михкель Марипуу

Британского писателя Уильяма Бойда на литературный фестиваль HeadRead звали давно. В этом году он наконец приехал, чтобы убить сразу двух зайцев: посетить фестиваль и – посмотреть, как Таллиннский городской театр поставил его пьесу «Томление», написанную по мотивам рассказов Чехова.

Бойд обожает Антона Павловича Чехова и все, что с ним связано; в свое время он написал о русском классике два эссе – «чеховскую энциклопедию» от A до Z (Anton и Zoo, «Антон» и «Зоопарк» соответственно) и рассказ об отношениях Чехова с Ликой Мизиновой. Впрочем, Чеховым, а также Гоголем и Набоковым увлечения Бойда не ограничиваются. Будучи по происхождению шотландцем, он вырос в Африке, учился в том числе во Франции и интересуется, кажется, всем подряд: и литературой, и математикой, и философией, и шпионажем, и фотографией.

Как писатель Бойд прославился в том числе в жанре вымышленной биографии – подобные книги удаются ему настолько хорошо, что роман про никогда не существовавшего художника Ната Тейта был воспринят многими как всамделишная биография (чему весьма способствовал хороший приятель Бойда певец Дэвид Боуи, разыгравший гостей на презентации книги). Об этом и о многом другом Уильяма Бойда расспросил «ДД».

В поисках формулы бытия

– Кажется, нет в мире того, что вас не увлекает. Подобная всеядность вам помогает – или наоборот?

– Скорее помогает. Я пишу романы, связанные с реальностью множеством нитей, а сила романа именно в том, что он объясняет захватывающее приключение, которое мы все переживаем с рождения до смерти. Роман – самая эффективная форма искусства. Театр, наверное, на втором месте – он тоже объясняет мистерию повседневной жизни людей... И если вас не увлекает вечное шествие удивительных деталей человеческого бытия, вы вряд ли станете романистом, по крайней мере, реалистическим.

Меня бесконечно увлекают самые разные вещи. Я всечасно поражаюсь миру, и все, что меня восхищает, так или иначе проявляется в моей прозе. Я адски любопытен. Я держу глаза и уши открытыми. Когда романист в аэропорту узнает о том, что его самолет опоздает на восемь часов, для него это очень приятное известие: за это время, если смотреть по сторонам, можно набрать материал для дюжины рассказов.

– Математика в ряду ваших увлечений стоит особняком. В романе «Браззавиль-Бич» есть главы с названиями вроде «Великая теорема Ферма» и «Инварианты и гомеоморфизмы»...

– Одно время я очень увлекался высшей математикой и физикой. Вообще-то в математике я почти ничего не понимаю, но страшно интересуюсь ее концепциями. Все эти ужасно сложные замысловатые теории, если их интеллектуально выварить, говорят о достаточно простых вещах: ты не можешь знать все; вглядываясь во что-то одно, ты упускаешь из вида другое; и так далее. Это истины, понятные всем.

Я вложил всю свою увлеченность математикой в «Браззавиль-Бич», так что если я стану писать об этом вновь, то неизбежно повторюсь. В этом романе я, кроме прочего, привнес в литературу теорию хаоса задолго до того, как все остальные запрыгнули в тот же вагон. Герой книги – математик, который пытается вывести формулу непредсказуемого человеческого бытия.

– Если положить на весы ваши шотландские корни, английский язык, африканское детство и франкофилию, что будет весить больше, а что меньше?

– Сложно сказать... Мы только что говорили с одним читателем о Шотландии, и я должен признаться, что это, наверное, самый значительный из аспектов моей личности. Шотландия для меня – это дом, родители, семья. Дальше идет Африка. Что до Англии и Франции, это места, в которых я жил, но не думаю, что они меня хоть в какой-то степени определили. И хотя мне очень сложно объяснить, как именно Шотландия и шотландскость сформировали мою личность, я просто знаю, что шотландского во мне больше, нежели чего-либо другого.

– В вашей речи не слышно звука «р», который шотландцы в отличие от англичан произносят.

– У меня легкий шотландский акцент. В Шотландии думают, что я англичанин. В Англии – наоборот. Я говорю как Тони Блэр – у него тоже мягкий акцент, но по гласным можно понять, что мы не англичане. В некоторых антологиях шотландской прозы я есть, в некоторых меня нет. Так сказать, иногда меня в клуб пускают, иногда нет... (Смеется.) Так обстоят дела во многих маленьких странах, откуда уехало много эмигрантов, – в Ирландии, Шотландии, наверное, в Эстонии тоже: тех, кто покинул страну, обратно с распростертыми объятиями не ждут. Одни критики включают меня в шотландский литературный канон, другие меня оттуда изгоняют. Мне-то все равно, но это факт. При этом я – такой же шотландец, как и любой другой шотландский писатель.

Люди загадочны и непостижимы

– Вы часто пишете о писателях, которые вам интересны, – Ивлин Во, Иэн Флеминг, Эрнест Хемингуэй. Все они были незаурядными личностями, жившими сильными страстями. Это было последнее поколение таких писателей?

– Ну почему. Я знаю несколько писателей, которые очень интересны как личности... Кстати, увы, не все великие писатели того поколения ныне известны. Взять почти забытого Генри Грина – это был аристократ, литературный экспериментатор и алкоголик, в итоге он спился. Флеминг знаменит, но он не был хорошим писателем, и персонажи у него странные. То же можно сказать про героев Во, который, как и Флеминг, сознательно шел к смерти... Все они были сложными натурами.

Думаю, такие люди есть и в наше время – скажем, Энтони Бёрджесс, удивительный человек, яркий, выдающийся. Всегда есть люди, которых что-то мучает. Хемингуэй, Фитцджеральд, Фолкнер, все эти американские пьяницы...

– Может, дело в том, что они жили в эпоху великих потрясений?

– Не думаю. Все зависит от личности. Я принадлежу к когорте писателей, которые вышли на сцену в 1980-е, – Мартин Эмис, Иэн Макъюэн, Салман Рушди и другие. Заметьте, что писатели, которые нам предшествовали, не были романистами. Они были драматургами – Гарольд Пинтер, например. В 1960-е и 1970-е интереснее всего в литературе были пьесы, а не романы. Но такие вещи никак не объяснишь – они просто происходят. Почему Во, Флеминг, Грин и другие были столь похожи друг на друга? Дело не в том, что их поколение формировалось в одинаковых условиях. Просто так получилось.

– Действие большей части ваших книг происходит не в Великобритании, а в других странах, даже на других континентах, что наводит на мысль о британском колониальном прошлом, тем более что вы однажды назвали себя «ребенком колониальной системы»...

– В моем случае дело скорее в том, что я вырос в Африке. Мои детство и юность были весьма экзотичными, хотя мне они казались обычными: там, в Африке, был мой дом. Когда я приехал в Великобританию, она показалась мне жутко скучной, и прошло немало времени, прежде чем я написал книгу, действие которой происходило в том числе в Великобритании. Первые двадцать лет моей жизни были настолько странными и чудесными, что повседневная жизнь Соединенного Королевства меня скорее разочаровала. В Африке я каждый день видел змей и скорпионов...

– Вы написали несколько вымышленных биографий – «Новая исповедь», «Нутро любого человека», книга о художнике Нате Тейте, – и следующий ваш роман тоже будет вымышленной биографией, охватывающей весь XX век. Что привлекает вас в возможности придумать целую жизнь?

– Роман лучше прочих форм подходит для того, чтобы описать чью-то жизнь от начала до конца. Люди загадочны и непостижимы, даже про близких – мужей и жен, детей, родителей, – мы не можем с уверенностью сказать, о чем они думают. Если вы хотите понять, что движет людьми, прочтите роман. Хороший роман! «Улисс» Джойса описывает один день, но это прекрасный портрет человека. «Мадам Бовари» Флобера. Книги Джейн Остин. Хотите узнать, о чем размышляли люди в начале XIX века, – не читайте историков, читайте романистов.

Свой роман «Новая исповедь» я писал с другой целью, но, оглядываясь назад, вижу, что он был о том же: это рассказ о человеке, охватившем своей жизнью три четверти прошлого века. Мне всегда было интересно посмотреть на XX век чужими глазами, увидеть его сконцентрированным в микрокосме жизни моего персонажа. Д.Г. Лоуренс определил роман как «яркую книгу жизни», и я думаю, он прав. В каком-то смысле романист обязан описывать именно чужие жизни во всей их полноте. Другое дело, что по практическим соображениям делать это постоянно невозможно. И потом, это ведь великое искушение – попытаться ухватить самую суть жизни.

Литературный каннибализм

– При этом вы помещаете героев в реальные исторические декорации...

– Да, потому что я – писатель-реалист. Я не хочу сочинять фэнтези, магический реализм или сюрреализм. Мне подавай суровую, кондовую, реалистичную прозу жизни. (Смеется.)

– Герой романа «Нутро любого человека» встречается с разными историческими лицами – Вирджинией Вулф, теми же Хемингуэем, Во, Флемингом. Когда вы изучаете исторические свидетельства, бывает ли так, что вы говорите себе: стоп, если углубляться, детали повредят целому?

– Нет, чем больше деталей, тем лучше. Иногда я углублялся в историческую реальность так сильно, что читатели забывали о том, что читают вымышленную историю. Один из критиков написал про «Новую исповедь»: «Погрузившись в текст, я поймал себя на том, что ищу фотографии, на которых герой запечатлен с известными людьми». После этого отзыва я стал собирать фотографии – правда, использовал я их только в биографии Ната Тейта. Это мой писательский путь – не копировать реальность, а в каком-то смысле побивать ее, причем ее же оружием.

Меня удивляют люди, полагающие, что дневники путешественников и «новая журналистика» лучше беллетристики. Нонсенс! Беллетристика может быть куда сильнее любой документалистики. Каннибал съедает мозг врага, чтобы быть таким же умным, а я ем мозги моих врагов – исторических книг, репортажей и прочего, – чтобы сделать лучше мои книги.

– Вы написали немало сценариев и по своим книгам, и по чужим. Не все фильмы удались, и, наверное, особенно удручил вас провал снятого по вашему первому роману «Добрый человек в Африке», где главную роль играл Шон Коннери...

– Да, это правда. При всем том фильм стал возможен лишь благодаря Шону Коннери... Кинобизнес очень капризен и переменчив. Печальная судьба постигла и картину «Мистер Джонсон» с Пирсом Броснаном, к которой я написал сценарий, – в Лондоне фильм показывали лишь в одном кинотеатре, но это, я уверен, великолепная картина об Африке и лучшая актерская работа Броснана. Еще один пример – «Звезды и перекладины» по моему роману, фильм 1988 года с Дэниэлом Дэй-Льюисом. Думаю, мы с этим фильмом опередили время, но, увы, «Звезды и перекладины» пали жертвой политики студии – его не стали толком прокатывать.

Не думаю, что в провале этих лент есть моя вина. Кажется, ты сочиняешь сценарии впустую, но на деле эти фильмы снимаются и живут своей жизнью, их можно найти на DVD, и ты не можешь сказать, что судьба к тебе несправедлива. Кстати, лучшие рецензии из всех фильмов по моим сценариям получила лента «Завтра на той же частоте» с Киану Ривзом, Питером Фальком и Барбарой Херши по роману Марио Варгаса Льосы «Тетушка Хулия и писака». Это сравнительно малоизвестный фильм, но Питер Фальк считал его своей лучшей актерской работой. Если уж самому Коломбо понравилось...

Неприкасаемый Чехов

– В 2013 году вышел ваш роман «Соло» про Джеймса Бонда. Это правда, что у вас были трения с наследниками Флеминга касательно агента 007?

– Нет, трений не было, мы пару раз поспорили насчет нюансов, только и всего. Например, я написал, что Бонду не нравится летать, они не согласились, я сказал: перечтите роман «Из России с любовью», страницы 64-65, где описана паническая атака на борту самолета. С другой стороны, мне казалось, что отношения М. и Бонда похожи на отношения отца и сына, а наследники возразили: может, Бонд и видит в М. отца, но М. в Бонде сына не видит точно, – и я решил, что тут они правы, и переписал соответствующие эпизоды. Вообще, мне очень понравилась эта работа. Я фанат Бонда. Наверное, я знаю о нем все, что только можно знать.

– «Соло», по вашим словам, – реалистический шпионский роман, между тем сюжеты романов Флеминга сплошь и рядом фантастичны. Возможен ли реалистичный Джеймс Бонд в принципе?

– Да, если внимательно читать романы Флеминга. Фильмы – это другое, киношная бондиана абсурдна и нелепа. У Флеминга есть реалистические романы – «Из России с любовью», «Живи и дай умереть», «Казино “Руаяль”», «Человек с золотым пистолетом» и – фантастические, по-моему, глупые – «На секретной службе Ее Величества», «Мунрейкер», «Голдфингер»... И сам Бонд в романах Флеминга – вовсе не неуничтожимый вечно правый супергерой. Он часто делает ужасные ошибки, плачет, его может вытошнить. Его привлекают только ущербные – в определенном смысле – женщины. Он и сам ущербен. Это очень, очень интересный персонаж, но по фильмам вы этого не поймете.

– Вы обожаете Чехова и написали пьесу «Томление» по его рассказам. Как следует из ваших интервью, на премьере «Томления» в Лондоне русские сказали вам, что когда пьесу поставят в Санкт-Петербурге, половина публики будет в восторге, а половина «Томление» возненавидит. Почему?

– Не знаю! (Смеется.) Я могу лишь предполагать. Может, потому, что, как мне говорили, в определенных литературных кругах в России Чехов считается неприкасаемым. Почти святым, как сказал мне один наш чеховед. Посмотрит русская публика «Томление» и скажет: кто такой этот британец, чтоб покушаться на нашего великого писателя? С другой стороны, в этой пьесе все чеховское – и персонажи, и ситуации. Это не просто попурри на чеховские темы.

– Вы читаете Чехова, разумеется, по-английски, но переводы не всегда передают стиль...

– Может быть, и мне говорили, что лучшие переводы Чехова на английский – ранние, в них есть колорит эпохи. Но Чехов ведь не был тонким стилистом вроде моих любимых Гоголя и Набокова. А тематика и герои Чехова говорят сами за себя. Чехов оказал огромное влияние на английскую литературу прошлого века. Он очень сильно повлиял на Уильяма Герхарди, тот повлиял на Ивлина Во, а тот – на других писателей...

– И Уильяма Бойда в том числе?

– Да, и сегодня все мы идем по стопам Чехова. Для меня Чехов потрясающе современен. У него очень современный склад ума – атеистический, ироничный, абсурдистский. Он справедливо считал, что единственной демонической силой на свете является посредственность. Он не судил людей. Должен признаться, мне чеховское мировоззрение очень нравится!

Справка «ДД»:

Уильям Бойд родился 7 марта 1952 года в Аккре, столице британской колонии Золотой берег (с 1957 года – независимое государство Гана). Детство и юность провел в Гане и Нигерии. Учился в университетах Ниццы, Глазго и Оксфорда.

Свой первый роман «Добрый человек в Африке» опубликовал в 1981 году. Автор тринадцати романов, включая переведенные на русский «Браззавиль-Бич», «Броненосец», «Неугомонная», «Нутро любого человека», «Нат Тейт (1928-1960) – американский художник», а также романа «Соло» о Джеймсе Бонде. Он написал сценарии ко множеству кино- и телефильмов и в 1999 году снял фильм «В июле 1916-го: битва на Сомме» с Дэниэлом Крейгом в главной роли.

В 2005 году стал кавалером Ордена Британской империи 2-й степени.